– Будь по-твоему! – с угрозой процедил Келегорм, а Карафин только улыбнулся зловеще. Они сели на коней и ускакали, рассчитывая на востоке разыскать своих родичей. Примечательно, что из их собственного народа за ними не последовал никто. Теперь все видели, что Проклятье, тяготевшее над братьями, сеет зло. Даже Келебримбер, сын Карафина, отрекся от отца и остался в Нарготронде. И только угрюмый Ган по-прежнему ровно бежал у стремени хозяина.
Они скакали на север, стремясь как можно быстрее пересечь Димбар и отыскать кратчайшую дорогу в Химринг, во владения их брата Маэдроса. Путь пролегал неподалеку от границ Дориата, а рядом простиралась мрачная равнина Нан-Дунгорфеб, где отчетливо ощущалось дыхание гор Ужаса.
Меж тем Берен и Лучиэнь добрались до Бретильского Леса. Дориат был рядом, и Берен вновь задумался о своей цели. Ведь он поклялся Тинголу добыть Сильмарилл. Хоть и не по сердцу ему теперь отправляться в дорогу, но лучше уж было идти сейчас, оставив Лучиэнь в ее собственной стране, а значит – в безопасности. Лучиэнь же ни за что не хотела расставаться с любимым. Долго уговаривала она воина.
– Тебе надо решить, – говорила она, – либо оставить мысли о невозможном и скитаться по лику земли без пристанища, либо сдержать слово и бросить вызов самой Тьме в ее логове. Но знай, какую бы участь ты ни выбрал, – на всех дорогах я буду с тобой и судьба у нас будет одна на двоих.
Уже не в первый раз говорили они об этом и так увлекались, что не видели ничего вокруг. Поэтому скакавшие стороной сыновья Феанора заметили и узнали их первыми. Тотчас Келегорм повернул и поскакал на Берена, расчитывая растоптать его конем, а Карафин пришпорил лошадь и на скаку подхватил Лучиэнь в седло. Это он проделал легко – недаром слыл лихим наездником. Берен сумел увернуться от коня Келегрома и, коротко разбежавшись, прыгнул на пролетавшего мимо Карафина. Это был великолепный прыжок – так и поют о нем люди и эльфы. Оказавшись за спиной Карафина, он схватил его за горло и сбросил с лошади, рухнув на землю вместе с ним. Конь заржал и встал на дыбы, выбросив Лучиэнь в траву, где и осталась она лежать без движения.
Берен душил Карафина и не видел, что смерть летит к нему во весь опор. Келегорм уже отводил копье для удара, но в этот миг Ган окончательно порвал со старой службой и, оскалив страшные клыки, прыгнул наперерез лошади хозяина. Конь шарахнулся в сторону, хрипя и кося глазом на разъяренного пса. Проклял Келегорм и коня, и собаку, но Ган и ухом не повел, не подпуская его к Берену. Лучиэнь поднялась с земли и просила возлюбленного не убивать Карафина. Послушал ее Берен. Он отобрал у обидчика доспехи и оружие, забрал тяжелый кинжал Ангрист, выкованный когда-то гномом Телкаром из Ногрода. Клинок этот резал железо, словно сырую древесину. Потом он поднял Карафина за шиворот и пинком отшвырнул от себя, посоветовав найти более достойное применение воинской доблести.
– А коня твоего я оставлю себе, – уже спокойно добавил Берен. – Пусть служит Лучиэнь. Думаю, он будет только счастлив избавиться от такого хозяина.
Карафин, с трудом придя в себя, проклял Берена и хрипло пробормотал:
– Чтоб тебе бегом бежать к самой мучительной гибели, проклятый Смертный!
Келегорм взял брата к себе на седло, и они сделали вид, что двинулись прочь. Берен уже уходил, не обращая внимания на ворчание соперника. Тогда Карафин, кипя от стыда и злобы, схватил лук Келегорма и выстрелил через плечо, целясь в Лучиэнь. Как молния, прыгнул верный Ган и поймал стрелу зубами. Вновь зазвенела тетива, но теперь уже Берен рванулся и закрыл собой любимую. Стрела вонзилась ему в грудь.
