вов в двадцатом году, застонавшее, зазвеневшее под копытами буденновской конницы, и он с товарищами, едущий в головном дозоре?.. Да разве припомнишь все дороги давних военных лет?! И в конце концов, важно было сейчас иное… Многое в его жизни позабылось уже и ушло навсегда, но не ушло, не исчезло это ощущение подстерегающей опасности — это холодящее душу ощущение разведчика и дозорного. И оно вновь помолодило его, встряхнуло, потревожило душу. Сорок лет уже без малого, как он в походе, все едет с товарищами по прямой, за горизонт, обложенный тучами, — все едет и лишь пересаживается с седла в тачанку, с тачанки в бронепоезд, теперь вот носится по белому свету в автомобилях, в самолетах. И все — в головном дозоре, выполняя все тот же вечный приказ, что был ему некогда дан, — защитить и отстоять! Позади него и сегодня остался живой, доверчивый мир — и этот славный городок, встречавший субботний вечер, и эти тихие пашни, отходившие ко сну, — мир, только потому и безмятежный, что он, — да, и он, конечно! — солдат, вместе с другими солдатами держал постоянное охранение. Меркулов огляделся сузившимися глазами: ощущение опасности, таящейся где-то рядом, было таким острым, точно и в самом деле каждую секунду следовало ждать внезапного нападения. — Борис! — окликнул он адъютанта. — Борис, обрати внимание: красивые места. Поля как разделаны — чисто, хозяйственно! — Так точно, товарищ генерал, народ тут хозяйственный, — с готовностью подтвердил адъютант. — Но здорово прижимистый… есть и с родимыми пятнами, короче сказать. — Что? — переспросил Меркулов рассеянно. Он представил себе, что в этот самый час в другой части света генералы, одетые в другую форму, трудятся над тем, чтобы превратить нависшую над миром угрозу в реальность — в реальность всеобщего кладбища, засыпанного радиоактивным пеплом. О, он знал их не только по именам, ему были известны их биографии, их профессиональные склонности, пристрастия, таланты. Среди них имелись отменные знатоки своего дела, превосходные специалисты в различных родах оружия, было несколько отличных тактиков. И, вероятно, эти люди посчитали бы свою жизнь неудавшейся, если бы им не случилось еще повоевать в новой большой войне. Некоторые из них убивали уже сегодня — убивали в Алжире, в Йемене, на Кипре; в этот же вечер, быть может, где-то там, на такие же безмолвные, аккуратно расчесанные поля, спрыгивали парашютисты Массю или выученики Риджуэя… И от него, Меркулова, — да, и от него в какой-то мере! — и от солдат, которыми он командовал, тоже десантников, парашютистов, зависело помешать им — в роковой момент выбить из рук убийцы адское оружие! В голове Меркулова блеснула мысль, осветившая все его размышления: «щит человечества!» — это было об армии, в которой прошла его долгая служба. И, обрадовавшись точности и ясности этих пришедших ему на ум слов, он повторил про себя: «Щит человечества!» Адъютант, решив, что за шумом мотора генерал не расслышал его ответа, наклонился вперед. — Девушки тоже материальной стороной очень интересуются, — громко сказал он, — мужей ищут с хорошей зарплатой, с положением. Меркулов откликнулся лишь после паузы: — Что? Ты о чем? — Вы спрашивали у меня… — с обидой в голосе проговорил адъютант. — Я и сказал: так точно, народ в этих местах расчетливый, я сказал. Девушки тоже большие материалистки. — А, вон оно что!.. — Меркулов хрипло захохотал. — Как я понимаю, потерпел очередное поражение, идеалист! Странным образом он повеселел, чувствуя себя вновь только командиром в разведке, не больше, но и не меньше!.. «А ведь я в ту пору одного лишь старшины эскадрона побаивался…» — усмехнулся он про себя. Не было этих мыслей: «Раздуют дело в министерстве или не раздуют?» И он с удовольствием подумал, что давнишняя лихость, спутник его молодости, не совсем еще покинула его. Голубоватый свет из-за холмов озарил на мгновение равнину; затем, спустя довольно продолжительное время, ударил и раскатился, точно запрыгал по железным ступенькам, гром. Полковник из оперативного отдела проснулся и с виноватым видом посмотрел на командующего. Машина мчалась прямо навстречу грозе. Глухая, высоченная туча стояла теперь на горизонте, на холмах; внизу, в основании, она была сизо-черной, а по ее рваному верхнему краю, как на зубцах гор, повисли белые облачка. Сухой, резкий, злой свет поблескивал из-за нее. В машине прекратились разговоры. Шофер, спасаясь от неминуемого ливня, прибавил газу на пустынной дороге. И со свистящим гудением, отбрасывая назад полосу пыли, машина, вытянутая, как ракета, одиноко летела посреди этих темных, объятых молчанием полей.
