– Наконец, Тургон, ты отправишься в Гондолин. Моя власть сохранилась пока в долине Сириона и над всеми водами в ней, и сделаю я так, что никто не помешает тебе дойти, куда ты хочешь, и никто не увидит тебя в пути и до поры не найдёт тайный вход в твой город без твоего на то позволения. Из всех государств эльдар дольше всех борьбу с Мелькором выдержит Гондолин. Но не возлюби слишком сильно работу своих рук и творения своей мысли. Помни также, что истинная надежда нольдор – на Западе, и её принесёт Море.
И напомнил он Тургону, что снять Приговор Мандоса он, Ульмо, не в силах.
– Может случиться, – говорил Ульмо, – что Проклятие Нольдор настигнет тебя слишком рано, что в твоих стенах поселится измена. Тогда могут они погибнуть от огня. Но если такая опасность будет, то придёт к тебе вестник из Невраста, и от него родится надежда, которая засветит эльфам и людям сквозь огонь и разрушение. Оставь в старом доме своём доспехи и меч, чтобы их можно было найти через многие годы, тогда ты узнаешь посланца и не обманешься.
И сказал Ульмо Тургону, какой шлем, какую кольчугу и меч оставить.
Потом вернулся Ульмо в Море, а Тургон сначала послал в новый город войско, почти треть нольдор, пришедших с Финголфином, и ещё больше синдар. За войском ушли все его подданные. Отряд за отрядом тайно уходили в тень хребта Эред Ветрин и тайно приходили в Гондолин, и никто не знал, куда они исчезали. Последним ушёл сам Тургон, встал с трона и молча провёл всех своих челядинцев через горы, вошёл в тайные ворота в скалах, и они за ним закрылись. Прошло много долгих лет. Никто не ходил туда, кроме Хурина и Хуора, а из эльфов Тургона никто оттуда не выходил, пока не минуло триста лет и пятьдесят, и ещё несколько. Только в Год Плача, Нирнаэт Арнэдиад, открылись ворота Гондолина. До того года народ Тургона жил в кольце гор счастливо и процветал, и трудился, и применял с пользой свои таланты, так что прекрасный Гондолин на горе Амон Гварет воистину мог сравниться с эльфийским Тирионом за Морем. Были там стройные белые стены, гладкие лестницы, высокая крепкая Башня Короля. Играли светлые фонтаны, а в королевском дворе стояли вырезанные из камня Два Дерева. Сам Тургон с эльфийским искусством сделал их по образу и подобию древних Двух Деревьев, одно было из золота и называлось Глингал, другое – с серебряными цветами – получило имя Белтиль. Но прекраснее всех чудес Гондолина была дочь Тургона – Идрил Келебриндал, что значит Среброногая. Волосы у неё были золотистые, как цвет Лорелина до преступления Мелькора. Долго жил счастливо Тургон в Гондолине и благоденствовал его народ. Невраст же опустел, и никто не жил в нём до самой гибели Белерианда.
Пока тайно строился город Гондолин, а Финрод Фелагунд трудился в глубоких туннелях Нарготронда, сестра Финрода Галадриэль, как было уже сказано, жила в королевстве Тингола в Дориате. Иногда в беседах она и Мелиана вспоминали Валинор и блаженные дни, но, доходя до чёрного часа смерти Деревьев, Галадриэль замолкала и не хотела говорить дальше. Однажды сказала Мелиана:
– Печать беды отметила тебя и твой род. Я это чувствую и вижу по тебе, но остальное от меня скрыто. Не могу я ни взором, ни мыслью проникнуть в то, что произошло или происходит на Западе. Тень накрыла Аман и простёрлась далеко над Морем. Почему ты не говоришь мне больше?
– Та беда прошла, – сказала Галадриэль. – Я хочу радоваться оставшейся радостью и не тревожить память горем. Может быть, впереди ещё хватит новых бед, но пока нам светит надежда.
Тогда посмотрела Мелиана ей в глаза и сказала:
– Не верю я, что нольдор пришли сюда посланцами от валар, как было сказано, хотя явились они в тяжкий для нас час и помогли нам. Ведь они никогда не говорят о валар, их высокие вожди не привезли вестей Тинголу ни от Манвэ, ни от Ульмо, ни даже от брата короля Ольвэ и от родичей его, уплывших за Море. В чём же причина изгнания вождей нольдор из Амана? Какое зло тронуло сыновей Феанора, сделав их столь заносчивыми и жестокими? Я ведь недалека от истины, Галадриэль?
– Недалека, – сказала Галадриэль. – Только мы не были изгнаны, а пришли сюда по доброй воле, хотя против воли валар. Мы пришли, преодолев великие беды и не послушавшись валар, с одной целью: отомстить Морготу и отобрать у него похищенное.
Рассказала тогда Галадриэль Мелиане о Сильмарилах и об убийстве короля Финвэ в Форменосе; но по-прежнему не произнесла ни слова, ни о братоубийственной резне, ни о сожжении кораблей в Лосгаре.
И сказала Мелиана:
– Ты многое мне поведала, но я чувствую, что за этим ещё больше ты скрываешь. Не пролила ты свет на долгую дорогу от Тириона, а я вижу там во тьме зло, и Тингол должен о нём узнать, чтобы решать, что делать дальше.
– Может быть и так, – сказала Галадриэль. – Но пусть узнает не от меня.
Мелиана больше не говорила с Галадриэлью об этих делах, но рассказала королю Тинголу всё, что услышала о Сильмарилах.
