За ним следует умиротворение. Спокойствие.
С его помощью мы теряем эгоистичность и зацикленность на себе, от которых происходят многие проблемы в нашей жизни.
Греки говорили о симпатии — своего рода взаимозависимости и взаимосвязанности всех вещей, прошлого, настоящего и будущего. Они считали, что каждый человек на планете играет важную роль и его за это следует уважать. Джон Кейдж пришел к пониманию чего-то подобного, когда принял собственный странный стиль музыки — вроде пьесы тишины на четыре минуты и тридцать три секунды. «Если кто-то рассматривает человеческую расу как единое лицо, — писал он, подразумевая, что каждый из нас является частью общего организма, — то это позволяет ему видеть, что оригинальность необходима, поскольку глазу не нужно делать то, что хорошо поддается рукам».
Истинно философская точка зрения заключается в том, что необходима не только оригинальность, но и каждый человек. Даже те, кто вам не нравится. Даже те, кто вас реально бесит. Даже люди, которые тратят свою жизнь на обман и нарушение правил. Они тоже являются частью какого-то большего уравнения. Мы можем ценить их или хотя бы принимать, но не должны пытаться бороться против них или менять их.
Роберт Грин, известный исследованиями власти и искушения, пишет в книге The Laws of Human Nature («Законы человеческой природы») о необходимости испытывать к другим людям доброжелательность вместо злорадства. Мы можем приложить значительные усилия, чтобы прощать, особенно тех, кто мог нанести нам внутренние раны, которые мы исцелили. Мы можем искать понимания с теми, с кем не соглашаемся. Tout comprendre c’est tout pardonner — всё понять значит всё простить. Любить — значит быть в мире со всеми, включая себя.
Возьмите что угодно, к чему вы небезразличны: вещь, которую цените, человека, которого любите, опыт, который много для вас значит. Теперь возьмите ощущение — то изливающееся тепло, которое появляется, когда вы думаете об этом, — и осознайте: каждый человек, даже убийца в камере смертников, даже тот придурок, который только что пихнул вас в супермаркете, испытывал в жизни подобное ощущение. Вы разделяете его со всеми, кто жил на этой земле. Оно соединяет вас с Клеопатрой, Наполеоном и бывшим рабом, писателем Фредериком Дугласом.
То же самое можно сделать и с душевной болью. Как бы плохо вы себя ни чувствовали в какой-то момент, это тоже общее разделенное ощущение, соединенность с другими. Мужчина, вышедший на улицу после ссоры с женой. Мать, беспокоящаяся о ребенке, который, кажется, вечно попадает в неприятности. Предприниматель, озабоченный тем, где взять денег. Двое детей, оплакивающих потерю одного из родителей. Средний гражданин, следящий за новостями в надежде, что его страна не ввяжется в ненужную ей войну. Никто не одинок — ни в страдании, ни в радости. На этой же улице или по ту сторону океана, пусть бы и на другом языке, кто-то ощущает практически то же самое. Так всегда было, и так всегда будет.
Мы можем использовать это, чтобы глубже связываться с самим собой и собственной жизнью. Луна, на которую вы смотрите сегодня ночью, та же самая, которую вы видели испуганным мальчиком или девочкой, та же, на которую вы станете смотреть, состарившись, в моменты радости и боли. На ту же луну будут смотреть ваши дети — в их собственные мгновения их собственных жизней.
Когда вы отстраняетесь от чудовищности собственного опыта, каким бы они ни был, вы можете увидеть опыт других людей и либо связаться с ними, либо уменьшить степень собственной боли. Все мы волокна одного длинного каната, который протянулся на бесчисленные поколения и связал воедино всех людей всех стран на всех континентах. Мы думаем и чувствуем одинаково, сделаны из одного и того же материала и мотивированы одним и тем же. Все мы звездная пыль. Амбициозным и творческим людям понимание этого нужно больше всего, поскольку они в значительной степени существуют в собственных головах и в собственном мире.
Обнаружение всеобщего в личном и личного во всеобщем — не только секрет искусства, лидерства и даже предпринимательства, но и секрет сосредоточения. Это одновременно и снижает общую интенсивность шума в мире, и настраивает на тихую волну мудрости, которой давно пользуются мыслители и философы.
Эта взаимосвязанность и всеобщность не должна останавливаться на наших ближних. Философ Марта Нуссбаум недавно указала, что именно нарциссизм человеческой одержимости означает «быть человеком». Более интересный, более открытый, более тонкий и более взаимосвязанный вопрос — спросить, что значит быть живым, или существовать. Она пишет:
Мы делим планету с миллиардами живых существ, и у всех у них собственные способы существования, какими бы они ни были. Все наши собратья-животные, как давно заметил Аристотель, пытаются выжить и воспроизвести побольше себе подобных. Все они чувствуют. Все имеют желания. И почти все двигаются с места на место, чтобы получить то, чего хотят и в чем нуждаются.
