– Там вечно обнажённый дух твой будет корчиться в муках, пронзённый его презирающим взглядом. Я отдам тебе плоть, если ты мне отдашь Башню.
Сдался Саурон. Лютиэнь овладела островом и всем, что было на нём. Хаун отпустил Врага, и он принял вид огромного летучего вампира, чёрным облаком закрывшего луну, и унёсся прочь, брызжа на деревья кровью из разодранного горла. Скрылся он в Таур-ну-Фуине и долго жил там, переполняя ужасом и без того страшное место.
Стоя на мосту, произнесла Лютиэнь заклятие, и рассыпались связи, скреплявшие камни, рухнули ворота и открылись подземелья. Рабы и пленники выходили в растерянности, закрывая глаза даже от бледного лунного света, ибо долго держал их Саурон в кромешной тьме. Но Берен не вышел. Пошли Хаун и Лютиэнь на остров искать его, и нашла его Лютиэнь у тела Фелагунда. Так велико было его горе, что не услышал он её шагов. Думая, что умер он, обвила она его руками и впала в чёрное забытьё. Но Берен увидел свет из тьмы отчаяния, и поднял её, посмотрели они друг на друга, и над чёрными горами встал день и осветил их.
Похоронили они Фелагунда на вершине горы на его острове, и очистился остров от Зла. Зелёная могила Финрода, сына Финарфина, прекраснейшего из эльфийских вождей, оставалась нетронутой до тех пор, пока жила та земля, и вместе с ней погрузилась в Море, когда захлестнули её разрушительные волны. Но сам Финрод с отцом своим Финарфином гуляют под деревьями Эльдамара.
Снова свободные, Берен и Лютиэнь Тинувьель бродили по лесам, возвращая им радость, и пришедшая зима не тронула их, ибо там, где ступала Лютиэнь, даже зимой не увядали цветы; горы одел снег, а под горами пели птицы. Верный пёс Хаун вернулся к своему хозяину Келегорму, но с тех пор не стало прежней любви между ними.
А в Нарготронде начались волнения. Ибо за это время туда возвратились из плена с острова Саурона многие эльфы, и пошли слухи, которые Келегорм громкими речами заглушить не мог. Бывшие пленники горько оплакивали короля своего Фелагунда. Рассказывали, как девушка решилась совершить то, на что не хватило смелости у сыновей Феанора; и многие подозревали, что Келегорм и Куруфин были движимы не столь страхом, сколь предательством. Отвратились от них сердца жителей Нарготронда и повернулись снова к Дому Финарфина. Перешли они к Ородрету, но он не послал их сразу убивать братьев, как некоторые хотели, ибо, пролив родственную кровь, он бы лишь туже связал их всех Проклятием Мандоса. Он только отказал Келегорму и Куруфину от дома, запретил давать им хлеб и приют в пределах своего государства и поклялся, что отныне не будет в Нарготронде любви к сыновьям Феанора.
– И не надо! – сказал Келегорм, и в глазах его сверкнула угроза, а Куруфин нагло смеялся.
Сели братья на коней и умчались молниеносно, надеясь на востоке отыскать других родичей. За ними никто не последовал, даже слуги их и подданные, ибо все понимали, что на них лежит Проклятие и с ними Зло. Келебримбор, сын Куруфина, тогда отрёкся от отца и от деяний его, оставшись в Нарготронде. Лишь пёс Хаун по-прежнему бежал за конём своего хозяина Келегорма.
Сразу они поскакали на север, решив как можно скорей проехать кратчайшей дорогой к горе Химринг, где жил их брат Маэдхрос. Дорога та проходила через Димбар и вдоль северных областей Дориата, ближе к его границам, чем к пустыне Нэн Дунгортэб, за которой дальней угрозой высились Горы ужаса.
Говорят, что в то же время, бродя по лесу Бретиль, Берен и Лютиэнь подошли к границам Дориата. Тут вспомнил Берен о своём обете – и хотя сердце его разрывалось, решил он вернуться и снова попытать судьбу, ведь Лютиэнь была уже на родине, где ей ничто не угрожало. Но Лютиэнь не хотела расставаться с ним и сказала ему:
– Ты должен сейчас выбрать одно из двух, Берен: отказаться от Похода и клятвы своей и провести жизнь странником на земле, или сдержать слово и бросить вызов Чёрной Силе на чёрном троне. Что бы ни выбрал ты, я пойду с тобой, ибо судьбы наши уже не разделимы.
Пока говорили они так и шли рука об руку, не замечая ничего вокруг, подъехали, спеша, Келегорм и Куруфин, ибо узнали их издали. Келегорм повернул коня и ударил его шпорами, намереваясь наехать на Берена и сбить его, а Куруфин на скаку нагнулся, подхватил Лютиэнь и бросил её на седло, ибо был сильным и искусным наездником. Но Берен в молниеносном прыжке миновал несущегося на него Келегорма и вскочил на хребет коня Куруфина. Этот Прыжок Берена прославил его среди людей и эльфов. Схватил он Куруфина сзади за горло и опрокинул навзничь. Оба они упали с коня. Конь встал на дыбы и тоже упал на землю, но Лютиэнь отбросило в сторону на мягкую траву, и не расшиблась она.
