ravas, авестийское sravah– служат ему точными соответствиями и имеют в точности то же значение. Более того, поэтический язык сохраняет в греческом и ведийском одно формульное сочетание – гомер. kléos áphtiton, вед. śravas aksitam ‘неувядающая слава’, обозначает высшую награду воина, ту “невянущую славу”, которой индоевропейский герой желает больше всего, за которую он готов отдать свою жизнь» [Бенвенист 1995: 278]. «Интересно, что мотив известности, славы является одним из излюбленных мотивов индоевропейской поэтической речи», – повторяют вслед за ним Вяч. Вс. Иванов и Т. В. Гамкрелидзе, отмечая при этом: «Можно предположить, что такую ‘славу’ приобретал человек, особо отличившийся в боевых походах и военном искусстве; это согласуется с представлением о древних индоевропейцах как о воинственных племенах» [Гамкрелидзе, Иванов 1984: 834]. Стремление добиться все той же «неувядающей славы» предполагает и К. Уоткинс в желании индоевропейского героя «убить дракона» или совершить какой-либо иной подвиг, который восславит его имя, а следовательно, и обессмертит его самого [Watkins 1995: 173–176 et passim].
То есть авторы склонны объяснять распространенность и мотива, и описывающей его формулы генетически. Видимо, семиты, тюрки или финно-угры желанию славы были чужды (традиция библейская – особый вопрос).
При наличии совпадений, подкрепленных вербальным тождеством, можно, наверное, говорить о трех возможных подходах к решению проблемы:
1) случайное совпадение, объясняющееся физиологией (например – сам факт возникновения любовного треугольника);
2) генетические связи;
3) бродячие мотивы.
Действительно, в ряде случаев ответить на вопрос, откуда происходит тот или иной мотив, не всегда просто, и тут приходится опираться на так называемую исследовательскую интуицию.
Жизнеописания Александра Македонского, обрастающие многочисленными мифическими деталями, появляются уже в позднюю античную эпоху, причем, как пишет М. Грабарь-Пассек, «о походах Александра, может быть, уже при его жизни (напомним: 356–323 до н. э. – Т. М.), и немедленно после его смерти стали появляться сочинения, написанные участниками этих походов и лицами, близкими к Александру (Птолемеем, Клитархом, Каллисфеном, Анаксименом и др.)» [Грабарь-Пассек 1966: 173]. Среди наиболее значительных памятников следует назвать его биографию, включенную Плутархом в его «Сравнительные жизнеописания», а также труды Квинта Курция Руфа и Арриана. Однако, как принято считать, для дальнейшего развития сюжета наиболее важную роль сыграл анонимный греческий труд «Деяния Александра» (начало III в.н. э.), автор которого присвоил себе имя племянника Александра – Каллисфена, почему анонимный автор получил условное имя «псевдо-Каллисфен»[135]. Примерно через сто лет он был переведен на латинский язык Юлием Валерием, который в свою очередь послужил источником для более поздних сочинений (подробное изложение книги псевдо-Каллисфена – см. в процитированной книге М. Грабарь-Пассек). Кроме многочисленных фантастических приключений на дне моря и в воздухе, а также посещения чудесных земель автор Деяний вводит (возможно – не сам и не впервые) в биографию Александра интересную деталь: его отцом оказывается не Филипп, а египетский жрец и прорицатель Нектанеб, бежавший в Македонию и проникший к матери Александра Олимпиаде под видом змея[136]. Возможно, за этим стояла идея узаконить власть Александра над Египтом, но хотя бы отчасти, как мы полагаем, здесь могла и просто сыграть роль шаблонная эпическая необходимость обеспечить героя «чудесным рождением». В дальнейших разработках эта тема присутствует далеко не всегда.
Так, Орозий, автор «Семи книг против язычников» (начало V в.), придерживается скорее исторической версии и вообще видит в Александре беспощадного тирана, алчущего свежей крови не только врагов, но и друзей и родных. Возврат к мифологической трактовке Александра мы видим в труде некоего архипресвитера Льва, который в X в. в Неаполе нашел греческий текст псевдо-Каллисфена и затем переложил его в виде сокращенного латинского сочинения, озаглавленного им «Повесть о сражениях» (Historia de proeliis). Именно этот текст принято считать основным источником для позднейших переложений биографии Александра Македонского в Средневековье, уже на национальных языках (отчасти на латыни).
