Встали они и покинули Эйтель-Иврин, и пошли на юг вдоль берегов Нарога, пока не перехватили их разведчики-эльфы и не доставили как пленников в потаенную твердыню. Так Турин пришел в Нарготронд.
Соплеменники не признали вначале Гвиндора, что ушел юным и стройным, а вернувшись, казался похожим на смертного преклонных лет, по причине пережитых им мук и лишений; но Фи́ндуилас, дочь короля Ородрета, узнала и приветствовала его, ибо любила его еще до Нирнаэт; Гвиндор же так пленен был ее красотой, что назвал ее Фаэли́врин, Солнечный Блик на Водах Иврина. Ради Гвиндора Турину дозволено было войти с ним в Нарготронд, и он жил там в почете. Но когда Гвиндор хотел назвать его имя, Турин остановил его, говоря: «Я – Агарваэн, сын Умарта (что означает Запятнанный кровью, сын Обреченного), лесной охотник», – и эльфы Нарготронда не расспрашивали его более.
Вскоре Турин оказался в большой милости у Ородрета, и сердца почти всех жителей Нарготронда обратились к нему, был он юн и лишь сейчас достиг полной зрелости; по виду же был он истинный сын Морвен Эледвен: темноволосый и светлокожий, с серыми глазами и лицом прекраснее, чем у всех смертных, живших в Давние Дни. Речь его и повадки носили печать древнего королевства Дориат, и даже среди эльфов его можно было принять за нолдора высокого рода; потому многие называли его Ада́недел, Человек-Эльф. Искусные оружейники Нарготронда перековали для него меч Англахель, и хотя остался он навечно черен, края клинка засияли бледным огнем; и назвал его Турин – Гу́ртанг, Смертное Железо. Так велики были искусность и опытность Турина в стычках на рубежах Нарготронда, что сам он вскоре стал известен под именем Мо́рмегил, Черный Меч; и говорили эльфы: «Мормегила не убьют, разве что по несчастной случайности или от недоброй стрелы». Потому они дали ему для защиты гномьи доспехи; он же как-то, будучи мрачно настроен, отыскал в арсеналах гномью же позолоченную маску и перед битвой надевал ее: враги бежали пред ним. И вот сердце Финдуилас отвратилось от Гвиндора, и, против воли ее, любовь была отдана Турину; но Турин не понимал, что происходит. И опечалилось раненое сердце Финдуилас, стала она бледной и молчаливой. Гвиндора же одолевали мрачные мысли, и как-то он обратился к Финдуилас:
– Дева из рода Финарфина, да не разделит нас скорбь: ибо, хотя Моргот и разрушил мою жизнь, я все еще люблю тебя. Ступай, куда ведет тебя любовь, но берегись! Не годится, чтобы Старшие Дети Илуватара сочетались браком с Младшими – век их краток, и они скоро уходят, покидая нас в извечном вдовстве. Не примет и рок этого брака: лишь один-два раза, по причине, недоступной нашему пониманию, может случиться обратное. Но человек этот – не Берен. Велик его жребий, и это открыто всем, кто ни взглянет на него, но и черен. Страшись разделить его! Если же это случится, твоя же любовь предаст тебя горести и смерти! Ибо внемли! Хоть он и воистину – Агарваэн, сын Умарта, настоящее имя его – Турин, сын Хурина, того самого, кого Моргот заключил в Ангбанде и чей род он проклял. Не сомневайся в могуществе Моргота Бауглира! Или не запечатлелось оно во мне?
Долго сидела задумавшись Финдуилас и наконец промолвила:
– Турин, сын Хурина, не любит меня и не полюбит никогда.
Когда же Турин узнал от Финдуилас о том, что произошло, он разгневался и сказал Гвиндору:
– Я любил тебя, ибо ты охранил меня и помог мне. Но сейчас, друг, ты причинил мне зло, открыв мое истинное имя и призвав на меня рок, от которого я желал сокрыться.
