Преодолели они множество опасностей и попали, наконец, запылённые и усталые, в мрачную долину у Врат Ангбанда. Там возле дороги разверзались чёрные бездны, оттуда выползали змеящиеся чудища. Справа и слева торчали скалы, как бастионы, и с них разносился отвратительный клёкот стервятников. А впереди поднималась отвесная гора высотой в тысячу локтей, и в её подножьи чернела широкая арка ворот – неприступные Врата Ангбанда.
Страшно им стало, ибо ворота охраняло чудовище, о котором доселе они не слышали. А стало так, что до Моргота дошли слухи о каких-то замыслах эльфийских вождей. Чего ждать и от кого, не знал он, но на окраине леса уже лаял Хаун, боевой пёс, которого давным-давно выпустили в мир валар. Вспомнил Моргот предсказание судьбы Хауна, выбрал одного волчонка из потомства Драуглуйна и своей рукой стал кормить его живой плотью, наложив при этом на него свои чары. Очень быстро вырос щенок-оборотень и стал таким огромным, что никакая конура ему не подходила, а лежал он, вечно голодный, у ног Моргота. Огонь преисподней вложил в него Моргот, и стал он неимоверно прожорливым, злобным и сильным. В повестях тех времён называют его имя, Кархарот, что значит Красная Пасть, и ещё одно, Анфауглир, Алчные Челюсти. Стал Моргот держать его бессонным стражем у Врат Ангбанда на случай, если придёт Хаун.
Кархарот издалека заметил подходивших и засомневался, ибо в Ангбанде уже давно знали, что Драуглуйн мёртв. Когда приблизились они, остановил он их и не пустил дальше, а подошёл и стал обнюхивать, угрожающе рыча, ибо почуял чужое. Но тут Лютиэнь, движимая древней силой Дивного племени, откинула за плечи страшное своё одеяние и встала, вся светясь, перед огромным и могучим Кархаротом, маленькая в сравнении с ним, но сильная и властная. Подняла она руку и приказала ему спать, говоря:
– О дух несчастный, погрузись в тёмное забытьё и забудь на время страшный приговор жизни.
Рухнул Кархарот, словно молния его ударила, а Берен и Лютиэнь прошли в Ворота, спустились вниз по лабиринту ступеней и вместе совершили величайший подвиг из всех, на которые когда-либо дерзали эльфы и люди. Ибо дошли они до трона, на котором сидел Моргот в глубочайшем своём чертоге, где царил ужас, горел огонь и были орудия мучений и смерти. Берен, оставаясь в волчьей шкуре, лёг у его трона, а с Лютиэнь по воле Врага спало страшное одеяние, и направил он на неё свой взгляд. Но он не имел над ней власти, и она бесстрашно назвала своё имя и попросила дозволения спеть, как поют менестрели. При виде её красоты воспылал Моргот злобным желанием, и стал в его чёрной душе складываться замысел чернее всех, что он задумывал после бегства из Валинора. И собственный злой умысел подвёл его, ибо стал он смотреть на неё с тайным удовольствием и оставил при этом на свободе. А она вдруг отступила от его взгляда в тень, и полилась из тени песнь такой необыкновенной красоты и волшебной силы, что поневоле он заслушался и от чар этой песни ослеп, и глаза его ворочались в поисках её, но он её не видел.
Все его прислужники заснули, и все огни пригасли и потухли, лишь Сильмарилы в короне вдруг вспыхнули белым пламенем, и от тяжести этой короны и Камней опустилась его голова, словно целый мир давил на неё грузом забот, страхов и вожделений, который даже воля Моргота не выдержала. Тогда Лютиэнь подхватила крылатую кожу-плащ, набросила на себя и взмыла в воздух, и голос её лился с высоты, словно дождь в водоёмы, глубокие и тёмные. Махнула она плащом перед глазами Врага, и объял его чёрный сон, как вечный мрак Внешней Пустоты, где он некогда бродил один. Вдруг сполз он с трона, как лавина с горы, и с грохотом пал ниц на пол преисподней. Железная Корона покатилась по полу, разбудив эхо, и стало тихо.
Как мёртвый, лежал Берен в шкуре оборотня под троном. Но Лютиэнь коснулась его рукой, и он очнулся, сбросил волчью шкуру, выхватил кинжал Ангрист и вырезал один Сильмарил из каста в форме железных когтей.[11]
Когда он зажал Камень в горсти, свет его пробился сквозь живую плоть, и рука стала похожа на яркий светильник. Но Камень не жёг его, и Берен поэтому решил, что может сделать больше и вынести из Ангбанда все три сокровища Феанора. Но не было то суждено Сильмарилам. Кинжал Ангрист соскользнул, и отлетевший осколок металла задел щёку Моргота. Моргот застонал и повернулся, и спящее воинство Ангбанда заворочалось во сне.
Тут страх объял Берена и Лютиэнь, и бежали они, презрев осторожность и даже не надев шкур, с одним желанием – увидеть ещё раз свет дня. Их не задержали, и погони за ними не было, но у ворот на пороге Ангбанда стоял разъярённый проснувшийся Кархарот. Они его заметили, когда он уже бросился на них. Лютиэнь устала, не было у неё больше сил, и не было времени, чтобы усыпить волка, но тут Берен выскочил вперёд, высоко подняв правую руку с Сильмарилом. Кархарот остановился и на мгновение растерялся.
– Убирайся! – закричал Берен. – Этот огонь сожжёт тебя, он всё злое сжигает!
И Берен протянул Сильмарил прямо к глазам волка.
