Люди, добывавшие в поте лица своего хлеб свой, призывали их и приносили благодарственные жертвы, когда над обсемененными полями появлялись в небе эти воздушные караваны, нагруженные чистейшей влагой. Отцы смотрели на них с надеждой, сыновья, провожая их глазами, мечтали о дальних дорогах, и поэты находили для них множество прекрасных уподоблений: подножие бога, белые лебединые стаи, табуны белогривых скакунов, вечные странники лазурных степей. Они рождались на утренней заре, в лучах солнца, отделяясь от равнин и морей полупрозрачным туманом и поднимаясь в струях восходящего воздуха, становились облаками: кучевыми, слоистыми, перистыми… Вчера появились грибовидные облака — те, что образуются в верхних областях стратосферы, где-то у слоя Хевисайда, при вспышке адского пламени с температурой в несколько миллионов градусов, — эти кочующие облака смерти — невероятные скопления взвешенного в воздухе радиоактивного пепла.
ГЛАВА ПЯТАЯ
1
Андрею повезло: вскоре после того, как он разыскал в кафе Варю Прохорову, ему опять удалось ее повидать. И доставил его в город на этот раз сам начальник клуба, ехавший в штаб дивизии. Против ожидания начальник поверил или сделал вид, что поверил, будто Андрею понадобились еще какие-то краски, и посадил его с собой в машину; возвратиться он должен был в автобусе. И, едва ступив на городской тротуар, Андрей, не заглянув в магазины, помчался на улицу, где жила Варя. По дороге он позвонил ей из аптеки по автомату, и она сама ему ответила. А еще через несколько минут она открыла ему дверь на лестнице, и он вступил в узкий, как шахта, едва освещенный желтой лампочкой коридор. — У нас ужасная теснота, как в комиссионном магазине! — веселым голосом сказала Варя. — Голову разбить можно. Заходите, ничего… Она повела его по коридору мимо каких-то старых шкафов и корзин с тряпьем, мимо ободранного дивана, мимо велосипеда, подвешенного на стене, в комнату. И Андрей вначале подосадовал: Варя была не одна, хозяйка, у которой она снимала угол, тоже сидела дома. Но эта старуха с голубенькими, как у куклы, глазами на морщинистом лице, в чистеньком платочке, повязанном под подбородком, оказалась такой гостеприимной, что он вскоре раскаялся в своей досаде. Хозяйка тут же поставила на плитку чайник и принесла из своего угла банку с вареньем; Варя разложила на тарелки колбасу, пирожки, помидоры. И Андрей, сидя за этим круглым столом, застеленным вязаной скатертью, в этой комнате с тюлевыми занавесками, с множеством слинявших от времени фотографий на стенах, с гипсовыми слонами, собаками и тирольцами на допотопном комоде, с раскрашенными зелеными метелками в стеклянных вазочках, почувствовал себя неожиданно хорошо, легко. Надо было, видимо, прожить год в казарме, чтобы понять, как это приятно: сидеть за покрытым скатертью столом и есть не из алюминиевой миски, а из тарелки. Даже на тирольцев с пастушескими дудками Андрей посматривал снисходительно: конечно, это было убогое мещанство, с его точки зрения, но и тирольцы, и слоны с позолоченными бивнями, и плюмажики в вазочках участвовали в создании того домашнего уюта, что повеял на него таким теплом. — Кушай, парень, кушай! — говорила старуха совсем так же, как когда-то говорила его нянька. — А то плохой будешь вояка. Война-то будет или нет? Что у вас, у солдат, слышно? Готовят вас? И чего это неймется людям!.. Вот уж сколько я живу, а не припомню, чтобы матерям от всяких ваших военных дел покой был. И она принялась расспрашивать Андрея о его доме, о матери, об отце. Он отвечал, испытывая удовольствие от воспоминаний о своей семье и невольно тщеславясь ею здесь, перед этими слушательницами. Варя, притихнув, подавала голос лишь затем, чтобы уточнить какую-нибудь подробность. — Ваша мама учительница? Что она преподает? — спрашивала девушка. — Мой отец был учителем, преподавал математику. А мать не учительница, она ученая, кандидат наук, селекционер, — отвечал охотно Андрей. — Ее специальность — злаки: пшеница, рожь… В общем, хлебушек. — Кандидат наук? — И Варя задумывалась. — А кто были родители вашей мамы? — Дедушка мой тоже был педагогом, тоже преподавал. Он к тому же еще десять лет просидел при царе на каторге, он был революционер, социал-демократ. В общем, невредный предок… — Ой, как вы говорите! — удивлялась Варя. — А долго училась ваша мама? — Как полагается. Окончила Тимирязевку, потом прошла аспирантуру… Варя с неясным, задумчивым выражением слушала. — Ваша мама в семье воспитывалась, не работала? — допытывалась она дальше. — Да, конечно, в семье… А где