– Судьба привела меня сюда, о, Король. Я прошёл гибельные опасности, которых устрашились бы многие эльфы. Нашёл я здесь то, что не искал, но ни за что не отдам найденное, ибо оно ценнее всего золота, серебра и камней дорогих. Не помешают мне овладеть этим сокровищем ни камень, сталь и огонь Моргота, ни эльфийские чары. Дочь твою Лютиэнь желаю я, ибо она прекраснее всех дочерей мира.
Молчали все вокруг, поражённые удивлением и страхом: думали они, что Берена казнят за такие слова. Но помедлил немного и заговорил Тингол, и вот что сказал:
– За такие слова ты заслуживаешь смерти, и покарал бы я тебя смертью немедленно, если бы не дал клятвы. Сожалею я, что поспешил, безродный смертный, научившийся у Моргота проникать тайно, как его шпионы и рабы![8]
Ответил на это Берен:
– Смертью покарать меня ты можешь, хоть заслуженной, хоть нет, но не приму имён, которыми ты назвал меня. Я не безродный, не шпион, и не раб[9]. Клянусь Кольцом Фелагунда, которое дал он моему отцу Барахиру на поле битвы в северном крае, мой род не заслужил таких имён ни от кого из эльфов, будь то король или нет[10].
Гордо произнёс он последние слова, и все взгляды устремились к кольцу, ибо высоко поднял он его, и засверкали в нём зелёные камни работы нольдор в Валиноре. Кольцо было сделано как две сплетённые змейки, их головы с изумрудными глазами встречались под венчиком золотых цветов: одна змейка поднимала его, другая кусала. Был это знак Финарфина и Дома его. Наклонилась тогда Мелиана к Тинголу и шёпотом просила его умерить гнев.
– Не от твоей руки суждено погибнуть Берену, – сказала она. – Судьба поведёт его далеко, и будет он свободен, но эта судьба сплетена с твоей. Остерегись!
Молча взглянул Тингол на Лютиэнь и подумал: «Неужели несчастный смертный, сын малого вождя, чьё правление – миг, завладеет тобой и останется жив?» А Берену сказал он:
– Вижу кольцо, сын Барахира, ясно мне, что ты горд и думаешь, что могуч. Но подвиги отца, даже если бы он служил мне, ещё не дают тебе права обладать дочерью Тингола и Мелианы. Слушай! Я тоже желаю сокровище, скрытое от меня. Камень, сталь и огонь Моргота хранят диво, за которое я отдал бы все эльфийские чары. Говоришь, что не помешают тебе эти преграды? Иди же! Своей рукой принеси мне Сильмарил из короны Моргота, тогда получишь руку Лютиэнь, если захочет она. Отдам я тебе своё сокровище, и узнаешь ты, как я щедр. В Сильмарилах же – судьба Арды.
Так были сказаны слова, роковые для Дориата, и попал Тингол в сети Проклятия Мандоса. Те же, кто слышал его речь, поняли, что сумел король, не нарушив своей клятвы, послать Берена на смерть. Ибо никакая сила нольдор за всё время Великой осады не помогла им даже издали увидеть сияющие Сильмарилы Феанора, вставленные в Железную Корону. Охранялись они в Ангбанде крепче всех других богатств – были вокруг них балроги и множество острых мечей, и надёжные решётки, и крепкие стены, и чёрное колдовство самого Моргота.
Но рассмеялся Берен.
– Дёшево продают дочерей эльфийские короли! – воскликнул он. – За камни, за поделки. Но раз такова твоя воля, Тингол, я её исполню. Когда мы снова встретимся, будет в руке моей Камень Сильмарил из Железной Короны. Ты не в последний раз видишь Берена, сына Барахира.
Посмотрел он в глаза Мелианы, но она молчала. Тогда Берен простился с Лютиэнь Тинувьель, поклонился Мелиане и Тинголу и, отстранив стражу, один ушёл из Менегрота.
Тут, наконец, Мелиана заговорила и сказала Тинголу:
– Хитроумно рассудил ты, о, Король, но взор мой проникает глубоко, и вижу я, что плохо будет тебе, если Берен не выполнит поручение, и хорошо не будет, если выполнит. Приговор ты вынес дочери и себе. Теперь и Дориат втянут в судьбу более сильных.
Но ответил ей Тингол:
– Не продаю я ни людям, ни эльфам тех, кого люблю и ценю превыше всех сокровищ. Если бы я надеялся или боялся, что Берен живым вернётся в Менегрот, он бы уже не увидел света небес, хотя я и клялся не трогать его.
А Лютиэнь сомкнула уста и с того часа не пела больше в Дориате. Хмурая тишина объяла леса, и удлинились тени в королевстве Тингола.
В «Балладе о Лейтиане» сказано, как Берен незамеченным прошёл через весь Дориат и, наконец, добрался до Сумеречных озёр и Сирионских болот. Покидая землю Тингола, взошёл он на скалы над Сирионским водопадом, где река с оглушительным шумом проливалась под землю, оттуда посмотрел на запад и сквозь дожди и туманы, всё время висевшие над теми скалами, увидел Бережённую равнину Талат Дирнен от Сириона до Нарога, а далеко за ней – поросшее лесом нагорье Таур-эн-Фарот, под которым был Нарготронд. И направил он свои стопы туда, ибо был один, лишён всего и нуждался в помощи и совете.
