Папа говорит, что теперь, я знаю, что чувствовал Галилей, Это, конечно, шутка, но лишь отчасти.
В каком-то смысле Изабель да Коста жила двойной жизнью. С одной стороны, ее разоблачение теории «пятой силы» принесло ей мировое признание. Научный мир разделился на «за» и «против», и ее считали кто — выдающимся физиком, кто — слишком юным дарованием.
Однако для обитателей городка Массачусетского технологического института она была всего лишь одной из когорты выпускников, в поте лица трудившихся над докторской.
Как самую высокую похвалу Изабель восприняла появившуюся вскоре после ее публикации статью Карла Прахта в «Физическом обозрении», где он сообщал, что произведенные им повторные эксперименты подтвердили правоту выводов Изабель.
Время от времени кто-то из студентов приглашал ее поужинать в компании или сходить в кино, но Изабель была вынуждена ограничить свою личную жизнь факультетской комнатой отдыха, где стояло подобие кофеварки. Ее жизнь по-прежнему делилась между контролем за экспериментом — и контролем со стороны отца.
В Бостоне она познакомилась с целой плеядой молодых умов. Если они и не превосходили могучие интеллекты Беркли, то вносили мощную свежую струю, тем более что здесь числилось в штате не менее пятидесяти профессоров физики.
Весь факультет рвался в ее научные руководители. Все понимали, что, стоит Изабель начать разрабатывать какую-то тему, она обязательно откопает золотую жилу.
Как всегда, ей легко давались спецсеминары, отчего преподаватели вынуждены были все время быть начеку. Но им, судя по всему, это доставляло не меньшее удовольствие, чем ей. По правде говоря, Изабель еще никогда не была так счастлива.
Во всяком случае — в интеллектуальном смысле.
Уже в должности ассистента преподавателя она получила свой стол за перегородкой, благодаря которой он торжественно именовался «кабинетом». Какие-то основания для этого имелись, поскольку у нее теперь был свой телефон и компьютер, подключенный к институтской сети.
Полную противоположность устоявшемуся распорядку жизни Изабель являл суматошный график Джерри, бросавший его между городами, часовыми поясами и мотелями. Но он ни разу не пропустил звонка ей по телефону, причем всегда звонил в такое время, когда она могла свободно говорить.
Хотя они не виделись с середины лета, близость между ними все крепла.
Джерри рановато для своего возраста подписался на турнир для взрослых. Он регулярно проигрывал и постепенно стал воспринимать как достижение те этапы кубка, когда его не вышибали в первом же матче.
Хотя ему никак не удавалось улучшить свой рейтинг, поклонников у Джерри прибавлялось, особенно в лаборатории отца. То, что сын начальника делает карьеру в теннисе, давало его сотрудникам основание считать себя приобщенными к спорту. Сам того не ведая, Джерри все больше делался героем в глазах десятков физиков, ведущих малоподвижный образ жизни.
Кроме того, на него обращали внимание, даже если он появлялся на экране в мало почетной роли мальчика для битья у асов типа Андре Агасси. Недаром же говорят, что женскую половину аудитории больше интересуют внешние данные игроков, чем их спортивные достижения. А в этом отношении Джерри Прахт мог дать сто очков вперед самому Агасси.
Можно себе представить, что испытывала Изабель, когда сидела в холле перед телевизором и выслушивала со всех сторон вздохи и охи по поводу симпатичного блондинчика.
Ее одновременно охватывала радость, гордость, одиночество — и смущение. Как-то раз, когда в квалификационном матче Майкл Чанг за какие-то сорок пять минут отправил Джерри в раздевалку, одна студентка выпускного курса вслух вздохнула:
— Представьте себе: теперь этот красавчик будет шататься по Хьюстону без дела. Что, если позвонить и набиться ему в компанию?
— Точнее — предложить свои услуги? — заметил какой-то остряк.
— Почему бы и нет? — как ни в чем не бывало ответила девица. — Он играет в открытую, я — тоже.
— Ты, главное, не очень-то возбуждайся, красавица. У такого парня наверняка имеется с полдюжины девиц на выбор. Поджидают его под дверью раздевалки, чтобы утешить.
Это на первый взгляд невинное предположение страшно расстроило Изабель, она с трудом добежала до своего «кабинета», чтобы там дать волю слезам. К ее великой радости, добродетель оказалась вознаграждена. Не прошло и десяти минут, как раздался звонок.
