Этот дикарь, разумеется, не был подобен тем, что тупо бросались на виконта в горах, не имея ни малейшего представления о правилах ведения боя, и ничего не стоило перерубить клинком шею любому из них.
Но Сьенфуэгос не был просто внуком свирепого гуанче, что очертя голову бросались на смерть, не думая о последствиях, как не был и обычным задирой-дуэлянтом. Перед виконтом стоял заклятый враг, решивший покончить с ним любой ценой.
Хладнокровный, спокойный и расчетливый, чьи прищуренные зеленые глаза неотрывно смотрели на капитана де Луну, а могучее тело в любую минуту готово было обрушиться на него в яростном прыжке.
Виконт де Тегисе отличался необычайной силой даже в ту эпоху брутальных мужчин, но нынешний противник даже его значительно превосходил ростом и весом. Когда же после очередного неудачного выпада капитан отступил, чтобы пересмотреть стратегию атаки, его вдруг пронзила ужасная догадка, заставившая беспомощно спросить:
— А ты случайно не тот парень, которого прозвали Силачом?
— Он самый.
— И это ты убедил Бальтасара Гарроте, будто бы его одолевают демоны?
— Разумеется.
— И как тебе это удалось?
— Это долгая история, и к нашим делам она не имеет отношения. Вы не устали?
— Нисколько!
Но он лукавил. Капитан де Луна начал уставать, ведь он уже был далеко не мальчиком, к тому же много лет не принимал участия в сражениях, и его рука, отвыкшая от тяжести оружия, теперь ныла от усталости.
Да и дышать стало труднее, пусть даже со стороны это не слишком заметно.
Похоже, пришло время нанести решающий удар, и капитан глубоко вдохнул, занес клинок и шагнул вперед, чтобы обрушить его со всех сил на голову противника, опасаясь, что Сьенфуэгос попытается уклониться от меча.
Однако то, что произошло дальше, совершенно ошеломило капитана: соперник попросту подставил палку под удар, позволив тяжелому клинку налететь на нее со всей мощью.
Несмотря на силу удара, толстый посох, вопреки ожиданиям, не сломался; напротив, клинок отскочил от него с такой силой, что едва не выпал из рук виконта. Ошеломленный капитан в ужасе вздрогнул.
— Как такое возможно? — воскликнул он, придя в себя через несколько секунд. — Как ты это проделал? Это же просто палка...
— У этой палки железное сердце.
— Железное сердце? — встревожился тот. — Что ты хочешь этим сказать?
— Это не обычная палка. Она состоит из двух частей, а внутри у нее железный стержень толщиной с палец. Предупреждаю, если вы нанесете еще один такой удар, шпага наверняка сломается.
— Сукин сын!
— Вы считаете меня тупым дикарем и думаете, будто я позволю изрубить себя на куски? Мой дед был гуанче, но я много чему научился за эти годы.
Немного помолчав, он тихо добавил:
— Одумайтесь, пока не поздно. Все еще можно решить миром, если дадите слово, что покинете остров.
— Никогда!
— Советую вам хорошо подумать!
— О чем тут думать! Я убью тебя!
Он снова набросился на врага, но теперь явно выглядел усталым, не особо убежденным в победе и напуганным, столкнувшись с оружием, которое еще недавно казалось безобидным посохом паломника.
Сьенфуэгос был моложе, сильнее и спокойнее и лишь выматывал виконта в этих бесплодных атаках, а когда наконец перехватил инициативу, нанес удар, сваливший виконта на спину.
— Прошу вас! — взмолился он. — Для меня нет ничего почетного в том, чтобы забить человека до смерти палкой. Сдавайтесь!
Окровавленный, ошеломленный, с тремя сломанными ребрами, почти ослепший от боли и ярости капитан Леон де Луна с трудом поднялся на ноги, вцепившись в рукоять шпаги, и вновь пошел на врага, готовый сражаться до последнего вздоха.
Удар по шее заставил его мешком рухнуть наземь.
— Будь ты проклят! — прошипел он, сплевывая кровь и зубы. — Тысячу раз проклят!
За этими словами последовала настоящая бойня, потому что очередной удар сломал ему челюсть, следующий — выбил глаз, и в итоге все его лицо превратилось в кровавую маску; в полном бессилии виконт наблюдал, как деревянный посох со спрятанным внутри стальным стержнем медленно зависает над ним, прежде чем Сьенфуэгос со всей силы опустил его на голову противнику, расколов череп; мозги и брызнули во все стороны.
Мрачный и пристыженный Сьенфуэгос отшвырнул палку и молча побрел в сторону леса, опустив голову и дрожа от потрясения.
Он не гордился ужасной победой.
17
Брат Николас де Ованда вызвал к себе Гусмана Галеона, больше известного под прозвищем Силач. Когда тот явился, губернатор объявил без лишних слов:
— Не знаю, как вам это удалось, но брат Бернардино де Сигуэнса принял решение снять все обвинения с доньи Марианы Монтенегро.
— Значит, она может спокойно вернуться в Санто-Доминго?
— Нет, — сухо ответил губернатор. — Обвинение в колдовстве с нее сняли, но во всей этой истории слишком много темных пятен, так что я бы вам советовал держаться подальше от города, да и от острова тоже.
Суровый губернатор немного помолчал, затем вздохнул и добавил:
— Я принял решение выслать вас с Эспаньолы на пять лет.