Но отвечал Гвиндор:
– Рок твой не в твоем имени, а в тебе самом.
Когда Ородрету стало известно, что Мормегил на деле – сын Хурина, он окружил его великим почетом, и Турин обрел власть в Нарготронде. Но не по душе ему было, как ведут войну его жители – засадами и стрелами, пущенными исподтишка, он жаждал смелых ударов и открытых битв: а его мнение обретало для короля все больший вес. В те дни эльфы Нарготронда отреклись от осторожности и вышли в открытый бой: они собрали большие запасы оружия и по совету Турина выстроили большой мост через Нарог от самых врат Фелагунда, чтобы их войска могли быстро переправляться через реку. Тогда-то прислужники Ангбанда были изгнаны из всех земель между Нарогом и Сирионом на востоке и до Неннинга и пустынного Фаласа на западе; и хотя Гвиндор на королевских советах всегда говорил против Турина, считая опасными его замыслы, он впал в немилость, и никто не считался с ним, ибо силы его стали ничтожны, и он не был больше первым в сражениях. Так Нарготронд стал открыт ненависти и гневу Моргота; и все же, по просьбе Турина, о его истинном имени молчали, и, хотя слава о его деяниях достигла Дориата и слуха Тингола, молва твердила лишь о Черном Мече Нарготронда.
В то время краткого мира и робкой надежды, когда свершения Мормегила ослабили власть Моргота к западу от Сириона, Морвен с дочерью своей Ниэнор бежала наконец из Дор-Ломина и отважилась на долгий путь во владения Тингола. Там ждало ее новое горе, ибо она узнала, что Турин ушел и что с тех пор, как Драконий Шлем исчез из земель к западу от Сириона, в Дориат не приходило вестей о нем; однако Морвен и Ниэнор остались в Дориате гостями Тингола и Мелиан и жили в почете.
Когда прошло четыре сотни и девяносто пять лет после появления Луны, случилось так, что весною пришли в Нарготронд два эльфа. Звали их Гелмир и Арми́нас: были они из племени Ангрода, но после Дагор Браголлах жили на юге, у Кирдана Корабела. Из дальнего своего пути принесли они весть, что под склонами Эред-Ветрин и в Теснине Сириона собираются стаи орков и лихих тварей; поведали они также, что Ульмо явился к Кирдану, предупреждая его о великой опасности, надвигающейся на Нарготронд.
– Внемли Владыке Вод! – сказали они королю. – Вот что поведал он Кирдану Корабелу: «Северное лихо осквернило источники, питающие Сирион, и власть моя ускользает из пальцев текучих вод. Но грядет еще худшее. И потому передай владыке Нарготронда – пусть замкнет врата твердыни и не покидает ее. И камни гордыни своей пусть бросит в бурлящую реку, дабы крадущееся лихо не отыскало врата».
Ородрета встревожили темные речи посланцев, но Турин ни за какие сокровища мира не стал бы внимать им и менее всего стерпел бы, чтоб был разрушен огромный мост, ибо стал неуступчив и горд и хотел, чтобы все шло так, как он желает.
Вскоре после того, как погиб Хандир, вождь халадинов и владыка Бретила, орки вторглись в его земли, и Хандир дал им бой, но люди Бретила потерпели поражение и были отброшены в леса. А осенью того же года Моргот, дождавшись своего часа, двинул на племя Нарога самое большое войско из всех, что собирал когда-либо; и Глаурунг Урулоки прополз через Анфауглит и свершил великое лихо в северных долинах Сириона. Под сенью Эред-Ветрин осквернил он Эйтель-Иврин, а затем ворвался во владения Нарготронда и выжег Талат-Дирнен, Хранимую Равнину, меж Нарогом и Тейглином.