Эльфы Нарготронда держали на нагорье бессонную стражу, на каждом холме был тайный пост, а в лесах и долинах скрытно ходили караулы метких лучников, смертоносными стрелами встречая нежеланных гостей. Едва Берен вступил на их земли, его заметили. И Берен сразу почувствовал опасность, поэтому почти всё время держал поднятой руку с кольцом Фелагунда, и хотя никого не видел и не слышал, время от времени громко выкрикивал:
– Я Берен, сын Барахира, друг Фелагунда. Проводите меня к королю!
Лучники не стали стрелять в него и убивать, а окружили и приказали остановиться. Рассмотрев кольцо, поклонились они путнику, хотя он был оборван и выглядел дико, и повели с собой. Вели они его на северо-запад, ибо не было в то время ни моста, ни брода через Нарог перед воротами Нарготронда. Брод был севернее, в более мелком месте, где в реку впадал приток Гинглит. Шли ночью, чтобы не обнаружить себя и не выдать тайные тропы. Перейдя Нарог при луне, эльфы повели Берена на юг, к тёмному входу в тайный дворец.
Так явился Берен к королю Финроду Фелагунду. Ещё не взглянув на кольцо, Фелагунд признал в нём потомка Беора и Барахира. Удостоил он пришельца долгой беседы при закрытых дверях, и Берен поведал королю о гибели Барахира и обо всём, что случилось с ним в Дориате. Плакал он, вспоминая Лютиэнь и радостные дни, проведённые с ней. Поразился всему этому Фелагунд и встревожился, ибо вспомнил свою клятву и понял, что скоро принесёт она ему погибель, как он сам говорил некогда Галадриэли. Тяжесть легла ему на сердце, и сказал он Берену:
– Ясно мне, что Тингол хочет твоей смерти. Но над всем этим правит рок, и Клятва Феанора продолжает приносить плоды. Ибо закляты Сильмарилы ненавистью, и тот, кто пожелает их и лишь скажет об этом, пробуждает великие силы, до поры дремлющие. Сыновья Феанора отдадут на гибель все эльфийские королевства, лишь бы никто, кроме них, не завладел хоть одним Сильмарилом. Так действует Проклятие. Сейчас в моём дворце живут Келегорм и Куруфин. Король здесь я, сын Финарфина, но они сильны, с ними много их соплеменников и родичей. Они поклялись мне в дружбе и обещали любую помощь в нужде, но боюсь, что к тебе они будут беспощадны, если сказать им о твоём деле. Меня с тобой тоже связывает клятва. Вот в какой ловушке мы все.
После этого король Фелагунд обратился к своим подданным, рассказал им о подвигах Барахира и о своём обете, объявил, что его долг – помочь сыну Барахира, и просил своих военачальников сделать то же. Тогда встал Келегорм, выхватил меч и воскликнул:
– Будь он друг или враг, эльф или демон Моргота, сын человеческий или любое другое существо на Арде, но если он найдёт и возьмёт себе Сильмарилы, от мести сыновей Феанора его не спасут ни законы, ни любовь, ни клятвы, ни силы преисподней, ни могущество валар, ни любые чары. Ибо пока стоит мир, мы одни имеем право владеть Сильмарилами.
Много других слов он произнёс тогда, гневных и сильных, как слова его отца в Тирионе, воспламенившие не`когда нольдор и толкнувшие их на бунт. После Келегорма говорил Куруфин, мягче, но не менее убедительно, вызывая перед эльфами видения войны и гибели Нарготронда. Такой страх вселил он в их сердца, что с тех пор до появления Турина ни один эльф этого королевства не смел вступать в открытый бой. Скрытно, тайно, отравленными стрелами из лесных зарослей, чарами и обманом, забыв узы родства, уничтожали они всех пришельцев. Так презрели они свободу и доблесть древних эльфов, и затемнились их земли.
Отвернулись они от сына Финарфина, бормоча, что он не вала, чтобы ими распоряжаться. Тень Проклятия Мандоса накрыла двух братьев, и тёмные мысли родились в их душах. Задумали они отправить на смерть одного Фелагунда, а потом, если удастся, захватить трон в Нарготронде: они ведь происходили из старейшего рода властительных нольдор.
Увидел Фелагунд, что от него отступились, снял серебряную корону Нарготронда и бросил оземь, сказав:
– Вы вольны нарушить клятвы верности мне, но я свой долг выполню. Может быть, здесь найдётся кто-нибудь, на кого не пала тень нашего Проклятия, и кто последует за мной, чтобы не уходить мне нищим, выгнанным из собственных ворот?
Десять эльфов встали рядом с ним, и старший из них, Эдрахил, нагнувшись, поднял корону и спросил, не передать ли её наместнику до возвращения Фелагунда?
– Ибо, – сказал он, – ты остаёшься моим и их королём, что бы ни случилось.
Тогда Фелагунд отдал корону Нарготронда брату своему Ородрету, чтобы правил он вместо него. Келегорм и Куруфин ничего на то не сказали, но вышли из дворца, усмехаясь.
Осенним вечером Фелагунд и Берен с десятью спутниками покинули Нарготронд и направились по берегу Нарога вверх к его истоку, водопаду Иврин. В Горах Тени наткнулись они на банду орков, ночью перебили их всех на стоянке и захватили оружие и доспехи. С помощью чар Фелагунд так изменил свой вид и облик спутников, что все стали похожи на орков. В таких обличьях они зашли далеко на север в проход между горами Эред Ветрин и нагорьем Таур-ну-Фуин. Но Саурон из сторожевой башни следил за ними с недоверием: очень уж спешили они, не заходя в крепости по пути с докладом о своих делах, как было приказано всем слугам Моргота. И велел Саурон схватить их и привести к нему.