Но Кархарот тупо смотрел на Камень, ничего не поняв. Алчность его вдруг вспыхнула пламенем, он разинул пасть, прыгнул, захватил зубами руку Берена с Камнем, отгрыз её у запястья и проглотил. Вся утроба его тут же загорелась, с воем бежал тогда Кархарот, ибо Сильмарил немилосердно жёг преступную плоть. Страшный вой эхом отдался в долине у Врат, и так ужасна была ярость обезумевшего волка, что все прислужники Моргота, все звери, которые обитали поблизости, разбежались далеко-далеко, ибо набрасывался он на всех без разбора и уничтожал всё живое на пути. Из всех ужасов, которые пережил Белерианд за время существования Ангбанда, приход Кархарота с севера был самой большой бедой, а Кархарот злодействовал, ибо Сильмарил продолжал жечь его изнутри.
Берен лежал без чувств у гибельных Ворот, и смерть летала над ним, ибо яд был в клыках волка. Лютиэнь, как могла, отсосала яд и остаток сил употребила на то, чтобы подсохла безобразная рана и не кровоточила. Но позади беглецов уже поднимался в глубинах Ангбанда гул нарастающей ярости. Просыпалось воинство Моргота.
Так Поход за Сильмарилом чуть было не кончился поражением и отчаянием. Но в тот час над горной грядой, стеной замыкавшей страшную долину, появились три могучие птицы. Огромные крылья несли их быстрее ветра. Все птицы и звери знали о Походе Берена, сам Хаун просил всех следить, не понадобится ли помощь. Высоко над землями Моргота парил Торондор со своими вассалами и увидел буйство обезумевшего волка. А заметив, что Берен пал, орлы тут же спустились к нему, как раз когда силы Ангбанда очнулись от чар сна и выходили из Ворот.
Птицы подняли Берена и Лютиэнь и унесли их ввысь, в тучи. Под ними раскатился гром и сверкнули молнии, и качнулись горы. Пламя и дым вырвались из Тангородрима, губя всё живое вокруг, и вздрогнули от страха нольдор в Хифлуме. А Торондор летел высоко над землёй по небесным дорогам, где солнце никогда не прячется в тучи и луна проходит меж ярких звёзд, неомрачённая. Быстро миновали они Дор-ну-Фауглит, пролетели над Таур-ну-Фуином и оказались над сокровенной долиной Тумладен. Не было над ней ни облаков, ни тумана, и с высоты увидела Лютиэнь словно белую звезду на зелёном изумруде, так сиял прекрасный Гондолин, где жил Тургон. Но Лютиэнь плакала, потому что думала, что теперь Берен наверное умрёт: он не говорил, не открывал глаз, не показывал признаков жизни, не знал, что летит. Наконец орлы снизились на краю Дориата, и оказались они в той самой лощине, где Берен когда-то в отчаянии покинул спящую Лютиэнь.
Опустили орлы Лютиэнь рядом с Береном, а сами вернулись в высокие гнездовья на пиках Криссаэгрим. Пришёл пёс Хаун и помог Лютиэнь ухаживать за Береном и лечить его, как давно, когда ранил его Куруфин. Но эта рана была страшной, и яд попал в неё. Долго лежал Берен недвижимо, а дух его блуждал у тёмных границ смерти, и когда видел он сны, то из сна в сон переходила боль. И вдруг, когда надежда почти угасла, он очнулся, увидел небо сквозь листья и услышал нежный голос Лютиэнь Тинувьель, певшей ему. И снова была весна.
После того Берен получил прозвище Эркамион, что значит Однорукий, и страдания оставили вечный след в его лице. Но любовь Лютиэнь вернула его к жизни, он встал, и они снова бродили вместе по лесам, не спеша уходить из мест, куда принесли их орлы, ибо казались они им прекрасными. Лютиэнь готова была навек остаться в том лесу, забыть свой дом, свой народ и великолепие эльфийских дворцов, и сначала Берен с ней соглашался. Но не мог он навсегда забыть о своей клятве вернуться в Менегрот, и не хотел он отнимать Лютиэнь у Тингола обманом. По законам людей нарушивший без крайней нужды волю отца девушки рисковал жизнью, и несправедливым казалось ему, что столь прекрасная королевна станет жить в лесу, как простая охотница из племени людей, без дома, без почестей, без прекрасных вещей, которые услаждают высокородных эльдалиэ. И смог он её убедить, и направили они свои стопы к югу. Ещё раз переступил Берен границы Дориата, ведя Лютиэнь домой. Так хотела их судьба.
Дориат переживал тяжкие дни. В молчаливой печали жили его обитатели с тех пор, как Лютиэнь пропала. Её долго и безуспешно искали. Говорят, что тогда менестрель Тингола Даэрон ушёл и заблудился, и не видали его больше в той земле. Это он слагал музыку для песен и танцев Лютиэнь, прежде чем Берен пришёл в Дориат. Он любил её, и все свои думы о ней вкладывал в мелодии. Стал он величайшим эльфийским певцом к востоку от Моря, превзошёл даже Маглора, сына Феанора. Но в безуспешных поисках Лютиэнь забрёл он на неведомые тропы, перешёл через горы на восток Среднеземья, и за много веков над тёмными водами чужих рек сложил Плач по Лютиэнь, дочери Тингола, прекраснейшей из живших.
В те дни Тингол стал искать совета у Мелианы. Но она не открыла ему всего, говоря, что сам он предрёк события, судьба должна свершиться до конца, и ему надо ждать. Тингол узнал только, что Лютиэнь далеко от Дориата, ибо от Келегорма