Мелькор пришел в Аватар и нашел Унголианту; и вновь принял образ, что носил тираном в Утумно, – обличье Владыки Тьмы, высокого и ужасного. В этом облике он и остался навек. Там, в черных тенях, коих не прозревал даже Манвэ со своего высокого трона, Мелькор с Унголиантой измыслили месть. Поняв замысел Мелькора, Унголианта разрывалась между вожделением и великим страхом, ибо не желала она испытывать мощь владык и оставлять свое укрывище ради опасностей Амана. А потому Мелькор сказал ей: «Делай, как я велю. И если, когда все исполнится, голод твой не уймется, я дам тебе полной горстью все, чего пожелает твое вожделение».
Он поклялся легко, как клялся всегда; и смеялся в глубине души. Так старый вор соблазняет новичка. Перед выступлением Унголианта окутала себя и Мелькора покровом тьмы: Бессветием, которого не прозреть ничьим глазам, ибо оно – пустота. Потом медленно стала плести сети – вервие за вервием, с обрыва на обрыв, со скалы на утес, все выше и выше – покуда не добралась наконец до вершины Хиа́рментира, высочайшего пика в той области Мира, далеко на юге от великой Таникветиль. За тем краем валары не следили; западнее Пелоров земли были пусты и сумрачны, а восточнее гор, кроме позабытого Аватара, лежало лишь безбрежное море.
Но сейчас на вершине горы залегла Унголианта; она сотворила лестницу из сплетенного вервия и сбросила вниз – и Мелькор поднялся и встал рядом с ней на вершине, глядя на Хранимый Край. Под ними лежали леса Оромэ, а западнее золотилась высокая пшеница полей Йаванны и мерцали травы ее пастбищ. Но Мелькор взглянул на север – и увидел вдали сияющую равнину, где серебряные крыши Валмара блистали в смешенье лучей Тельпериона и Лаурелин. Тут Мелькор громко захохотал и помчался вниз по долгим западным склонам, и Унголианта неслась рядом, тьмою своей прикрывая их обоих.
А надо сказать, что то было время праздника, и Мелькор знал это. Хотя все времена года во власти валаров и в Валиноре нет ни зимы, ни смерти, жили они, тем не менее, в Арде, а это лишь малая песчинка в Чертогах Эа, чья жизнь – Время, текущее неостановимо от первой ноты до последнего хора Эру. И поскольку валары любили тогда облачаться, как в платье, в обличье Детей Эру – так сказано в Айнулиндалэ, – равно они ели и пили, и собирали плоды Йаванны, выросшие на Земле, сотворенной по воле Эру.
Потому Йаванна установила время цветения и созревания всего, что росло в Валиноре; и каждый раз в начале сбора плодов Манвэ устраивал великое празднество во славу Эру, когда все народы Валинора пели и веселились на Таникветиль. Теперь был тот самый час, и Манвэ объявил праздник более пышный, чем все бывшие со времени прихода эльдаров в Аман. Ибо, хотя бегство Мелькора предвещало грядущие труды и печали и воистину никто не мог сказать, какие еще раны могут быть нанесены Арде, прежде чем Врага одолеют снова, – в то время Манвэ решил исцелить лихо, родившееся среди нолдоров; и все были приглашены в его чертоги на Таникветиль, дабы отбросить рознь, что легла между их вождями, и навсегда позабыть об уловках Врага.
Были там и ваниары, и нолдоры Тириона, и майары собрались вместе, а валары облачились в красу и величие; они пели пред Манвэ и Вардой в их высоких чертогах и плясали на зеленых склонах Горы, обращенных к Древам. В тот день улицы Валмара были пусты и сходы Тириона безмолвны: земли дремали в мире. Лишь тэлери за горами по-прежнему пели на морских берегах; ибо времена года мало трогали их, они не задумывались ни о заботах Правителей Арды, ни о Тени, что пала на Валинор, – ведь покуда она не коснулась их.
И лишь одно омрачало замысел Манвэ. Феанор пришел, ибо ему – единственному – Манвэ повелел прийти, но ни Финвэ, ни кто иной из нолдоров Форменоса не явился. Ибо сказал Финвэ: «Покуда сын мой Феанор в изгнании и не может войти в Тирион, я считаю себя лишенным трона и не стану встречаться с моим народом». А Феанор не надел праздничных одеяний – ни вышивок, ни серебра, ни злата, ни драгоценных каменьев не было на нем; и он лишил валаров и эльдаров света Сильмарилов, оставив их под замко́м в Форменосе, в железной палате. Тем не менее он встретился с Финголфином пред троном Манвэ и был дружелюбен – на словах; а Финголфин предал забвению обнаженный меч и протянул руку, говоря так:
– Что я обещал – то и делаю. Я прощаю тебя и не помню обид. – Феанор молча пожал ему руку, но Финголфин промолвил: – Полубрат по крови, истинным братом по духу буду я. Ты станешь вести, а я следовать. И да не разделят нас впредь никакие печали!
– Я слышал твое Слово, – отвечал Феанор. – Быть посему. – Но не ведали оба, чем обернутся их речи.
Говорят, что в тот самый час, когда Феанор и Финголфин стояли пред Манвэ, настало смешенье света, когда сияли оба Древа, и безмолвный Валмар был залит золотым и серебряным блеском. И в тот самый час Мелькор и Унголианта пронеслись по-над полями Валинора, подобные тени от черной тучи, что ветер гонит над залитой солнцем землей; и остановились у зеленого холма Эзеллохар. Тут Бессветие Унголианты поднялось до корней Древ, и Мелькор вступил на холм; и черным копьем он пронзил оба Древа, нанеся им глубокие раны. Сок их лился, как кровь, и орошал землю. Унголианта же слизывала его, а потом стала переходить от Древа к Древу, погружая черный хобот в их раны, пока не осушила их; и яд Смерти, что жил в Унголианте, проник в их тела и ветви, в крону и корни, и они умерли. А ее все томила жажда, и, подползши к Прудам Варды, она выпила их до дна; пока же Унголианта пила, она выдыхала испаренья столь черные, и рост ее стал столь огромен, а облик так ужасен, что Мелькор устрашился.
