[87].
Друзья понимали: Майкл хотел, чтобы его речь оказалась полезной. Вместо того чтобы произносить банальности, он намеревался показать, как создавался победный менталитет. Как было трудно. Чем пришлось пожертвовать. Он хотел показать, как продуктивна может быть злость, как игрок становится лучше, когда его обижают, недооценивают, когда кто-то поступает не так, как игроку хочется. На самом деле он донес до собравшихся практически противоположную мысль[88]. Да, он показал, что злость и гнев — это мощное топливо. Но он показал также, как нетрудно рассердить себя и людей вокруг[89].
Несомненно, были моменты, когда обиды шли Джордану на пользу и заставляли играть лучше. Но это можно рассматривать и как своеобразную форму психического расстройства, которая вредила и ему, и товарищам по команде (например, Стиву Керру, Биллу Картрайту и Кваме Брауну, с которыми он физически боролся или ругался).
Поведение Майкла безжалостно подрывало и уверенность в себе соперников. Джордан крикнул Магси Богзу, самому низкорослому игроку в истории НБА: «Бросай, чертов карлик!» И дал возможность противнику ростом сто шестьдесят сантиметров свободно бросить в напряженной концовке матча плей-офф 1995 года[90]. В тренировочном лагере 1989 года Джордан локтем так саданул новичка Мэтта Браста, что тот потерял сознание и лишился надежды на карьеру в НБА.
Игра Джордана была прекрасна, а вот поведение часто было диким и безобразным. Действительно ли злость — секрет побед Джордана? (Она ли помогла ему получить место в команде колледжа на следующий год? Или все же тот факт, что он подрос на десять сантиметров?) Может, она была паразитным побочным продуктом, который мешал ему наслаждаться достижениями? (Том Брэди, один из лучших игроков в истории американского футбола, тоже заработал множество титулов, но без низости и злости.)
История показывает: государственные лидеры, деятели искусства, генералы и спортсмены, ведомые в основном злостью и гневом, не только терпят неудачи в целом за достаточно длительное время, но и остаются, как правило, несчастными. Президент США Никсон ненавидел людей из Лиги плюща[91], репортеров, евреев и множество других человеческих категорий. В последние часы в Белом доме он сказал своим преданным сотрудникам надменные слова: «Всегда помните: вас могут ненавидеть, но те, кто ненавидит вас, не способны победить, пока вы не начнете ненавидеть их. И вы погу́бите себя сами».
Однако он был прав. Это доказало его собственное падение.
Лидеров, которых мы действительно уважаем и которые на голову выше остальных, мотивирует не только злость и ненависть. Мы видим, что людей, от Перикла до Мартина Лютера Кинга, питала любовь. Страна. Сострадание. Судьба. Примирение. Мастерство. Идеализм. Семья.
Даже Майкл Джордан больше вдохновлялся не тогда, когда пытался доминировать, а когда играл из любви к баскетболу. И все свои чемпионские перстни он получил под руководством тренера Фила Джексона, известного под прозвищем Мастер Дзен.
Было бы несправедливо утверждать, будто Джордану выпало столько же страданий, сколько Ричарду Никсону, или что ему недоставало радости и счастья. Тем не менее его речь была поразительной. Он накопил в шкафу своей души столько злости и боли, что в какой-то момент дверцы распахнулись и все вывалилось наружу.
Сенека утверждал: гнев препятствует достижению любой цели. Он способен помочь добиться временного успеха в выбранной сфере, но на долгой дистанции деструктивен. Насколько совершенно совершенство, если оно не делает нас довольными и счастливыми? Очень странно, что победа — и это показывает пример Джордана — требует от нас постоянно помнить о временах, когда мы ощущали себя неудачниками. Платой за величие не должно быть превращение в ходячую кровоточащую рану, в спусковой крючок, который дергают тысячу раз за день.
А что насчет людей, у которых гнев больше похож на яркую вспышку, а не на медленное горение? Еще раз послушаем Сенеку:
Словом, нет другой такой вещи, оглушающей, как удар грома, столь уверенной в своих силах, столь высокомерной при удаче, столь безумной при неудаче; гнев не может угомониться, даже если все его выпады оказываются тщетны, и, если фортуна уведет противника за пределы его досягаемости, он бросается грызть самого себя[92].
Гнев контрпродуктивен. Вспышка ярости здесь, взрыв при некомпетентности вокруг нас там могут дать грубую мотивацию или даже чувство облегчения, но мы редко учитываем неизбежные проблемы, которые за этим последуют. Даже если мы извинимся или сделанное добро перевесит зло, вред останется, и последствий не избежать. Человек, на которого мы накричали, после этого стал нашим врагом. Сломанный ящик стола будет постоянно заедать. Повышенное давление, натруженное сердце приближают нас к инфаркту, больнице и могиле.
