– Я должен убить его, если встречу, отец? – взволнованно произнес Кэйтаро.
И Нагасава выдохнул:
– Убей!
Акира не заметил, как исчезли эти двое. Некоторое время он наблюдал за игрой в го. Белые и черные камни на доске – свет и тьма, жизнь и смерть, любовь и ненависть, противоположные и в то же время дополняющие друг друга. Без них не существует мир, как не может существовать человеческое сердце.
Вскоре вернулся Мацуо. Он был и доволен и недоволен: женщина, с которой он желал встретиться, не смогла его принять, поскольку была занята с гостем. Правда, ему предложили другую, которая оказалась не хуже.
Акира слушал его вполуха, просто из вежливости. Он помнил этот квартал. Сидевшие на зарешеченных верандах девушки в ярких нарядах были похожи на диковинные цветы. И они казались ему слишком одинаковыми, для того чтобы он захотел и смог выбрать одну. Только одну.
Лишь единственная встреча могла бы, пожалуй, всколыхнуть и перевернуть его жизнь – встреча с той, чей прах, как он полагал, давно смешался с пылью, дождем, землею и ветром.
…Высокую прическу женщины венчали парные черепаховые гребни, украшенный зубчатым узором широкий пояс из китайской ткани был повязан поверх наряда «поздняя весна» – ослепительно-белого кимоно на алой подкладке.
Человек, что смотрел на нее и беседовал с ней в этот час, знал, что она носит косимаки[26] тончайшего красного шелка, словно какая-нибудь благородная дама, и что ее прелестные губки могут кривиться презрительно и капризно, а быстрый взгляд из-под длинных черных ресниц пронзать безжалостной насмешкой.
– Ты и вправду так хороша, Кэйко, как о тебе говорят. Я убедился в этом. В нынешнем году истекает срок подписанного тобою контракта, но ты должна понимать, что едва ли сможешь освободиться. Ты уже думала о своем будущем?
– Не думала, господин, – просто сказала она.
– Напрасно. Ведь тебе часто предлагали выкупить твой контракт?
Она помолчала, прикидывая, как лучше ответить, потом решила сказать правду:
– Очень часто, господин.
– Не сомневаюсь. И ты никогда не соглашалась?
Она опустила ресницы:
– Нет.
– Почему?
Он услышал легчайший вздох. Но ее лицо оставалось неподвижным, и голос звучал равнодушно:
– Мне не хотелось.
– Запрещала госпожа Суми?
– Нет.
– Значит, ты предпочитаешь именно такую жизнь: пять-шесть самураев в день…
Она не смутилась и небрежно произнесла:
– Обычно бывает не больше двух.
– Ах да! Ты же для особых гостей!
Она усмехнулась и ничего не сказала.
– И все же, – настаивал он, – почему?
Он спрашивал, как хозяин, да он и был хозяином этого заведения, и ее хозяином тоже. В последнее время он все чаще появлялся здесь.
– Я не думаю о них, не помню их лиц и их слов, не вижу их глаз, и мне неведомы их чувства. Если же это будет только один, мне придется впустить его в свою жизнь, и он станет ее частью. А я не хочу.
– Даже если это буду я?
Она смотрела, чуть приоткрыв губы, свет лампы дрожал в ее зрачках, а по высокому лбу и нежным щекам скользили мягкие матовые тени.
Мужчина взял чашку с саке и быстро выпил. Потом резко произнес:
– Сколько тебе лет? Молодость не вечна. Теперь ты можешь поучить своему искусству других девушек. Хочешь занять место госпожи Суми?
– Вы недовольны ею? – невозмутимо промолвила она.
Он усмехнулся уголками губ:
– Она мудра, но в ней уже нет живости, блеска, тогда как ты…
Он встал и властно протянул к ней руку, зная, что она не может отказать.
– Идем. Ты показала мне далеко не все из того, что способна сделать для знатного гостя, выбравшего тебя из многих других. Завтра можешь никого не принимать – я скажу Суми. Лучше еще раз подумай над моим предложением…
Утром, когда Кэйко расчесывала волосы, сидя в своей комнатке, к ней пришла госпожа Суми. Она смотрела на молодую женщину, следя за размеренными движениями ее рук и игрою света на спокойном лице. Кэйко не успела одеться, лишь небрежно завернулась в кусок ткани, и ее гладкие матовые плечи отливали янтарем, блистая меж струй шелковистых черных волос. Она покосилась на госпожу Суми, глаза которой покраснели от недавних слез, но ничего не сказала. А та неслышно опустилась рядом и выдохнула:
– Он приходил к тебе и говорил с тобою?
– Вы же знаете, что да.
– И провел с тобою всю ночь! – Госпожа Суми так сильно сжала сплетенные пальцы, что они хрустнули.
Кэйко промолчала.
– Я знаю, что он тебе предложил. Ты не согласилась?
– Нет.
– Но ты согласишься. Рано или поздно ты согласишься!
Кэйко не произнесла ни слова. Ее рука, державшая гребень, продолжала равномерно двигаться сверху вниз.
– На то, чтобы построить этот холм из песка, называемый жизнью, уходят годы, а потом неожиданно налетает буря и сметает все в один миг, – тяжело проговорила Суми.
– Значит, нужно строить из камня, – не глядя, отозвалась Кэйко.