4
Перед вечером полк полковника Беликова сосредоточился в районе ожидания, в лесу, далеко за городом. Отсюда после ужина десантникам надлежало выступить на аэродром; посадка в самолеты должна была произойти сегодня же ночью, а прыжок — на утренней заре. И чрезвычайная быстрота, с которой полк, поднятый по тревоге, готовился к прыжку, и то, что боевой приказ был вручен командиру полка только здесь, в районе ожидания, и самый прыжок на незнакомую площадку — вся эта новизна и сложность вызывали ощущение почти фронтовой обстановки. Совершалось нечто необычное, и это понимали офицеры — старшие и младшие, и это угадывали солдаты. Последние в меньшей мере — до поры! — испытывали то напряжение, в котором пребывали их командиры; они только повиновались в то время, как их вели, везли, снабжали, инструктировали, проверяли, наставляли. Но и солдатам передалось вскоре это настроение особенной важности происходившего. Ветеранам, побывавшим на войне, оно напоминало часы перед атакой, когда идут последние приготовления, и люди спешат, и все по горло заняты, и нервы натянуты до предела в ожидании сигнала. Андрей Воронков, сидя на стволе упавшего дерева, читал вслух «Памятку воину-десантнику», которую только что при-везли из политотдела дивизии и раздали солдатам. Его слушали Булавин и Опекушин; в некотором отдалении от них лежал на земле, вернее, на опавшей хвое Агеев. Андрей читал нарочито поучающе, командирским голосом и со строгим выражением лица: он тщился показать, что «Памятка» — это что-то всем давно известное, вторая таблица умножения, которую и повторять всерьез взрослому человеку неловко. — «По команде «Пошел»… — Он поднял палец, призывая к вниманию. — «По команде «Пошел» энергично оттолкнись от порожка самолета, немедленно сведи ноги вместе и приготовься к динамическому удару…» Запомнили, рядовой Булавин? Энергично отталкивайтесь. — Ребята помогут, — отозвался Булавин. — Такая толкотня в этот момент получается, такая теснота, не задержишься… Все друг дружку подгоняют. — «Почувствовав удар, осмотри купол, — продолжал Андрей. — Если он полностью раскрылся, поправь круговую лямку, определи направление сноса, сборный пункт, место приземления…» Все было правильно в «Памятке», все важно, но Андрею что-то мешало отнестись к ней с необходимой серьезностью. Ему предстоял уже четвертый по счету прыжок, и нельзя было сказать, что он боялся — он и перед первым, с аэростата, больше любопытствовал, чем робел, — но он томился сейчас, как и другие, и не хотел, чтобы другие заметили это. — «Если главный купол не раскрылся или раскрылся не полностью, немедленно раскрой запасный парашют». Усвоили, рядовой Булавин? — Он повернулся к приятелю. — Ну, а если и запасный не раскрылся?.. Булавин показал глазами на Агеева и подмигнул: он предлагал Андрею позабавиться. — Разрешите обратиться: а если и запасный отказал, что тогда? — в полный голос спросил он. Андрей понял приятеля, и ему тоже показалось соблазни-тельным подразнить этого труса Агеева. — Если и запасный не раскрылся… — он сам почувствовал легкий холодок в груди, — придете на склад, вам его обменяют. И они оба с любопытством посмотрели на Агеева. — Понятно, разрешается обменять парашют? — с преувеличенной серьезностью спросил Булавин. — Разумеется, — в тон ему ответил Андрей. — Соберете свои косточки в вещевой мешок и