Громоподобный рык пронесся над равниной. Ган, страшный, как демон, бросился вдогонку за братьями. Им едва удалось удрать. Впрочем, пес скоро вернулся и принес госпоже из леса несколько целебных листьев. Кровь остановили, а дальше искусство Лучиэнь и любовь быстро залечили рану. Скоро они уже смогли вернуться в Дориат.
И снова мучился Берен, разрываясь между долгом и любовью. И вот однажды, поднявшись до света, он поручил мирно спящую Лучиэнь заботам Гана и ушел.
Снова скакал Берен к проходу Сириона. Позади осталась равнина Таур-ну-Фуин, впереди легла пустына Анфауглиф. За ней, в дрожащем мареве на горизонте, высились пики Тангородрима. Здесь спешился Берен, потрепал по холке коня Карафина и отпустил пастись на тучных приречных лугах, посоветовав забыть о рабстве и стать свободным конем. Предстояло сделать следующий решительный шаг. Но допрежь сложил он Прощальную Песнь во славу Лучиэнь, потому что чувствовал: настала пора прощаться с любовью и светом.
Прощай, цветущая страна,
Навеки благословлена
С тех пор, как под твоей звездой
Творила легкий танец свой
Возлюбленная Лучиэнь…
Пусть землю поглощает мгла
И мир стремится к бездне зла,
Грозящей гибелью времен –
Он для благого сотворен!
Блажен тот мир, где хоть на миг
Тинувиэль явила лик…[2]
Далеко разносилась его песня. Берен не думал о том, чьи уши услышат его; теперь ему было все равно.
Но сердце Лучиэнь уловило голос любимого; запела она в ответ, а потом подозвала Гана. Пес молча подставил спину, и вот уже неслись они вперед по свежим следам Берена. Дорога не мешала Гану думать, как помочь этим двоим, ставшим для него дороже жизни, как избежать опасностей безумной затеи. И кажется, он придумал. Возле бывшего Сауронова острова Ган свернул с дороги, а когда снова выскочил на нее, вид его неузнаваемо преобразился. Теперь он принял облик Драуглина, Сауронова прихвостня, а на плечи Лучиэнь была наброшена шкура жуткой твари – летучей мыши-вампира Турингвэтиль, до недавнего времени служившей Саурону почтовым голубем для связи с Ангбандом. Ее огромные перепончатые крылья оканчивались железными когтями, отточенными и длинными, как ятаганы. Неудивительно, что, когда невиданная всадница на столь же невиданном коне вылетела на равнину Таур-ну-Фуин, все живое в ужасе разбежалось и попряталось.
Даже Берен вздрогнул при виде несущихся к нему чудовищ. Ведь он слышал голос Лучиэнь, а теперь вместо нее видел кошмарное созданье. Он совсем уже решил, что это – ловушка, но тут шкура отлетела в сторону, и Лучиэнь упала к нему в объятья, а верный Ган дружески толкнул головой в грудь. Конечно, в первую минуту воин был счастлив, но потом снова попробовал отговорить Лучиэнь от опасного похода.
– Будь трижды проклято мое дурацкое обещание! – в сердцах воскликнул он. – Уж лучше бы Тингол убил меня в Менегроте, чем теперь рисковать твоей жизнью под тенью Моргота.
И тогда второй раз в жизни заговорил Ган и сказал Берену:
– Больше ты не властен отвратить от Лучиэнь тень смерти. Своей великой любовью встала она под ее стрелы. Конечно, ты можешь отказаться от своей судьбы, и Лучиэнь уйдет с тобой в изгнание. Но мира на этом пути вам не сыскать до конца дней своих. Если же ты примешь назначенное один, твоя возлюбленная умрет от горя. Только вместе способны вы бросить вызов Судьбе – и пусть этот путь не кажется тебе таким уж безнадежным. Больше мне нечего сказать, и идти дальше с вами я не могу. Но сердце подсказывает – я еще увижу вашу находку и, может статься, дорогам нашим суждено сойтись в Дориате раньше, чем настанет конец. Дальнейшее темно для меня.