Берен стал душить Куруфина, но сам чуть не погиб от копья Келегорма. Его спас пёс Хаун, который в тот момент перестал служить Келегорму и бросился на него, так что конь Келегорма в испуге отпрянул, и хозяин не смог заставить его наехать на Берена. Келегорм проклял коня и пса, но Хаун не отступил. Тут встала Лютиэнь и запретила убивать Куруфина. Берен отнял у него доспехи и оружие и взял себе его кинжал Ангрист, который выковал в Ногроде кузнец Телхар. Был тот кинжал без ножен и такой крепкий, что резал металл, как молодые ветки. Поднял Берен Куруфина на ноги и оттолкнул прочь, советуя идти к благородным родичам, которые научат его лучше употребить храбрость.
– Коня твоего я беру для Лютиэнь, – сказал он. – Он будет только счастлив избавиться от такого хозяина.
Тогда проклял Куруфин Берена, призывая небо и тучи в свидетели.
– Иди искать злую смерть! – воскликнул он. – Пусть она скорее тебя настигнет!
Келегорм посадил его на коня позади себя, и братья будто бы собрались ехать дальше, а Берен повернулся, не слушая их последних слов. Но стыд и злоба переполнили Куруфина, схватил он лук Келегорма и выстрелил вслед Берену и Лютиэнь, метя в девушку. Пёс Хаун в прыжке поймал зубами стрелу, но Куруфин снова натянул тетиву, и тут Берен успел заслонить собой любимую, и стрела ударила его в грудь.
Говорят, что Хаун бросился за братьями, и они в страхе бежали, чуть не загнав коня, а вернувшись, Хаун принёс Лютиэнь целебную траву из леса. Листья этой травы она приложила к ране Берена и вылечила его силами своего искусства и силой своей любви. Они всё-таки вернулись в Дориат. Берен по-прежнему разрывался между данной клятвой и любовью, а однажды утром встал до рассвета и, поручив спящую на траве любимую заботам Хауна, ушёл, страдая, хотя знал, что теперь Лютиэнь в полной безопасности.
Во весь опор гнал он коня к Сирионскому Проходу. Подскакав к краю Таур-ну-Фуина, окинул взглядом пустыню Анфауглит и увидел вдали за ней пики Тангородрима. Отпустил он коня Куруфина и приказал ему уходить подальше от страшных мест на зелёные побережья Сириона и пастись там, никому не служа. А сам на рубеже отчаяния, глядя на Гибельную Страну, сложил Песнь Разлуки, прощаясь с Лютиэнь и светом небес, ибо думал, что больше никогда их не увидит. Вот некоторые слова из той песни:
Небо севера, прощай!
Я навек благословляю
милый мой зелёный край,
где по травам пробегает
с песней нежной, как свирель,
под луной и солнцем ясным
Лютиэнь Тинувьель,
что бессмертна и прекрасна!
Даже если мирозданье
в бездне вечной пропадёт, —
благом было созиданье
ночи, звёзд, зари и вод,
и земли, в счастливый день
давшей миру Лютиэнь!
Пел он громко и не боялся быть услышанным. В отчаянии шёл он к гибели, не надеясь на спасение. Вдруг Лютиэнь совсем близко запела в ответ. Последовала она незаметно за Береном и догнала его, и услышала, ибо пёс Хаун, согласившись ещё раз послужить скакуном, бежал быстро по следу. Пёс любил их обоих, и всё время думал, как облегчить их несчастья. Возле острова Саурона он свернул на мост и взял из развалин крепости страшную шкуру волка-оборотня Драуглуйна и безобразную кожу гигантской летучей мыши-вампира Турингветиль, которая у Саурона летала с поручениями в Ангбанд: на каждом суставе огромных крыльев у неё был железный коготь. Одев эти ужасные вещи, Хаун и Лютиэнь промчались через Таур-ну-Фуин, и всё живое в страхе бежало, завидев их.
Растерялся и Берен. Он ведь слышал голос Тинувьель, и подумал, что это страшный призрак, насланный, чтобы его околдовать. Но они остановились, сбросили гадкие шкуры, и Лютиэнь подбежала к нему. Так снова встретились Берен и Лютиэнь на границе леса и пустыни. Сначала он молчал и был рад, но вскоре опять стал просить Лютиэнь не следовать за ним.
– В третий раз я проклинаю слово, данное Тинголу, – говорил он. – Лучше бы мне быть убитым тогда в Менегроте, чем вести тебя в Тень Моргота!
Но тут Хаун заговорил словами во второй раз. Обратился он к Берену и сказал так:
– Не можешь ты спасти Лютиэнь от тени смерти. Полюбив тебя, она стала подвластна ей. Ты можешь презреть своё предназначение и увести её в изгнание, но тогда напрасно будешь искать покоя, пока жив. А если ты пойдёшь вперёд выполнять свой долг, то для Лютиэнь останутся два пути – умереть покинутой либо испытать судьбу, разделив её с тобой. Этот путь кажется безнадёжным, но малая надежда может блеснуть на нём. Больше ничего я вам не скажу и не могу идти с вами дальше. Сердце мне предсказывает, что то, что вы увидите у ворот, увижу и я. Всё остальное для меня во мраке, хотя, может быть, наши три дороги ведут назад в Дориат, и мы ещё встретимся перед концом.
Тогда понял Берен, что судьба Лютиэнь неотделима от их общей судьбы, и больше не пытался её отговаривать. По совету Хауна оделись они оба в страшные шкуры, и Лютиэнь так закрепила их чарами, что в шкуре Драуглуйна стал Берен настоящим волком-оборотнем, только в хмуром взгляде его просвечивал чистый дух. Ужаснулся он, увидев рядом страшилище, похожее на нетопыря со сложенными крыльями, взвыл на луну и помчался прыжками вниз с холма, а мышь-вампир кругами летела вслед за ним.