Сильмариллион — страница 39 из 69

ечался им на пути, будь то эльф, человек или орк.

Однако когда Тинголу все рассказали и разъяснили, он простил Ту­рина, сочтя его несправедливо обиженным. В то время с северных рубежей вернулся Белег Куталион и, разыскивая Турина, пришел в Менегрот; и ска­зал Тингол Белегу: "Тяжко мне, о Куталион, ибо я усыновил сына Хурина, и моим сыном он останется, пока Хурин не вернется за ним из тьмы. Я не хочу, чтоб кто-нибудь сказал, что Турин несправедливо изгнан, и его воз­вращение я приму с радостью, ибо люблю его."

И ответил Белег:

– Я отыщу Турина и, если смогу, приведу его в Менегрот, ибо также люблю его.

Затем Белег покинул Менегрот и долго бродил по Белерианду, подвер­гаясь множеству опасностей и тщетно разыскивая Турина.

Турин между тем жил среди изгоев и стал их предводителем; он назы­вал себя Нэйтан, что значит Оскорбленный. Они скрытно обитали в лесах к югу от Тэйглина, и когда прошел год со времени побега Турина из До­риафа, Белег как-то ночью наткнулся на их логовище. Случилось так, что Турина в то время не было в лагере, а разбойники схватили Белега, связали и обошлись с ним довольно круто, боясь, что он соглядатай владыки До­риафа. Вернулся Турин и увидел, что они натворили, и стыд за их лихие и необузданные деяния овладел им; он освободил Белега, и они возродили давнюю дружбу, и Турин поклялся впредь не воевать ни с кем и не грабить никого, кроме прислужников Ангбанда.

Белег поведал Турину о прощении короля Тингола и всеми силами пы­тался убедить его вернуться в Дориаф, говоря, что на северных рубежах королевства нужны его сила и доблесть.

– С недавних пор, – сказал он, – орки нашли путь из Таур-ну-Фуина: они проложили тропу через Теснину Анах.

– Я ее не помню, – молвил Турин.

– Так далеко от границ мы никогда не заходили, – отвечал Белег. – Но ведь ты видел вдали пики Криссаэгрима, а восточнее – мрачные склоны Горгорофа. Анах лежит меж ними, выше истоков Миндеба; дорога эта трудна и опасна, и все же множество орков проходит ею ныне, и Димбар, всегда такой мирный, под властью Черной Руки, и нет покоя людям Бре­филя. Мы нужны там.

Но Турин в гордыне своей отказался от прощения короля, и слова Бе­лега ничего не могли изменить. В свою очередь, он просил Белега остаться с ним в землях западнее Сириона. но этого Белег не хотел и ответил так:

– Ты упрям и неподатлив, Турин. Буду упрям и я. Если ты и вправду хочешь, чтобы Могучий Лук был с тобою, ищи меня в Димбаре, ибо я воз­вращаюсь туда.

На следующий день Белег отправился в путь, а Турин проводил его на расстояние полета стрелы от лагеря, но не сказал ничего. "Итак, мы проща­емся, сын Хурина?" – спросил Белег. Тогда Турин взглянул на запад и уви­дал вдали громадную вершину Амон Руд; и, не ведая, что предстоит ему, он ответил:

– Ты сказал – ищи меня в Димбаре. А я говорю – ищи меня на Амон Руд! Иначе мы сейчас простимся навсегда."

И затем они расстались, по-прежнему друзьями, но в печали.

Белег вернулся в Тысячу Пещер и, представ перед Тинголом и Мелиан, рассказал им обо всем, утаив только, как дурно обошлись с ним спутники Турина. И Тингол сказал со вздохом:

– Что же еще должен я сделать для Турина?

– Отпусти меня, повелитель, – промолвил Белег, – и я буду, как сумею, беречь и направлять его; и ни один человек не посмеет сказать, что слова эльфа ничего не стоят. Да и не хочу я, чтобы достойный стал ничтожеством в дебрях.