Берен понял, что неразделимы их с Лучиэнь судьбы, и больше не пытался отговорить ее следовать за собой.
По совету Гана надел Берен на себя шкуру Драуглина, а Лучиэнь снова облачилась в шкуру Турингвэтиль. Теперь воина нельзя было отличить от здоровенного волка-оборотня; только дух, горевший в глазах, неукротимый, но ясный, выдавал его. Правда, когда он взглянул на Лучиэнь, во взгляде его ясно промелькнул ужас – так совершенно было превращение.
Задрав голову, взвыл на Луну огромный волчище и ринулся вниз с холма; редко взмахивая крыльями, закружилась над ним жуткая летучая мышь.
Через многие опасности пришлось пройти нашим героям, прежде чем, покрытые пылью дорог, достигли они долины, лежащей перед Вратами Ангбанда. По обе стороны дороги все чаще зияли провалы, оттуда змеился едкий дым. Тут и там торчали высокие утесы с зазубренными вершинами. На них сидели грифы-могильщики и орали резкими, зловещими голосами. Дорога ныряла под темную арку Ворот в тысячефутовой скальной стене.
И тут Берен и Лучиэнь остановились, ибо Врата охранялись. О таком страже в Среднеземье еще не слыхали. Когда до Моргота стали доходить вести, что по лесам и долинам разносится лай Гана, огромного боевого пса, отпущенного Валарами на волю, Темный Властелин вспомнил древнее пророчество. Тогда выбрал он из породы Драуглина волчонка и сам вскормил его живым мясом, наделив частью своей силы. Очень скоро волчонок вырос в громадного зверя; он уже не помещался ни в одной пещере и, вечно голодный, проводил время у ног Моргота. Хозяин вселил в него адский, неукротимый дух и отправил стеречь Врата Ангбанда. Предания тех дней называли его Анфауглир – Лютый Зверь. Сам Моргот дал ему имя – Каргарот.
Его-то и увидели наши путники. Каргарот заметил их еще раньше и теперь пребывал в сомнении. В Ангбанде давно прослышали о смерти Драуглина, значит, тут на дороге стоит либо его призрак, либо… нет, большой сообразительностью Каргарот не отличался, поэтому просто преградил дорогу пришельцам. В этот миг сила древней могучей расы пробудилась в Лучиэнь. Отбросив шкуру летучей мыши, она предстала перед огромным зверем, маленькая, но сияющая и грозная в своей решимости. Воздев руку, она повелитительно произнесла:
– О исчадие зла! В темное забвение повергаю тебя. Забудь о бремени жизни! Спи! – И Каргарот рухнул, словно пораженный молнией.
Берен и Лучиэнь вошли в ворота и долго спускались в подземелье. Они совершили величайший подвиг, равного которому не знали ни люди, ни эльфы. Добравшись до самого нижнего зала, пройдя через завесу ужаса, они оказались перед троном Моргота, где по стенам, увешанным орудиями пыток, перебегали багровые сполохи. Берен по-волчьи скользнул вдоль стены и затаился под троном. К счастью, Моргот не заметил его, ибо смотрел на Лучиэнь. Под взглядом Врага обманный облик мыши исчез, но принцесса бестрепетно вынесла страшный взор, назвала себя и, словно бродячий менестрель, предложила спеть перед хозяином. В черной душе Моргота заворочался замысел, самый гнусный с тех пор, как покинул он Благословенный Край. Отдавшись сладострастным видениям, он на миг выпустил девушку из вида. Неуловимым движением она переместилась в тень и запела. Столько несказанного очар