– Это великое событие, – сказала она. – В нём скрыто больше, чем сами нольдор могут понять. Ибо свет земли Аман и судьба Арды заключены в кристаллах, созданных Феанором, который уже погиб. Предсказываю я, что эльдар не дано силой отнять их у Моргота. И прежде, чем их у него отнимут, мир будет расколот многими битвами. Пойми! Феанора убили, и догадываюсь я, что ещё многих уже убили эти Камни. Много новых смертей принесут они, а первой была смерть друга твоего Финвэ, которого Моргот убил, покидая Аман.
Погрузился в молчание Тингол, подавленный печалью и мрачным предчувствием. Наконец, сказал:
– Теперь понял я, почему явились с запада нольдор, что сильно меня удивляло. Не помочь нам они пришли, это вышло случайно. Тех, кто остался в Среднеземье, валар давно предоставили самим себе, и только в случае крайней нужды могут вмешаться. Нольдор пришли ради мщения и хотят вернуть то, что потеряли. Но от этого они будут нам верными союзниками, и уж ни за что не станут союзничать с Морготом.
На что сказала Мелиана:
– Истинная правда, что прибыли они за этим. Но не только за этим. Берегись сыновей Феанора! Тень гнева валар на них: чувствую я, что уже совершили они зло и нанесли вред земле Аман и своим соплеменникам. Ложь разделила вождей нольдор, а беда и горе лишь усыпили эту ложь.
И ответил Тингол:
– Что мне до этого? О Феаноре я слышал лишь рассказы, из которых следует, что был он велик. То, что дошло до меня о его сыновьях, мало радует, но, похоже, что все они – смертельные враги нашего Врага.
– Их мечи, как и слова их, обоюдоостры, – сказала Мелиана.
Больше они о том не заговаривали.
Но вскоре среди синдар начали шёпотом передаваться осторожные рассказы о деяниях нольдор по пути в Белерианд. Откуда они пошли, понятно. Жестокая правда в них была отравлена ложью. А синдар были ещё доверчивы, и (как следовало ожидать) Моргот направил на них этот удар, ибо Моргота они ещё не знали. Когда эти слухи дошли до Кирдана, он встревожился, ибо был мудр и сразу понял, что и правдивые, и ложные, они пущены именно сейчас со злым умыслом. Думал он, правда, что то был умысел вождей нольдор, завидовавших друг другу. И послал к Тинголу вестников рассказать обо всём, что слышал.
Случилось так, что в то время у Тингола снова гостили сыновья Финарфина, пожелавшие повидать свою сестру Галадриэль. Разгневанный Тингол обратился к Финроду:
– Плохо поступил ты, родич, скрыв от меня так много важного. Лишь сейчас я узнал о злых деяниях нольдор.
Но ответил Финрод:
– Что плохого сделал тебе я, Повелитель? Что плохого сделали нольдор в твоих краях? Чем мы тебя огорчили? Ни тебе, ни твоему народу зла мы не причинили и не замышляли.
– Удивлён я тем, сын Эарвен, – сказал Тингол, – что ты приходишь к родственному столу, запятнав руки убийством родни по матери, и не просишь прощения, и не говоришь ничего в свою защиту.
Очень расстроился и смутился Финрод, но молчал, ибо не мог обелить себя, не очернив других вождей нольдор, а этого он не мог сделать пред лицом Тингола. Сердце же Ангрода переполнилось горечью, вспомнил он слова Карантира и вскричал:
– Повелитель, неведомо мне, какую ложь слышал ты и когда, но наши руки той кровью не запятнаны. Пришли мы сюда без вины; может быть, виноваты по недомыслию. Слушали мы слова Феанора и словно опьянели, как от вина. Не вершили мы зла в дороге, сами испытали беду и обман, перестрадали и простили. Здесь говорят, что мы тебе лгали, а нольдор предали. Несправедливо это, мы молчали из верности друг другу, и этим вызвали твой гнев. Но сейчас не можем больше терпеть обвинения, и ты узнаешь правду.
С горечью говорил Ангрод о сыновьях Феанора, рассказал о кровопролитии в Алквалондэ, о Пророчестве Мандоса и сожжении кораблей в Лосгаре, а в конце вскричал:
– Доколе мы, одолевшие Скрежещущие Льды, будем терпеть, чтобы нас обзывали предателями и братоубийцами?!
– Всё же и на вас легла тень Приговора Мандоса, – сказала Мелиана.
Но Тингол долго молчал, потом сказал:
– Сейчас уходите. Сейчас у меня сердце горит. Потом, если захотите, вернётесь. Я не закрою дверей перед вами, родичи, вовлечённые в злые деяния, но не принявшие участия в них. И с Финголфином и его родом не разорву я дружбы, ибо жестоко расплатился он за содеянное зло. В ненависти к Чёрной Силе, чьей подлостью оно причинилось, сотрутся наши раздоры. Но слушайте и запоминайте: речи убийц моих родичей в Алквалондэ да не дойдут больше никогда до моих ушей! Пока я правлю этой страной, никто не услышит здесь их языка. Пусть все синдар внимут моему приказу: не говорить на языке нольдор и не отвечать на речи на нём. Кто же употребит его, будет считаться братоубийцей и нераскаявшимся предателем!
С тяжестью на сердце покинули тогда Менегрот сыновья Финарфина, поняв, что это сбываются слова Мандоса и что всегда они будут сбываться, и никому из нольдор, последовавших за Феанором, не уйти от Тени, павшей на его род. И было так, как сказал Тингол: все синдар вняли его словам, во всём Белерианде отказались от языка нольдор и перестали отвечать тем, кто вслух заговаривал на нём. Тогда изгнанники для каждодневного употребления выучили язык синдар, а Высокой речью Запада стали пользоваться между собой лишь вожди нольдор. И ещё язык нольдор остался языком высокой книжности там, где они жили.