Тогда Тингол дозволил Белегу идти туда, куда он пожелает, и добавил:

– Белег Куталион! За многие свои свершения заслужил ты мою благо­дарность, и то, что ты разыскал моего приемного сына – не последнее среди них. Мы расстаемся; проси же все, что захочешь, и я не откажу тебе!

– Тогда, – сказал Белег, – я прошу хороший меч, ибо орки сейчас при­ходят слишком часто и подбираются слишком близко, дабы можно было отбиться от них с одним луком, а мой нынешний меч не берет их доспехов.

– Бери, – ответил Тингол, – бери любой, кроме Аранрута, моего собст­венного меча.

Тогда Белег выбрал Англахель; и был то достойный меч, названный так потому, что выкован из железа, упавшего с неба подобно сверкающей звезде; он разрубал все железо, добытое из земли. Был лишь один меч в Средиземье, что мог сравниться с ним. О том мече в нашей истории нет ни слова, хотя был он скован из того же металла и тем же мастером; а мастер тот был Эол Темный Эльф, взявший в жены Арэдэль, сестру Тургона. Он отдал Англахель – о чем пожалел после – Тинголу как плату за дозволение жить в Нан Эльмоте, но брат меча Ангурэль остался у него и был позднее похищен сыном его Маэглином.

Но когда Тингол протянул Белегу рукоятью вперед Англахель, Мелиан взглянула на клинок и промолвила:

– В этом мече таится лихо. Черная душа его создателя все еще обитает в нем. Он не полюбит руку, которой будет служить и недолго будет он при тебе.

– И все же, пока я смогу, я буду владеть им, – отвечал Белег.

– Иной дар дам тебе я, Куталион, – продолжала Мелиан, – дар, что по­может в дебрях тебе, а также тем, кого ты изберешь.

И она подала ему лембасы – дорожный хлеб эльфов – обернутые в се­ребряные листья; узелки же нитей, которыми был обвязан сверток, были запечатаны белого воска печатью королевы в виде цветка Тэлпериона; ибо, согласно обычаям эльдаров, лишь королева могла хранить и давать лем­басы. Никаким иным даром не могла Мелиан выказать большее благоволе­ние к Турину, ибо эльдары никогда прежде не дозволяли людям испробо­вать этого хлеба; да и после это случалось редко.

С этими дарами Белег ушел из Менегрота и вернулся на северные ру­бежи, где стояли его шатры, где сражались его друзья. Орков изгнали из Димбара, и Англахель возрадо­вался, покидая ножны; но когда наступила зима и бои утихли, соратники Белега потеряли его из виду, и никогда более он не вернулся к ним.

Когда Белег покинул разбойников и ушел в Дориаф, Турин увел шайку на запад из долины Сириона, ибо надоела им жизнь в постоянной тревоге и в страхе перед погоней, и они хотели более безопасного укрывища. И слу­чилось так, что однажды под вечер они наткнулись на троих гномов, кото­рые при виде их бросились наутек, но один из них отстал, его схватили и швырнули оземь, а кто-то из разбойников вскинул лук и пустил стрелу вдо­гонку остальным, растворившимся в сумерках. Гном, которого они схва­тили, прозывался Мим; он молил Турина сохранить ему жизнь и клялся взамен провести их в потайные пещеры, куда без его помощи никто не мог найти дороги. Турин сжалился над Мимом и пощадил его.

– Где же твой дом? – спросил он. Мим отвечал:

– Высоко над землей, на большой горе жилище Мима; Амон Руд назы­вается она с тех пор, как эльфы поменяли все имена.

Турин умолк и долго смотрел на гнома, и наконец молвил:

– Веди нас туда.

На следующий день они вышли вслед за Мимом к Амон Руд. Эта гора стояла на краю вересковых пустошей, что тянулись меж долинами Сириона и Нарога; высоко над вереском возносила она главу, но крутая серая вер­шина была оголена, если не считать алых серегонов, покры­вавших камни. В то мгновение, когда Турин и его сотоварищи подошли ближе, заходящее солнце пробилось сквозь тучи и осветило вершину – а серегоны были в полном цвету. И сказал один из них: "На вершине кровь."