Мы можем притвориться, что не слышали и не видели обидных вещей. Мы можем замедлиться и дать резким эмоциям время рассеяться. Мы можем избегать ситуаций и людей (и даже целых местностей), которые способны нас расстроить и разозлить. Когда мы ощущаем, что раздражение нарастает, следует искать точки вставки — разорванное пространство между стимулом и реакцией. Моменты, когда можно встать и уйти. Когда можно сказать: «Я из-за этого расстраиваюсь и не хотел бы терять спокойствие» или «Это не имеет значения, и я не собираюсь цепляться за это». Мы можем даже подумать о строчках мистера Роджерса о злости:
Здорово уметь остановиться,
Когда ты хочешь сделать что-то плохое,
И суметь сделать что-то другое,
И подумать об этой песенке.
Какими бы глупыми ни казались нам эти строки, но, когда кипит раздражение, разве они хуже взрослого человека, потерявшего над собой контроль из-за мелочи? Разве они хуже слов или дела, которые будут преследовать нас, возможно, всю жизнь?
Смысл управления гневом не в минимизации последующих сожалений, хотя это тоже важный фактор. Смысл в том, что люди, управляемые гневом, несчастливы. У них нет спокойствия. Они идут собственным путем. Они сами мешают своему продвижению к целям и добиваются меньшего.
Буддисты считали, что гнев — тигр внутри нас: когти гигантской кошки рвут тело, в котором он затаился. Чтобы получить шанс на спокойствие, а также на ясное мышление, нам нужно укротить тигра раньше, чем он погубит нас. Мы должны остерегаться желания, но побеждать гнев, поскольку негодование причиняет боль не только нам, но и многим другим людям. Стоиков часто критиковали за строгие правила и дисциплину, на деле же они стремились к внутреннему достоинству и пристойности, которые защищали их и их близких от опасных страстей.
Баскетбол был для Майкла Джордана убежищем, игрой, которую он любил и которая приносила ему удовлетворение. Но в погоне за победами и доминированием он превратил ее в незаживающую рану, которая не затягивалась, никогда не прекращала кровоточить и болеть. Она, возможно, стоила ему еще нескольких лет с титулами, а также простого наслаждения от включения в Зал славы баскетбола в Спрингфилде.
Это не может быть тем, чего вы хотите. Не может быть тем, кем вы хотите быть.
Вот почему мы должны вытеснять гнев любовью, благодарностью и целью. Наше спокойствие зависит от умения замедлиться, отказаться от злости и перейти на другое горючее. Новое топливо помогает нам побеждать и строить, при этом не ранить других людей и не вредить нашим делам и шансу жить в мире.
Всё — это единое
Все, что ты видишь, в чем заключено и божественное, и человеческое, — едино: мы только члены огромного тела[93].
Астронавт Эдгар Митчелл полетел в космос в 1971 году. Он смотрел на голубой шарик нашей планеты с расстояния почти в четыреста километров и ощутил, как его «накрыло». Позже он описал свое состояние как «мгновенное глобальное осознание, ориентация для людей, сильное недовольство состоянием мира и стремление что-то с этим сделать».
Земные склоки с такого расстояния внезапно показались мелкими. Пропали различия между нациями и расами, исчезла ложная важность тривиальных проблем. Осталось только ощущение связности и сопереживания — для всех и для всего. Единственное, о чем думал Митчелл, когда видел планету из тихой невесомой кабины своего космического корабля, — схватить бы всех эгоистичных политиков за шею, притянуть сюда и сказать: «Смотри, сукин сын».
Он не злился. Наоборот, он был спокойнее и безмятежнее, чем когда-либо в жизни. Ему хотелось, чтобы у государственных лидеров, людей, которые, как предполагается, должны работать ради своих сограждан, было такое же понимание, что и у него: осознание, что все мы едины, что все мы здесь вместе и что это — единственное, что по-настоящему имеет значение.
Христианское слово для этого — агапэ[94]. Радость любви от высшей силы и благодать в этом образе. Если вы когда-нибудь видели статую святой Терезы работы Бернини, вы можете представить себе это ощущение. Нежная улыбка ангела, вонзающего стрелу в сердце Терезы. Золотые солнечные лучи, нисходящие с небес. Закрытые глаза и полуоткрытый рот Терезы, осознающей глубину любви и единения, существующих для нее[95].
Откуда бы оно ни появилось — хоть при разглядывании из космоса, хоть от религиозного прозрения, хоть от медитации, — но понимание, что все мы соединены — что мы суть единое, — поистине преобразующий опыт.