Бо́льшая часть нашей ДНК совпадает с ДНК других живых существ; мы дышим общим воздухом, ходим по одной земле и плаваем в тех же океанах. Мы неразрывно переплетены друг с другом, как и наши судьбы.
Чем меньше мы убеждены в собственной исключительности, тем больше у нас возможностей понять среду и внести в нее свой вклад, тем осознаннее ведут нас собственные потребности, тем яснее нам потребности окружающих, тем больше мы можем ценить крупную экосистему, частью которой являемся. Мы понимаем, что победа и поражение занимают практически одно место в длинном спектре. Мир позволяет нам радоваться удачам других и давать им радоваться нашим собственным успехам. Мир стимулирует человека быть хорошим и хорошо относиться к другим живым существам, поскольку это способ хорошо относиться к себе.
Мы коллективный организм, объединенный в одном бесконечном проекте. Мы едины. Мы одно и то же. Мы часто об этом забываем, теряя в процессе этого себя.
О том, что дальше
Кому комфортно в ограничении, тот вряд ли собьется с дороги.
L’essentiel est invisible pour les yeux — «самого главного глазами не увидишь». Фраза, которая висела на стене у Фреда Роджерса, — только часть текста. Она взята из чудесной книги «Маленький принц», написанной французским авиатором и героем Второй мировой войны Антуаном де Сент-Экзюпери. В ней Лис говорит мальчику: «Вот мой секрет, он очень прост: зорко лишь одно сердце. Самого главного глазами не увидишь».
Сначала мы искали ясности разума. Но быстро осознали: чтобы достичь спокойствия, в порядке должна быть и душа. В соединении ясности разума и души мы находим и совершенство, и непоколебимое спокойствие. Сердцем и душой мы можем обнаружить важные вещи, которые не видны глазам.
Изучать душу не так просто, как очищать разум. Тут требуется отделить то, что писатель Марк Мэнсон назвал «луковицей самопознания»[96], и принять ответственность за собственные эмоции и побуждения. Любой, кто делал это, скажет: лук и слезы часто неразделимы.
Как объясняла трехкратная олимпийская чемпионка по пляжному волейболу Керри Дженнингс, именно контакт с собой, нахождение баланса и смысла, взращивание добродетели делает ее игру такой убойной.
В древности порой считалось, что душа размещается в животе. Тому есть два разумных объяснения: в утробе мы проводим часть жизни и живот определяет, куда мы двинемся дальше.
Спокойствие — это не просто абстракция, о которой мы думаем или которую ощущаем. Оно реально. Оно в наших телах. Сенека предупреждал: нельзя считать душу спокойной только потому, что тело неподвижно. И наоборот. Лао-цзы сказал, что «покой есть главное в движении».
Осталась последняя область спокойствия. Буквальный образ, который принимают наши формы в ходе повседневной жизни. Наши тела (в которых находятся и сердце, и мозг). Среда, в которой они существуют. Привычки, которым они следуют.
Перегруженное тело, которое не щадят, не только не находится в спокойствии, но и производит возмущения, колеблющие остальные стороны нашей жизни. Разум, который чересчур обременен, с которым плохо обращаются, развращен и подвержен пороку. Ленивое, залежалое существование — проявление духовной пустоты. Мы можем быть активными, можем двигаться — и все равно будем оставаться в спокойствии. В самом деле, чтобы покой имел какой-то смысл, нужно двигаться.
Жизнь трудна. Фортуна изменчива. Мы не можем позволить себе быть слабыми. Мы не можем позволить себе быть хрупкими. Мы должны укреплять тело как физический сосуд для души и тела, учитывая своенравие окружающего мира.
Вот почему сейчас мы перейдем к последней области спокойствия — телу и его месту в реальном мире. В реальной жизни.
Часть III. Тело
Все мы ваятели и живописцы, а материал наш — собственные плоть, и кровь, и кости.
Сфера тела
Жизнь Уинстона Черчилля была продуктивной. Первый бой он увидел в двадцать один год, а вскоре написал о нем[97]. К двадцати шести его избрали на государственный пост, и он служил своей стране в течение следующих шести с половиной десятилетий. За жизнь он написал около десяти миллионов слов и более четырех десятков книг, нарисовал более пятисот картин и произнес примерно две тысячи триста речей. Он занимал должности министра обороны, первого лорда Адмиралтейства, канцлера казначейства и, разумеется, премьер-министра Великобритании, находясь на которой помог спасти мир от нацистов. В последние годы жизни он боролся с коммунистической угрозой.
«Сегодня век напористости, — писал молодой Черчилль матери, — и мы просто обязаны подталкивать других». Не исключено, что Черчилль был самым напористым человеком в истории. Его долгая жизнь протянулась от последней кавалерийской атаки Британской империи, которую он наблюдал молодым военным корреспондентом в 1898 году, до атомной эры, фактически до космической эры, причем он способствовал началу обеих.