Она бродит по тому, что можно великодушно назвать благоустроенным сараем. Странно видеть, как кто-то оценивает хаос, который является моей жизнью.
Адина проводит пальцами по различным инструментам и металлу, небрежно разбросанным по комнате. Из-за массивной жаровни тонкий слой угольной пыли покрывает все, что находится рядом, и даже половину комнаты.
В этом небольшом месте проходит вся моя жизнь. На одной его половине я зарабатываю на жизнь кузнечным делом, а на другой — стоит смятая кровать, по соседству с несколькими разномастными шкафами с одеждой и едой.
Кажется, она избегает нерабочей части комнаты, хотя я наблюдаю, как ее взгляд задерживается на смятом покрывале на кровати. Ее глаза возвращаются к рядам с оружием на стенах, и она указывает пальцем на большую наковальню у очага.
— Ты — кузнец.
Я скрещиваю руки на груди.
— Ты такая наблюдательная.
Игнорируя мой комментарий, она спрашивает:
— Кому ты продаешь это оружие?
Я пожимаю плечами.
— Тем, кто достаточно умен, чтобы владеть им, — встречаю вопросительный взгляд, призывающий меня уточнить. — У каждого в трущобах должен быть способ защитить себя. Здесь выживает сильнейший.
Ее глаза задерживаются на полках с оружием.
— Я никогда не видела Лут таким, — она хмурится. — Он всегда казался мне домом.
Я сглатываю.
— Как правило, дома причиняют больше всего боли.
Она на удивление долго молчит, прежде чем вновь поинтересоваться:
— Значит, ты просто отдаешь кому-либо любое оружие, которое он захочет?
Я прислоняюсь к стене, наблюдая, как она изучает мои работы.
— Обычно они просят меня научить их пользоваться выбранным оружием.
Она поворачивается ко мне с удивленной улыбкой.
— И ты помогаешь им?
— Не притворяйся, что удивлена.
— Извини, — смеется она, как бы защищаясь. — Просто я думала, что в твоем сердце нет добра, которым ты мог бы поделиться.
— Не для тебя, — фыркаю я. — Не собираюсь тратить свою доброту на того, у кого ее и так в избытке.
Она снова смеется, и хотя я не добивался этого, не жалуюсь на результат.
— Приму это за комплимент.
— Естественно, — бормочу я, отталкиваясь от стены и подходя к ней.
Она поднимает голову, чтобы встретиться со мной взглядом.
— Готов снять мерки?
— А у меня есть выбор?
Она сияет.
— Нет! — ее глаза осматривают комнату в поисках чего-то, после чего она, наконец, спрашивает:
— У тебя есть измерительная лента?
Покопавшись в своих захламленных шкафах, нахожу свернутую ленту, которую спрятал. Адина быстро распутывает ее и выводит меня в центр комнаты.
Она прочищает горло, и я вопросительно смотрю на нее.
— Эм, — ее глаза нервно бегают. — Мне нужно, чтобы ты снял рубашку, — еще до того, как я успеваю открыть рот, она быстро выпаливает:
— Видишь ли, я не могу снять точные мерки с этими карманами на твоей одежде. Имею в виду, что ты можешь не снимать штаны, потому что те, которые носят Гвардейцы, и так свободны, так что на самом деле нужно снять только рубашку. Если, конечно, ты не хочешь…
— Это не стоит десятиминутного объяснения, — я вздыхаю и одним быстрым движением стягиваю рубашку с тела. Она легко скользит по моей голове, учитывая, что в основном сделана из лайкры с защитной кожаной вставкой спереди.
Я бросаю рубашку на пол, наблюдая, как ее глаза следят за этим движением, пока она старательно избегает моего обнаженного торса. Она прищуривается, осматривая смятую ткань, затем наклоняется, чтобы провести по ней пальцами.
— Кожа мешает искрам тебя обжечь? — я киваю в знак согласия, и она мягко добавляет:
— Но остальная часть пропускает достаточно воздуха, чтобы ее можно было носить рядом с очагом.
— А в карманах удобно хранить разные инструменты, — только и говорю я.
Легкая улыбка растягивает ее губы.
— Напоминает мне кое-что, что я сшила для Пэй. Кроме того, что карманы были для краденых вещей.
Мы молчим несколько долгих секунд.
— Хорошо, пожалуйста, вытяни руки.
Я неохотно повинуюсь, стоя перед ней с обнаженной грудью и раскинутыми руками. Она быстро проводит лентой по длине каждой части тела, записывая числа на клочке бумаги. Ее глаза скользят по моему телу, не задерживаясь слишком долго на каком-либо участке кожи. Но я замечаю, как она сглатывает, и как дрожат ее пальцы.
Которые, кстати, невероятно холодные.
Она пахнет медом, воплощением счастья. И это слишком отвлекает.
Затем она обхватывает меня лентой вокруг груди.
— Не обращай на меня внимания, — неловко бормочет она, ее теплое дыхание касается кожи. Сняв мерки и записав в тетрадь, она смотрит наверх с забавным беспокойством. — Похоже, кое-кто не ест сладкие булочки.
Я смотрю на нее без единой эмоции на лице.
— Ну, просто кое-кто ест — или крадет — их все до того, как я успеваю получить хотя бы одну.