— Но почему? — удивился Сьенфуэгос. — Если ни в чем конкретном нас не обвиняют, по какой причине вы нас ссылаете?
— У меня есть на то причины, и я не считаю нужным давать вам объяснения, — отрезал губернатор. — У вас ровно месяц на сборы. Если по истечении этого срока вы останетесь на острове хотя бы на один день, то будете незамедлительно повешены.
— По-моему, это несправедливо.
— По эту сторону океана только я могу решать, что справедливо, а что нет. И хотя брат Бернардино не сообщил мне о причинах своего решения, он согласен со мной, что ваше присутствие на острове не принесет ничего, кроме неприятностей, — губернатор тяжело вздохнул. — А проблем, к сожалению, у меня и без вас более чем достаточно.
С этими словами он позвонил в колокольчик, вызывая секретаря и тем самым давая понять гостю, что аудиенция окончена. Сьенфуэгосу ничего не оставалось, как удалиться.
В тот же вечер он принял решение покинуть город, понимая, что обнаружение трупа капитана де Луны доставит ему немало неприятностей. А это всего лишь вопрос времени — скажем, та же Фермина Константе, как только оправится после родов, непременно забьет тревогу: куда вдруг пропал отец ее ребенка?
Поэтому он направился к верфи Сиксто Вискайно и попросил Бонифасио Кабреру помочь ему как можно скорее предать тело земле.
— Ты по-прежнему уверен, что нам следует найти необитаемый остров? — спросил хромой, когда друг рассказал ему о беседе с губернатором.
— Больше, чем когда-либо, — твердо ответил тот. — Здесь мы никому не нужны, и в Испании нас тоже никто не ждет. Так что лучше всего будет отправиться в Харагуа и там дождаться «Чуда».
— Оно еще не скоро вернется, — вздохнул хромой. — Месяца явно не хватит.
— Я знаю, но вряд ли нас там будут искать. У Овандо, конечно, длинные руки, но все же до Харагуа они еще не дотягиваются.
Таким образом, им оставалось лишь попрощаться с верным корабелом и эксцентричным Бальбоа, чтобы уже на следующее утро, забрав из дома доньи Марианы остаток денег, отправиться в путь.
Поначалу путешествие было спокойным, хоть им и приходилось все время держаться начеку, помня о бесчисленных дезертирах и разбойниках, бродивших по окрестным лесам. Они почти не разговаривали, поскольку Сьенфуэгос до сих пор не пришел в себя после ужасной гибели капитана де Луны. Впервые в жизни ему пришлось убить человека столь хладнокровно, да еще таким жестоким и унизительным способом.
Особенную боль причиняло ему то, что пришлось оставить тело в лесу, на милость падальщиков; при этом ему не давала покоя мысль, что он и сам, пусть и невольно, стал причиной страданий этого несчастного человека.
Пусть и не желая того, он украл у капитана де Луны жену, честь и жизнь, и Сьенфуэгоса мучили угрызения совести от осознания вины.
Стоило ему закрыть глаза, как перед ним как наяву представал расколотый череп виконта и забрызгавшие все вокруг мозги. Неотвязные воспоминания не давали уснуть, и он не сомневался, что теперь они будут преследовать его до самых последних дней.
— Я не хотел его убивать, — признался он однажды утром, как будто это признание могло что-то изменить. — Я никогда не ставил себе такой цели, и до последней минуты надеялся, что смогу найти другой выход. В глубине души я даже восхищался им.
— Как такое возможно? — ошеломленно уставился на него Бонифасио. — Он же ненавидел тебя до смерти и чуть не отправил на костер Ингрид... Как ты можешь им восхищаться?
— Он был цельной личностью. И, должно быть, глубоко страдал, потеряв ее любовь. И я его понимаю: потерять Ингрид — еще хуже, чем потерять собственную жизнь, можешь мне поверить.
— Никакой любви к ней в нем давно уже не осталось — одна лишь ненависть, разочарование, уязвленное самолюбие, — хромой был поистине беспощаден к убитому, не в силах простить того, что по его милости они лишились прекрасной жизни в Санто-Доминго. — Я просил тебя забыть о нем, пока он был жив, и теперь умоляю забыть о мертвеце. Если и был на свете человек, который поистине напрашивался на то, чтобы его убили, то это он, и нечего о нем жалеть.
— Ты так говоришь, потому что не ты размозжил ему голову, как гнилой кокос.
— У меня просто не было такой возможности, — нисколько не смущаясь, признался Бонифасио. — Но я бы сделал это, можешь не сомневаться, и совесть бы меня не мучила. Мы живем в трудные времена. Море за один миг проглатывает тысячу человек, а друзья ежедневно гибнут из-за войн, лихорадки и укусов ядовитых змей, — он раздраженно цокнул языком. — Да и тебе самому грозит виселица, если задержишься на острове дольше чем на месяц. Так что перестань переживать из-за этого человека, от которого столько лет мечтал избавиться.
Сьенфуэгос и сам был бы рад стереть из памяти то роковое утро, когда ему пришлось до смерти забить человека палкой, но несмотря на все невзгоды и испытания, пережитые за эти страшные годы, в душе он по-прежнему оставался тем же бесхитростным пареньком, что когда-то давно впервые встретил Ингрид, купаясь обнаженным в лесном озере на Гомере, и что бы ни говорил Бонифасио, факт оставался фактом: он убил человека, и ничего с этим не поделаешь.