же? — теперь удивился Андрей. — Она настоящий ученый! У нее, например, есть свои озимые сорта, те, что она вывела. — Вот какая у вас мама… редкая! — протянула неопределенно Варя. После чая старуха удалилась к себе в угол, отгороженный от остальной части комнаты комодом; она деликатно предоставила им возможность потолковать с глазу на глаз. И они долго еще тихо разговаривали. Варя снова задавала вопросы — теперь уже о детстве самого Андрея, о том, где и как он учился, о городе, о доме, в котором он жил. И хотя Андрей и сегодня не мог похвастаться большой удачей и его молодецкие намерения опять не осуществились, он, странным образом, не слишком даже сетовал на это. Казалось, что с помощью Вари он побывал сегодня если не дома у себя, то где-то на полпути к дому, где-то поблизости, точно подышал, убежав из казармы, родным воздухом. В самом деле, в этой Вариной обители за ним так искренне ухаживали, с таким интересом его слушали, почти как дома, у мамы. Проникнув сюда наподобие завоевателя — как это рисовалось ему самому, — он незаметно позабыл здесь о своих замыслах, обнаружив, что с ним не борются, но им восхищаются. Когда Андрей собрался уходить, Варя откровенно опечалилась. И так же прямодушно, ничего не скрывая, утешилась: свежее, простоватое лицо ее с розовым румянцем на крутых щеках все засветилось, когда она узнала, что на воскресенье Андрею обещали увольнительную на целый день. Встав и держа в руке пилотку, Андрей кивнул на аккуратную стопку книг на подоконнике; там же были ученическая чернильница «невыливайка» и круглый пенал — из тех, что дарят первоклассникам. — Вот вы где грызете гранит науки! — сказал он. — Понятно!.. Она засмущалась и ответила так, что было видно — ей неприятен разговор об ее занятиях: — Да, по вечерам… иногда. — А где же? — Андрей поискал глазами. — А где же вы спите? Я что-то не вижу. Он почувствовал наконец вежливую потребность проявить со своей стороны какое-то внимание к девушке. — А я раскладушку на ночь ставлю, утром убираю, — сказала Варя. — Я скоро, тетя Глаша, провожу только! — крикнула она хозяйке…Варя тоже точно побывала в гостях в родительском доме у своего нового знакомого; вернулась она оттуда и оробевшей несколько и вместе с тем раззадоренной. Там, конечно, все было прекрасно: и дедушка — революционер, «невредный предок» (как небрежно это было сказано!), и отец — учитель, и мать, особенно мать, — научный работник, у которой есть «свои озимые сорта»! Она, Варя, и не видывала никогда таких матерей, разве что прислуживала им в кафе! Книги, множество книг, шкафы, набитые собраниями сочинений, как в библиотеке, целые университеты на дому окружали, наверно, с малых лет этого ее кавалера. И какой же жалкой, бедной выглядела, должно быть, в его глазах тощая стопка ее потрепанных, заляпанных чернильными кляксами учебников! Но вместе с тем Варя была задета, и в ней заговорило то же чувство, что в продолжение всех этих трудных лет учебы поддерживало ее, заговорило именно потому, что новый знакомый — такой начитанный, интеллигентный, красивый — произвел на нее впечатление. И теперь ей необходимо было показать ему, что и она тоже представляла собою не совсем то, что он о ней думал. Ничто не помешало их условленной на воскресенье встрече: Андрей получил увольнение, как и надеялся (оно было дано ему в награду за оконченную в срок картину для полкового клуба), а Варя упросила подругу поменяться выходными днями. Ровно в полдень они встретились. Андрей зашел за девушкой, чтобы пойти гулять; еще стояла отличная погода. И Варя вновь изумила его, представ перед ним в совершенно новом обличье. Она была в это воскресенье необычайно нарядной — вся розово-красная: в платье из тонкого, в алых цветах шелка, в газовом шарфике, накинутом на плечи, в красных с золотом туфельках и в перчатках, нежно-розовых, прозрачных, сквозь которые проглядывали ее малиновые ноготки; на ее согнутом, женственно округлом локте болталась красная сумочка. Андрей даже несколько растерялся: его школьным подругам, наряженным в ситцевые платьица и подвязывавшим косички крендельком, было далеко до этой шикарной модницы, в которую неожиданно преобразилась Варя. Она точно сразу сделалась старше, да и держалась в это воскресенье по-иному — чуть-чуть важничала и сдержанно улыбалась, когда он обращался к ней. Андрей и не подозревал, какая энергия потребовалась Варе, чтобы так украситься. В субботу после работы она отправилась на другой конец города, к приятельнице за шарфиком и сумочкой под цвет своему лучшему платью и занял