Так великая тьма пала на Валинор. О делах того дня много сказано в Альдуде́ниэ, Плаче по Древам, что сложен ваниаром Элеммире и известен всем эльдарам. Однако ни песня, ни повесть не передаст всей скорби и всего ужаса, что настали тогда. Свет погас, но наставшая Тьма была больше чем просто потерей света. В тот час родилась Тьма, что казалась не пустотой, а живой тварью – ибо она порождена была злой силой из Света и владела мощью проницать взор, входить в сердце и душу и покорять волю.
Варда взглянула с Таникветиль и увидела Тень, воздвигшуюся внезапно бастионами мрака; Валмар погрузился в глубокое море ночи. Вскоре Благая Гора стояла одна – последний остров в затонувшем мире. Песни смолкли. В Валиноре царила тишь, ниоткуда не доносилось ни звука, лишь издали, из-за гор, сквозь ущелье приносил ветер рыдания тэлери, подобные леденящим воплям чаек. Ибо с востока потянуло холодом и морская мгла накатывалась на высокие берега.
Но Манвэ с высокого трона обозревал дали, и взор его – единственный – проникал в ночь и узрел Тьму чернее ночи, непроницаемую, огромную, но далекую, быстро мчащуюся на север; и понял Манвэ, что Мелькор приходил и ушел.
Тогда началась погоня: землю сотрясали кони воинства Оромэ, и огонь, что высекли копыта Нахара, был первым светом, вернувшимся в Валинор. Но едва достигнув Тучи Унголианты, всадники валаров ослепли, растерялись, рассеялись и поскакали, сами не зная куда; и глас валаромы захлебнулся и смолк. А Тулкас словно запутался в черных тенетах ночи – силы оставили его, и он тщетными ударами осыпал воздух. Когда же Туча ушла, стало поздно: Мелькор насладился местью и ушел невредимо.
Глава 9Об исходе нолдоров
Прошло время – и великая толпа собралась вокруг Кольца Судьбы: валары восседали во тьме, ибо была ночь. Но звезды Варды сияли в небесах, и воздух очистился: ибо ветры Манвэ развеяли испарения смерти и отогнали морские туманы. И поднялась Йаванна и встала на Эзеллохаре, Зеленом Кургане, ныне пустом и черном; и она возложила руки на Древа, но те были темны и мертвы, и какой бы ветви ни коснулась она – ветвь ломалась и безжизненно падала к ее ногам. Тогда поднялся многоголосый плач; и казалось скорбевшим, что они осушили до дна чашу горя, налитую для них Мелькором. Но это было не так.
Йаванна обратилась к валарам:
– Свет Древ ушел и живет ныне лишь в Сильмарилах Феанора. Провидцем оказался он! Даже для самых могучих чад Илуватара существуют деяния, которых нельзя повторить. Свету Древ подарила жизнь я – и никогда более в Эа не совершу подобного. Однако, имей я хоть каплю этого света, я смогла бы вернуть жизнь Древам, прежде чем корни их иссохнут; и тогда наши раны затянутся и злоба Мелькора будет посрамлена.
Тогда спросил Манвэ:
– Слышал ли ты, Феанор, сын Финвэ, речи Йаванны? Дашь ли ты, о чем она просит?
Долго молчали все, но Феанор не ответил. И вскричал тогда Тулкас:
– Говори, о нолдор, да или нет! Но кто откажет Йаванне? Не из ее ли трудов вышел свет Сильмарилов?
Но Ауле-Создатель возразил:
– Не спеши! Мы просим о большем, чем ты думаешь. Дайте ему время – и покой, чтобы решить.
Тут заговорил Феанор – и горечь была в его словах:
– Для малых, как и для великих, есть дела, что сотворить они могут лишь единожды; и в этих делах живет их сердце. Возможно, я смогу расщепить свои алмазы, но никогда не сотворю я подобных им; и если я разобью их, то разобью свое сердце и погибну – первым из эльдаров в Амане.
– Не первым, – молвил Мандос, но его слов не поняли; и снова упала тишь, пока Феанор размышлял во тьме. Ему казалось, что он окружен кольцом врагов; ему вспомнились речи Мелькора, что Сильмарилы не будут сохранны, завладей ими валары. «Или он не валар, – говорил он себе, – или не читает в их душах? Вор выдает воров!» – и он горько вскричал:
– По своей воле я не сделаю этого! Если же валары принудят меня – я увижу, что Мелькор поистине сродни им.
– Ты сказал, – произнес Мандос.
И встала Ниэнна, взошла на Эзеллохар и, отбросив серый капюшон, слезами омыла грязь Унголианты; и пела она, скорбя о жестокости мира и об Искажении Арды.
Но когда Ниэнна рыдала, явились посланники – нолдоры из Форменоса, неся лихие вести. Они поведали, как слепящая Тьма нахлынула на север, и в сердце той Тьмы шла сила, коей не было имени, и Тьма изливалась из нее. А еще там был Мелькор, он подступил к дому Феанора и у дверей его сразил короля нолдоров Финвэ, пролив первую в Благословенном Краю кровь; ибо Финвэ – единственный – не бежал пред ужасом Тьмы. И еще сказали посланцы: Мелькор разрушил твердыню Форменоса, забрав все камни, что хранились там; и Сильмарилы сгинули.