– В нашей судьбе так не получается, – вздохнула Суми и прибавила с чуть заметным укором: – Я всегда была добра к тебе, Кэйко! С моей помощью ты стала первой из первых среди дзёро![27]
– И заработала для вас немало денег! – усмехнулась Кэйко, а помолчав, сказала: – В моей жизни были те, кто не причинил мне вреда, и те, от кого стоит держаться подальше. Что такое доброта, я не помню.
– Почему?
– Вы говорили о холмах. Так вот, все мои холмы разрушены давным-давно. И новых не построить.
– Почему? – повторила госпожа Суми.
– Просто не из чего.
– Но ты нравишься мужчинам! Ты, твое тело! – В голосе женщины прозвучало что-то похожее на ненависть.
Кэйко осталась спокойной.
– Мое тело – всего лишь препятствие между пустотой, что находится в моей душе, и великой пустыней этого мира. Вам не стоит волноваться – когда-нибудь и его победит время.
Госпожа Суми затаила дыхание.
– И что будет тогда?
– Я умру.
– Не умрешь, – твердо произнесла женщина и выпрямилась. – Ты уже мертва, как и я. Но ты еще можешь возродиться, а я уже нет. Ты хорошо сказала про время. Его долго не замечаешь, а потом вдруг начинаешь ощущать, как оно врезается в тебя, впечатывается в сердце, рвет душу на части. И ты понимаешь, что бессильна, потому что ты – женщина, хуже того – женщина, от которой всем нужно лишь ее тело! Мне столько же лет, сколько ему, но он еще молод, а пора моей молодости прошла. Время неодинаково течет для мужчин и для женщин, для богатых и бедных, для баловней судьбы и для тех, кто был ею отвергнут. Когда-то я была бедна, но жила беспечно и умела любить и прощать. Да, мы оба были бедны и незнатны, но потом он решил, что сумеет заработать денег, торгуя женщинами, и предложил мне… – Госпожа Суми горько вздохнула. – Я согласилась, потому что любила его. А теперь… – Она замолчала, неподвижно уставившись в пустоту.
– Вы говорите о господине Модзи? – спросила Кэйко.
– Да. Мне с самого начала следовало помнить о том, что он никогда не путает удовольствие с выгодой.
– И все же, – тут в голосе Кэйко впервые появились мягкие нотки, – вам повезло: тот, кого вы любите или любили, до сих пор рядом с вами, вы можете слышать и видеть его. А это уже похоже на счастье.
ГЛАВА 2
Сколь прискорбно, что многие внемлют соблазну
Беззаботно играть с волнами прилива.
Ибо их ожидает неизбежная гибель —
Всех поглотит безжалостная пучина.
О, когда б от сна пробудились люди,
От бездумного тяжкого помраченья,
И узрели, что реки текут к истокам,
Вспять стремятся, вздымаясь и разливаясь!
Нагасава смотрел на убегающую вдаль, в лунном свете казавшуюся белой как снег дорогу. В сосновых ветвях шумел ветер, он нес запахи влаги, земли и хвои. Горизонт окутывала бледная мгла, и Нагасава не видел конца дороги, как не видел конца своего пути. Сейчас, думая об этом, он испытывал неизъяснимую, граничившую со скорбью печаль.
Вчера Нагасава обратился к своим воинам с короткой речью. «Каждому из нас предстоит бесконечный путь», – сказал он в заключение. И все поняли, что он говорит о смерти.
В первом ряду стоял Кэйтаро. Совсем недавно, едва ли не пару недель тому назад, он прошел через обряд гэмпуку[29] и теперь был причесан, одет и вооружен, как другие мужчины. И все-таки что-то отличало его от остальных. Присмотревшись, Нагасава понял, что именно: взгляд. В глазах других было спокойное, глубокое, суровое понимание истины, а в глазах Кэйтаро – пламенная вера. И тогда Нагасаве стало окончательно ясно, что возврата нет. Еще сутки назад он задавал себе вопрос, не уйти ли ему из Сэтцу вместе со всеми воинами, сохранить им жизнь, а главное – спасти своего сына. Но, поймав этот горячий, пугающе ясный и чистый взгляд, он склонился перед судьбой. Он желал вернуть себе то, что некогда принадлежало ему, чем он жил многие годы, нечто реальное, сделанное из дерева и камня, тогда как Кэйтаро мечтал получить то, чего никогда не видел, не знал, – он грезил о замке, возведенном в душе. Такие мечты не должны умирать.
Накануне решающего сражения Нагасава призвал к себе верного Ито и сказал ему:
– Надеюсь, ты понимаешь, чем это закончится?
– Вы не верите в победу, господин? – осторожно спросил тот.
– Верю. Верил всегда. Но вера – это не меч, и не лук, и не стрелы, и не сотни воинов, что есть у князя Аракавы. Она рождает мужество, но не творит чудеса. – Он помедлил. – Вера не только помогает нам жить… Сегодня она позволит нам достойно умереть. Разве не так, Ито-сан?
– Да, господин.
– Ито-сан, я хочу попросить: позаботься о моем сыне. Главное, чтобы он не попал в плен и не познал позора!
– Мне кажется, если будет нужно, господин, Кэй-таро-сан успеет совершить сэппуку.