Но Мим потайными тропами провел их вверх по обрывистым склонам Амон Руд; у входа в пещеру он поклонился Турину и молвил: "Войди же в Бар-эн-Данвэд, Жилище-Выкуп, ибо так оно будет зваться отныне."

Другой гном, неся огонь, вышел навстречу ему, они обменялись ка­кими-то словами и опрометью бросились во тьму пещеры; Турин же пошел следом и дошел до дальнего покоя, освещенного тусклыми светильнями. Там он увидел Мима, стоявшего на коленях перед каменной лежанкой у стены: и Мим рвал на себе бороду и причитал, беспрестанно выкрикивая одно и то же имя, а на лежанке вытянулся третий гном. Войдя, Турин встал рядом с Мимом и предложил ему свою помощь. Мим взглянул на него и ответил: "Ты ничем не можешь помочь. Это сын мой Кхим, он смертельно ранен стрелой. Он умер на закате. Так сказал мне сын мой Ибун." Тогда жа­лость родилась в сердце Турина.

– Увы! – воскликнул он. – Я, как сумею, расплачусь за эту стрелу. От­ныне дом этот и впрямь будет называться Бар-эн-Данвэд, и если когда-ни­будь мне случится разбо­гатеть, я в знак скорби заплачу за твоего сына виру золотом, хоть оно и не развеселит больше твоего сердца.

Мим поднялся и долго смотрел на Турина.

– Я слышу тебя, – проговорил он, – речь твоя – речь древнего гномь­его царя, и это изумляет меня. Теперь сердце мое успокоено, хоть и не ве­село; и ты можешь жить здесь, если захочешь, ибо я уплачу свой выкуп.

Так Турин стал жить в потаенном жилище Мима на Амон Руд; часто бродил он по траве перед входом в пещеру и смотрел на восток, на запад и на север. На севере видел он лес Брефиль, обвивавший зеленью Амон Обель; и туда неизменно устремлялся его взор, хоть он и не знал, почему, ибо душа его скорее тянулась к северо-западу, где, во многих лигах отсюда, казалось ему, различал он Теневой Хребет, родные его горы. Вечерами же смотрел он на запад, в закат, где красное солнце опускалось в туман над дальними берегами, где утонула в тенях долина Нарога.

В то время Турин много разговаривал с Мимом и, сидя наедине с ним, слушал его мудрые речи и рассказы о его жизни. Мим вел род от тех гно­мов, что в давние дни были изгнаны из гномьих городов на востоке; за­долго до возвращения Моргота забрели они в Белерианд. Они стали меньше ростом и утеряли многое из кузнечного мастерства, и, привыкнув жить ук­радкой, ходили согнувшись и крадучись. До того, как на запад пришли че­рез горы гномы Ногрода и Белегоста, эльфы Белерианда не знали, что это за существа, и охотились за ними, но потом оставили в покое, прозвав Ноэгит Нибин, что в наречии синдаров означает Малые Гномы, то есть карлики. Карлики никого не любили, кроме себя, и, если они боялись и ненавидели орков, то эльдаров ненавидели не меньше, в особенности Изгоев; ибо нол­доры, говорили они, украли их земли и жилища. Задолго до того, как при­был из-за Моря король Финрод Фелагунд, они нашли пещеры Наргофронда и начали рыть там ходы; да и под вершиной Амон Руд, Лысой Горы, не­спешные руки карликов за долгие прожитые там годы пробивали и углуб­ляли пещеры, не тревожимые Сумеречными Эльфами лесов. Но в конце концов они выродились и в Средиземье вымерли все, кроме Мима и его двоих сыновей; а Мим был стар даже по гномьему счету, стар и забыт. В его чертогах праздны были кузни и ржавели секиры, а память о карликах сохранилась лишь в древнейших преданиях Дориафа и Наргофронда.