Первым таким памятником М. Грабарь-Пассек называет небольшую поэму XI в. провансальского поэта Обри Безансонского, которая полностью до нас не дошла. Не умаляя значения как исторического, так и литературного как этого, так и последующих сочинений[137] на данную тему, мы можем сказать, что на самом деле первенство здесь принадлежит не ей: первое средневековое переложение биографии Александра Македонского появилось уже в X в. в Ирландии. Мы имеем в виду прозаическую «Повесть об Александре» (Scéla Alaxandair)[138], затем переработанную и дошедшую до нас уже в тексте XIV в. в «Книге из Баллимота» – «Деяния Александра Великого» (Iomtusa Alexandair Móir, букв. «Похождения»). Говорить о непосредственном источнике этого текста (точнее – текстов, потому что несомненным представляется факт существования в той же Ирландии еще каких-то обработок этого популярного сюжета) мы не можем. Так, его издатель Э. Петерс полагает, что «ирландский Александр» наиболее близок к обработке псевдо-Каллисфена пресвитером Львом – к тексту «Повесть о сражениях», тогда как другие исследователи склонны, ввиду сухости текста и отсутствия, например, темы Нектанеба видеть в «Повести об Александре» скорее разработку орозиевой трактовки, а также апокрифических посланий Александра Аристотелю (cм. [Tristram 1989])[139]. В рукописи сам компилятор называет источники своего труда:
Adfetaim dia imteachtaib ┐ dia gnimradaib fond uile domun co cumair o thosach co dered amal ro scrib ad lebraib na scel ┐ a lebraib na antequitatus ┐ isna cronicib ┐ episdil Alaxandair [Peters 1967: 102] – Я повествую о его странствиях и о его подвигах по всему миру от начала и до конца, как это описано в книгах о повестях и в книгах об Античности и в хрониках и в послании Александра.
Петерс видит здесь прямые отсылки к Орозию, хронике Евсевия, а также посланию Александра Аристотелю, и мы не оспариваем его мнения. Однако следует отметить, что после данного фрагмента в «Книге из Баллимота» помещена глосса, в которой говорится, что «другие же полагают, что Александр был сыном Нектанеба Египетского» (см. [Peters 1967: 170]), что показывает знакомство с данной темой переписчика. Мы уделяем теме апокрифического происхождения Александра Македонского от жреца Нектанеба такое внимание, потому что, как мы полагаем, этот мотив (рождение короля не от отца, а от жреца, вступившего в связь с королевой, а также искусственное задерживание самих родов ради момента, когда появится на свет великий правитель, что предсказывается тем же жрецом) присутствует и в повести о рождении Конхобара. Ср. процитированное нами выше описание рождения Конхобара:
Давно прошли сроки разрешения, а королева все носила свой большой живот и горько выговаривала Нектанебу, который нарочно задерживал роковой час, пока не сбудутся благоприятные небесные знаки. С утра садилась она на высокий родильный стул и даже спала на нем, плача и жалуясь. Наконец Нектанеб с башни крикнул: «Пора!» – и Олимпиада взревела, как телка, не помня себя от боли, не слыша грома, не видя молнии, сверкнувшей из чистого неба.
Второй фрагмент процитирован нами… из «Подвигов Великого Александра» Михаила Кузмина, но это лишь показывает, насколько прочным был этот блуждающий мотив и насколько неточным является определение непосредственного источника для средневековых переработок. Рассказ о рождении Конхобара датируется более ранним периодом (ок. IX в.) и явно отсылает к огромному пласту устного предания, измерить границы которого мы не можем, но значение которого для формирования мотивного инструментария как средневековой литературы, так и более поздней велико необычайно.
Упоминание фараона (!) Нектанеба в некоторой отдаленной и смутной связи с преданиями об Александре встречается и в «Книге захватов Ирландии», составление которой датируется примерно тем же периодом. Так, во втором разделе второй редакции книги говорится:
Forond Nechtenibus ba rí ind Éigipt ind inbaid sin. Hiss é sin in cóiced rí déc ar fichit íarsin Forand ro báiged i m-Muir Rúaidh: ┐ ba sí ind aimsir sin doluid Alaxandir Mór mac Pilip isin nAsia, co riacht Éigipt ┐ dobreth ind Éigipt día réir ┐ ro díchuir in Égipt ┐ do chart a ríg Nectenipus a Héighipt ind Eitheóip; ┐ ro chumtacht prímchathair laiss ind Éigipt.i. Alaxandria a hainm [LGE, II: 38] – Фараон Нектанеб был царем Египта в то время. Был он двадцать пятым царем после фараона, который утонул в Красном море. Это было то время, когда Александр Великий, сын Филиппа, пришел в Азию, дошел до Египта и взял над ним власть, опустошил Египет и изгнал Нектанеба из царей Египта в Эфиопию и основал главный город того Египта под названием – Александрия.
Были ли эти Нектанебы идентичны друг другу? Мы не можем ответить на этот вопрос и, более того, полагаем, что среднеирландскому компилятору он просто и не мог бы быть задан.
Как и в других античных обработках, в которых локальный сюжет обычно вписывался в макромифологему, собственно рассказу об Александре ирландский компилятор предпосылает довольно большой фрагмент, посвященный его «предшественникам» – пяти величайшим правителям мира: Coic primflaithiusa ro batar for in domuin [Peters 1967: 99] – (Вот) пять главных властителей, которые были в этом мире… Точнее, в тексте говорится не столько о самих «властителях», сколько о «властях», т. е. народах, прославившихся в истории, – ассирийцах, халдеях, семитах, персах и эламитах. Далее говорится о прославлении греков и римлян, причем все возводятся к сыновьям Ноя, что в целом, как мы понимаем, имеет целью возведение единого исторического древа, в котором имплицитно присутствуют и не упомянутые в самом тексте гойделы (точнее – их предки).