— Я очень надеюсь, что ты не обвиняешь меня, — она широко распахивает глаза от недовольства. — Поверь мне, я бы с удовольствием съела все сладкие булочки в Луте, — она окидывает меня взглядом, заключая. — Теперь понятно, почему ты такой ворчливый.
— Ах, да, — мой голос звучит монотонно. — Все дело в нехватке медовых булочек. Наконец-то ты это поняла.
Но ее внимание снова переключается на помятый клочок бумаги.
— Хорошо, принеси мне пять с половиной ярдов белой ткани, просто на всякий случай. Ты намного выше, чем моя обычная модель, то есть Пэй, — она сует пергамент мне в ладонь. — И не бери дешевую ткань, которая распускается. Все должно выглядеть правдоподобно, так что возьми полиэстер.
Я вопросительно смотрю на нее.
— А почему ты не пойдешь со мной?
— Потому что, — медленно произносит она, словно это очевидно, — мне нужно кое-что подготовить. И провести ритуал перед шитьем, если хочешь знать.
У меня внезапно начинает болеть голова.
— Конечно, — быстро надеваю рубашку и направляюсь к двери. — Ничего не сломай.
Ее крик преследует меня.
— Только если ты купишь мне новую иголку!
Глава четвертая
Адина
Я шпионю.
К этому занятию меня подтолкнула опасная смесь скуки и любопытства. После того, как я привела в порядок свои заметки и просмотрела мерки, не оставалось ничего кроме, как копаться в беспорядочной ворохе вещей, из которых состоит жизнь Мака.
Я избегаю нерабочей части мастерской, в которой он живет, хотя и изучаю кровать и шкафы издалека. Как ни странно, больше всего меня интригует его внушительный ассортимент оружия. Я вызываю настоящий переполох, звеня сталью и проводя руками по всему, что попадается мне на глаза.
И тут я резко вздыхаю.
И за этим вздохом следует очень неприятное покалывание.
На моей руке собирается кровь.
Кривой порез пересекает мою ладонь, оставляя алую полоску на коже. Виновник лежит на одной из множества полок, перегруженных инструментами, и его острое лезвие скрыто среди них. Я едва ли держала кинжал в руках, не говоря уже о том, чтобы пораниться одним из них. На самом деле, единственный раз, когда я брала в руки клинок, был тогда, когда я протягивала его Пэйдин.
Подумываю о том, чтобы выскочить за дверь и сбежать из королевства. Я знаю Мака не так давно, но точно знаю, что он вряд ли посочувствует мне. Он, скорее, будет насмехаться и…
Дверь распахивается, словно я смогла призвать его своей глупостью.
— Не знаю, что такое полиэстер, но лучше бы этому дерьму быть им, потому что оно чертовски недешевое.
Поворачиваюсь к нему лицом, пряча окровавленную руку за спину. Натягивая улыбку, я смотрю на белый сверток в его руках. Без предупреждения он внезапно приближается ко мне, стремительно сокращая расстояние между нами.
— Давай, — он кивает на ткань. — Убедись, что это именно то, что ты хотела.
Сглотнув, я вытаскиваю здоровую руку из-за спины, стараясь не обращать внимания на жжение в другой. В одно мгновение мои пальцы зависают над тканью, а в следующий момент он уже сжимает мое запястье.
— Что ты сделала? — его тон ровный и рассудительный.
— Хмм? — я ощущаю, как мои глаза расширяются от чувства вины. — О чем ты?
Он устало вздыхает.
— Давай мы не будем лгать друг другу, сладкая. У тебя кровь на пальцах.
Мои глаза устремляются к ладони.
— Ой.
— Да, ой, — он протягивает руку мне за спину, касаясь моих бедер так, что по телу пробегает дрожь. После того, как он хватает мою предательскую руку, его глаза слегка расширяются при виде крови. Возможно, это самая сильная эмоция, которую я когда-либо видела у него.
Заметив беспокойство, отразившееся на его лице, я тепло улыбаюсь.
— Я правда в порядке. Просто поцарапалась лезвием. Не о чем беспокоиться.
— Для этого уже поздновато, — говорит он, поднимая глаза и встречаясь со мной взглядом. На сердце теплеет от его отношения, от этого своеобразного проявления доброты. Не думала, что он придет и начнет заботиться обо… — Эй, ты испачкаешь ткань!
Мое мягкое выражение лица сменяется знакомой неприязнью.
— А я-то думала, ты обо мне беспокоишься.
Он подходит к своей кровати и бросает сверток ткани, считая, что так он будет на безопасном расстоянии от меня и моих испачканных кровью рук.
— Может быть, если бы мне пришлось и за тебя заплатить три серебряных, я бы волновался немного больше.
Чума, я никогда не платила столько за ткань. Опять же, я редко плачу за ткань, учитывая, что у Пэй есть свои способы ее получить.
Внезапно он снова нависает надо мной, глядя на мою окровавленную руку, в то время как я изо всех сил пытаюсь не морщиться от боли. Он поднимает брови и смотрит на меня с осуждением.
— Шпионишь?
— Может быть, немного, — ворчу я.
Он поднимает мою руку, чтобы осмотреть, и его хватка оказывается поразительно нежной.
— Как, черт возьми, ты умудрилась?
— Это действительно дар, — вздыхаю я. — Единственный острый предмет, который я себе доверяю, — это игла. И даже она может быть опасна.