Тогда выступили витязи Нарготронда. Велик и страшен был в тот день Турин, и воспряли сердца воинов, когда выехал он по правую руку от Ородрета. Однако войско Моргота было более многочисленно, нежели сообщали разведчики, и никто, кроме Турина, защищенного гномьей маской, не мог стать на пути Глаурунга. Эльфы были смяты орками и отброшены в долину Тумха́лад, что меж Гинглитом и Нарогом, и там они были окружены. В тот день пала гордость Нарготронда и все его войско; в разгаре битвы пал Ородрет, и Гвиндор, сын Гуилина, был смертельно ранен. Но Турин пришел ему на помощь, и враги бежали пред ним: он вынес Гвиндора из битвы и, скрывшись в лесу, положил его на траву.
Тогда молвил Гвиндор Турину: «Помощь за помощь! Но моя была злосчастной, а твоя бесполезна, ибо тело мое искалечено так, что его не исцелить, и должен я покинуть Средиземье. И хотя я люблю тебя, сын Хурина, я сожалею и раскаиваюсь, что увел тебя от орков. Если б не твоя гордыня и не твоя воинственность, я остался бы жив и любим, да и Нарготронд, пусть на время, стоял бы. Теперь же, если любишь меня, – уйди! Поспеши в Нарготронд и спаси Финдуилас. Вот мое последнее слово: она одна стоит меж тобой и твоим проклятием. Если ты потеряешь ее, оно найдет тебя! Прощай!»
И Турин поспешил в Нарготронд, по пути собирая уцелевших воинов: шли они, и сильный ветер срывал листву с деревьев, ибо осень сменялась суровой зимой. Но орды орков и дракон Глаурунг оказались там раньше их – явились внезапно, прежде чем стражи узнали о том, что случилось в долине Тумхалад. Страшную службу сослужил в тот день мост через Нарог, широкий и прочный, ибо защитники не успели его разрушить, враг перешел по нему глубокую реку. Огнедышащий Глаурунг пришел к Вратам Фелагунда, и разрушил их, и вошел.
Когда подоспел Турин, ужасное разорение Нарготронда почти свершилось. Орки перебили или рассеяли всех, кто еще держал оружие, и уже обшаривали чертоги и палаты, грабя и разоряя; тех женщин и девушек, кого не сожгли и не убили, они сгоняли на террасы перед домами, дабы увести их в рабство к Морготу. Среди горя и разора явился Турин, и никто не мог и не хотел преградить ему путь, хоть он и убивал всех, кто ему ни попадался, и шел к мосту, пробивая себе дорогу к пленникам.
Был он сейчас один, ибо те немногие, кто следовал за ним, бежали прочь. В тот миг из распахнутых врат выполз Глаурунг и лег меж Турином и мостом. И молвил он, побуждаемый лиходейским духом: «Привет тебе, о сын Хурина! Что за радостная встреча!»
Турин шагнул к нему, и вспыхнуло пламенем острие Гуртанга; но Глаурунг, упреждая удар, широко раскрыл свои немигающие глаза и воззрился на Турина. Бесстрашным взглядом ответил ему Турин, поднимая меч; но в тот же миг чары драконьих глаз сковали его, и он замер. Долго стоял он, словно высеченный из камня, и, кроме них двоих, безмолвных, не было ни души пред вратами Нарготронда. И вновь заговорил Глаурунг, насмехаясь над Турином: «Черны все твои пути, сын Хурина! Неблагодарный приемыш, разбойник, убийца друга, похититель чужой любви, тиран Нарготронда, неразумный воитель, покинувший родичей на произвол судьбы. В нужде и нищете, рабынями живут в Дор-Ломине твои мать и сестра. Ты одет как принц, они же ходят в лохмотьях; они призывают тебя, но ты о том не тревожишься. Счастлив будет отец твой узнать, каков у него сын: а узнает он непременно». И Турин, зачарованный Глаурунгом, внимал его речам и видел себя в кривом зеркале лиха, и ужасался тому, что видел.