– Итак, мы прощаемся, сын Хурина? – спросил Белег.
Тогда Турин взглянул на запад и увидал вдали громадную вершину Эмон-Руд, и, не ведая, что предстоит ему, он ответил:
– Ты сказал – ищи меня в Димбаре. А я говорю – ищи меня на Эмон-Руд! Иначе мы сейчас простимся навсегда.
И они расстались по-прежнему друзьями, но в печали.
Белег вернулся в Тысячу Пещер и, представ перед Тинголом и Мелиан, рассказал им обо всем, утаив только, как дурно обошлись с ним спутники Турина. И Тингол сказал со вздохом:
– Что же еще должен я сделать для Турина?
– Отпусти меня, повелитель, – промолвил Белег, – и я буду, как сумею, беречь и направлять его; и ни один человек не посмеет сказать, что слова эльфов ничего не стоят. Да и не хочу я, чтобы достойный стал ничтожеством в дебрях.
Тогда Тингол дозволил Белегу идти туда, куда он пожелает, и добавил:
– Белег Куталион! За многие свои свершения заслужил ты мою благодарность, и то, что ты разыскал моего приемного сына, – не последнее среди них. Мы расстаемся: проси же все, что захочешь, и я не откажу тебе!
– Тогда, – сказал Белег, – я прошу хороший меч, ибо орки сейчас приходят слишком большим числом и подбираются слишком близко, дабы можно было отбиться от них с одним луком, а мой нынешний меч не берет их доспехов.
– Бери, – ответил Тингол, – бери любой, кроме Аранрута, моего собственного меча.
Тогда Белег выбрал Англахель; и был то достойный меч, названный так потому, что выковали его из железа, упавшего с неба, подобно сверкающей звезде: он разрубал любое железо, добытое из земли. Был лишь один меч в Средиземье, что мог сравниться ним. О том мече в нашей истории нет ни слова, хотя был он выкован из того же металла и тем же мастером: а мастер тот был Эол Темный Эльф, взявший в жены Аредэль, сестру Тургона. Он отдал Англахель – против воли и нехотя – Тинголу как плату за дозволение жить в Нан-Эльмоте, но брат меча, Ангуи́рел, остался у него и был позднее похищен сыном его Маэглином.
Но когда Тингол протянул Белегу рукоятью вперед Англахель, Мелиан взглянула на клинок и промолвила:
– В этом мече таится лихо. Черная душа его создателя все еще обитает в нем. Он не полюбит руку, которой будет служить, и недолго будет он при тебе.
– И все же, пока я смогу, я буду владеть им, – отвечал Белег.
– Иной дар дам я тебе, Куталион, – продолжала Мелиан, – дар, что поможет тебе в дебрях, а также тем, кого ты изберешь.
И королева подала ему лембас – дорожный хлеб эльфов, – обернутый в серебристые листья; узелки же нитей, которыми был обвязан сверток, были запечатаны ее печатью белого воска в виде цветка Тельпериона: ибо, согласно обычаям эльдаров, лишь королева могла хранить и давать лембас. Никаким иным даром не могла Мелиан выказать большее благоволение к Турину, ибо эльдары никогда прежде не дозволяли людям испробовать этого хлеба, да и после это случалось редко.
С этими дарами Белег ушел из Менегрота и вернулся на северные рубежи, где стояли его шатры и сражались его друзья. Орков оттеснили от Димбара, и Англахель каждый раз радовался, покидая ножны. Когда наступила зима и бои утихли, Белег неожиданно исчез, и никогда более он не вернулся к своим соратникам.
Когда Белег покинул разбойников и ушел в Дориат, Турин увел шайку из долины Сириона на запад, ибо надоела им жизнь в постоянной тревоге и в страхе перед погоней и хотелось им найти убежище понадежнее. Случилось так, что однажды под вечер они наткнулись на троих гномов, которые при виде их бросились наутек, но один из них отстал, его схватили и швырнули оземь, а кто-то из разбойников вскинул лук и пустил стрелу вдогонку остальным, растворившимся в сумерках. Гном, которого они схватили, прозывался Мим; он молил Турина сохранить ему жизнь и клялся взамен провести их в потайные пещеры, куда без его помощи никто не мог найти дорогу. Турин сжалился над Мимом и пощадил его.
– Где же твой дом? – спросил он.
Мим отвечал:
– Высоко над землей, на большой горе жилище Мима: Эмон-Руд называется эта гора с тех пор, как эльфы поменяли все имена.
Турин умолк и долго смотрел на гнома, и наконец молвил:
– Веди нас туда.
На следующий день они вышли вслед за Мимом к Эмон-Руд. Гора стояла на краю вересковых пустошей, что тянулись между долинами Сириона и Нарога; высоко над зарослями вереска возносила она главу, и крутая серая вершина ее была оголена, если не считать алых се́регонов, покрывающих камни. В то мгновение, когда Турин со спутниками подошли ближе, заходящее солнце пробилось сквозь тучи и осветило вершину – а серегоны были в полном цвету. И сказал один из них: «На вершине кровь».
Но Мим потайными тропами провел их вверх по обрывистым склонам Эмон-Руд; у входа в пещеру он поклонился Турину и молвил: «Войди же в Бар-эн-Да́нвед, Жилище-Выкуп, ибо так оно будет зваться отныне».