явитесь на склад, получите новый. Но Агеев, видимо, просто не понял их мрачноватого дурачества: он вымученно, одними своими толстыми губами улыбнулся. Громко засмеялся Опекушин: кажется, он в первый раз услышал эту старую шутку. — Новый!.. А зачем новый?! — воскликнул он наивно. — Да, конечно, особой необходимости в новом уже не будет, — согласился Андрей. — Ну-с, пойдем дальше… «Приземлившись, быстро погаси купол, собери парашют и немедленно изготовься к бою. Стремительно продвигайся на сигнал своего командира, на шум боя. Десантник! — Он вытянул руку, как будто выступал с трибуны. — Будь твердо уверен в безотказности своего парашюта! Точно выполняй правила поведения в воздухе и в момент приземления. Никогда не теряйся, действуй решительно, будь смел». И Булавин опять подмигнул Андрею. — Рядовой Агеев, — окликнул тот. — Усвоили? Повторите: что требуется от десантника после приземления? Все так же принужденно улыбаясь, Агеев промолчал; он как бы не слышал вопроса. — Ты вот чего… Ты парочку белья прихватил для смены, Агеич? На всякий пожарный, — смеясь, сказал Булавин. Этот трус был ему и вправду смешон; у Андрея он вызывал неприязнь — самый страх Агеева казался чрезмерным, ненатуральным. И оба мучили его — беспечно, мимоходом, не отдавая отчета в своей жестокости и не заботясь о новизне своих острот. — Отвечайте, рядовой Агеев, запасные штаны не забыли взять? — строго спросил Андрей. К их удивлению, Агеев сам первый хихикнул — невесело, но хихикнул. Он и выглядел сегодня иначе, чем в последнее время: был чисто побрит, даже порезал себе подбородок, бреясь, и аккуратно подшил свежий подворотничок. Но, конечно, ни Булавин, ни Андрей не подозревали, чего это стоило Агееву и ценой каких отчаянных усилий пытался он держаться, «как все». Раздалась команда строиться, и улыбка разом улетучилась с его лица; заспешив, он поскользнулся на гладких иглах, упал, больно ударился коленкой и, прихрамывая, побежал за своим отделением. Перед полком, построенным на полянке четырехугольником, выступил с напутственной речью генерал Самарин, заместитель командира корпуса. Андрей со своего места в задней шеренге видел только спину Самарина, узкую, с опущенными по-стариковски плечами. Изредка генерал поворачивался, делая в сторону шажок-другой, и тогда заметно становилось, что он припадал на левую ногу. Говорил Самарин о важности дисциплины, о солдатском долге, потом обратился к истории, вспомнил войну четырнадцатого года и гражданскую войну, зачем-то с подробностями стал рассказывать о своем первом бое. И Андрея охватило нетерпение, он предпочел бы, чтоб и эта речь перед десантом, и самый десант, и «бой» после прыжка — все это отошло бы уже назад, в прошлое. Да и стоять вот так, не двигаясь, в плотном строю было довольно утомительно; к вечеру в лесу воздух точно отяжелел, ни ветерка, ни шороха не слышалось в верхушках деревьев. И на гимнастерках солдат, стоявших впереди Андрея, разрастались между лопаток темные, мокрые пятна. — …Залегли мы с пулеметом. Вторым номером был у меня землячок, Вася Поджидаев, тоже из пополнения. Кругом палят уже вовсю, бой в полном разгаре, а я вроде как одеревенел, — доносился к Андрею глухой, задыхающийся голос генерала. — Прямо на нас австрийцы бегут, человек пятьдесят или поболе, до роты. А у меня из головы выскочило, что я стрелять по ним должен. Я