Другой гном, неся огонь, вышел навстречу ему, они обменялись какими-то словами и быстро скрылись во тьме пещеры; Турин же пошел следом и добрался до дальнего покоя, освещенного тусклыми светильниками. Там он увидел Мима, стоящего на коленях перед каменной лежанкой у стены: Мим рвал на себе бороду и причитал, беспрестанно выкрикивая одно и то же имя, а на лежанке вытянулся третий гном. Войдя, Турин встал рядом с Мимом и предложил ему свою помощь. Мим взглянул на него и ответил:
– Ты ничем не можешь помочь. Это сын мой Кхим, смертельно раненный стрелой. Он умер на закате. Так сказал мне сын мой Ибун.
Тут родилась в сердце Турина жалость.
– Увы! – воскликнул он. – Я, как сумею, расплачусь за эту стрелу. Отныне дом этот и впрямь будет называться Бар-эн-Данвед, и если когда-нибудь мне случится разбогатеть, я в знак скорби заплачу за твоего сына виру золотом, хоть оно и не развеселит больше твоего сердца.
Мим поднялся и долго смотрел на Турина.
– Я слышу тебя, – проговорил он. – Ты говоришь словно гномий владыка стародавних пор, и это изумляет меня. Теперь сердце мое спокойно, хоть и невесело; и ты можешь жить здесь, если захочешь, ибо я плачу свой выкуп.
Так Турин стал жить в потаенном жилище Мима на Эмон-Руд; часто бродил он по траве перед входом в пещеру и смотрел на восток, на запад и на север. На севере видел он лес Бретил, обвивающий зеленью Эмон-Обел: и туда неизменно устремлялся его взор, хоть он и не знал почему, ибо душа его тянулась скорее к северо-западу, где во многих лигах отсюда, казалось ему, различал он Теневой Хребет, родные его горы. Вечерами же смотрел он на запад, где красное солнце опускалось в туман над дальними берегами и утонула в тенях долина Нарога.
В то время Турин много разговаривал с Мимом и, сидя наедине с ним, слушал его мудрые речи и рассказы о его жизни. Мим вел род от тех гномов, что в давние дни были изгнаны из гномьих городов на востоке, задолго до возвращения Моргота забрели они в Белерианд. Они стали меньше ростом и утеряли многое из кузнечного мастерства, и, привыкнув жить украдкой, ходили согнувшись и крадучись. До того как на запад пришли через горы гномы Ногрода и Белегоста, эльфы Белерианда не знали, что это за существа, и охотились за ними, но потом оставили в покое, прозвав Ноэгит Нибин, что в наречии синдаров означает Малые Гномы, то есть карлики. Карлики никого не любили, кроме себя, и если они боялись и ненавидели орков, то эльдаров ненавидели не меньше, в особенности изгоев: ибо нолдоры, говорили они, украли их земли и жилища. Задолго до того, как прибыл из-за Моря король Финрод Фелагунд, они нашли пещеры Нарготронда и начали рыть там ходы; да и под вершиной Эмон-Руд, Лысой Горы, неспешные руки карликов все долгие прожитые там годы пробивали и углубляли пещеры, не тревожимые Сумеречными Эльфами лесов. Но в конце концов они выродились, и в Средиземье вымерли все, кроме Мима и его двоих сыновей, а Мим был стар даже по гномьему счету, стар и забыт. В его чертогах праздны были кузни и ржавели секиры, а память о карликах сохранилась лишь в древнейших преданиях Дориата и Нарготронда.
Пришла середина зимы, и выпал снег, обильнее которого не видали прежде в речных долинах; и Эмон-Руд вся была засыпана снегом; говорили, что зимы становятся тем суровее, чем более возрастает могущество Ангбанда. Лишь самые крепкие телом осмеливались тогда выходить из дому; иные заболели, и всех мучил голод. Но вот как-то, в тусклых сумерках зимнего дня, внезапно явился меж изгоями человек – как им почудилось, огромного роста, в белом плаще с капюшоном; не говоря ни слова, подошел он к огню. Когда же люди в страхе вскочили, он расхохотался и отбросил капюшон, а под плащом у него был большой сверток; и так при свете огня Турин вновь узрел Белега Куталиона.
Так Белег еще раз вернулся к Турину, и радостной была их встреча. С собою принес он из Димбара Драконий шлем Дор-Ломина, надеясь, что тем подвигнет Турина на большее, нежели прозябать в дебрях вожаком ничтожно малого отряда. Но Турин все не желал вернуться в Дориат, и Белег вопреки разуму, уступив своей любви, остался с ним; в то время много сделал он для блага Туринова отряда. Он лечил больных и раненых и давал им лембас Мелиан, и они излечивались скоро, ибо, хотя Сумеречные Эльфы и уступали в мастерстве и премудрости Изгоям из Валинора, в Средиземье их мудрость была для людей недосягаема. А так как Белег был силен и вынослив, зорок и прозорлив, он стяжал себе великий почет среди разбойников; но ненависть Мима к эльфу, незвано явившемуся в Бар-эн-Данвед, все росла, и часто он вместе с сыном своим Ибуном, ни с кем не обмолвясь словом, сидел в самых темных закоулках своего жилища. Турин, однако, мало внимания обращал сейчас на гнома, а когда закончилась зима и пришла весна, нашлись у него дела более важные.
Кто познает замыслы Моргота? В чьих силах постигнуть пределы мысли того, кто прежде был Мелькором, могущественным айнуром Великой Песни, а ныне Черным Властелином восседает на черном троне Севера, в лиходействе своем взвешивая все вести, что стекаются к нему, и провидя мысли и дела врагов своих глубже, нежели могут представить себе даже мудрейшие из них – кроме владычицы Мелиан? Часто тянулась к ней мысль Моргота – и сбивалась со следа.