— Айза, как я рад, что застал тебя, — обрадовался Джерри. Сердце у Изабель запело. — Ты себе не представляешь, в каком я настроении! Меня только что разделали под орех. Любой неумеха даже без ракетки выступил бы лучше.
Изабель интуитивно догадалась, что лучше не говорить Джерри, что она видела игру.
— Хочешь поговорить? — предложила она.
— Если честно, мне бы побыстрее забыть об этом позоре. Но я чувствую, что если хоть немного не поскулить, то так и будут мучить воспоминания.
Он пустился в самобичевание, причем рассуждения о собственной бездарной игре продолжались, наверное, не меньше, чем сам матч.
— Айза, ты не сердись, — наконец сказал он. — Я понимаю, тебе это очень скучно…
— Нет, нет, что ты, Джерри, все в порядке, — успокоила она.
— А знаешь, почему я так расстроился? Отчасти потому, что я знаю, что игру смотрел Пако. Вот сейчас положу трубку — и он понесет меня по кочкам. Если я и дальше буду так играть, чего доброго, еще и в клуб назад не возьмут.
— Ну вот что, Прахт, хватит ныть, — упрекнула Изабель. — Я ничего не понимаю в теннисе, зато я знаю, что неудачи бывают у каждого. Сегодня просто наступила твоя очередь.
— Послушай, Айза, почему так получается? — с нежностью произнес он. — Ты говоришь самые обычные вещи, но из твоих уст они меня утешают.
Она мысленно возликовала.
— Как бы то ни было, — продолжал Джерри, — я знаю, Пако собирается на недельку сорвать меня с турнира и немного поднатаскать. Позвоню, когда буду знать, где я и что я. И кстати, если тебе когда-нибудь станет так же худо, как мне сейчас, и захочется поплакаться мне в жилетку, хотя бы по телефону, — отец всегда знает, как меня найти.
Ему явно не хотелось заканчивать разговор, тем более что для звонка была еще одна причина. Он тихо сказал:
— Изабель, я по тебе в самом деле очень соскучился. Порой просто с ума схожу, кажется, вот сейчас брошу все эти ракетки и полечу к тебе.
Она попыталась шуткой скрыть волнение:
— И разумеется, вернуться к учебе.
— Ну уж нет! — рассмеялся он. — До такой степени помешательства я еще не дошел. Спокойной ночи, чудо-девочка.
По установившейся традиции, закончив работу, Изабель звонила отцу, они вместе шли домой — обычная городская мера предосторожности, полезная в любом возрасте.
— Много успела? — спросил Рей, шагая по безлюдной улице.
— Кое-что, — уклончиво пробормотала дочь, не желая признаваться, что весь вечер только и думала что о разговоре с Джерри.
— Кстати, я сегодня видел по телевизору твоего приятеля, — без всякой задней мысли заметил отец.
— Это кого? — небрежно уточнила Изабель.
— Юного Прахта, кого же еще? Его вышибли с корта в два счета. Должен сказать, теннисист из него неважнецкий.
«Это не страшно, папа, — подумала Изабель. — Зато человек — замечательный».
В отличие от дочери у Реймонда была масса свободного времени — от той минуты, когда он расставался с нею у дверей лаборатории, и до этой вечерней прогулки.
Он, конечно, тянул на себе весь дом — убирался, ходил по магазинам, готовил еду, а потом садился за тьму журналов, которые Изабель теперь получала по подписке, и отбирал для нее то, что казалось ему заслуживающим внимания.
Однако полной жизнью это вряд ли можно было назвать, и Рей сам это отлично понимал. Что еще хуже, ему делалось все яснее, что того же мнения придерживается и Изабель.
Как-то утром, в восемь, придя в лабораторию, Изабель обнаружила у себя на двери записку от Прахта, в которой тот просил ее зайти, как только будет свободная минута.
Озадаченная, девушка поспешила в кабинет профессора. В полном соответствии с положением его хозяина, из окна кабинета открывался великолепный панорамный вид на реку Чарльз и переливающиеся огнями небоскребы на другом берегу.
Профессор предложил ученице чашку настоящего кофе из кофеварки. Сделав глоток, Изабель спросила:
— Так зачем вы хотели меня видеть?
— Дело касается твоей диссертации, Изабель. Точнее — ее отсутствия. На протяжении тех лет, что я тебя знаю, ты всегда фонтанировала идеями, гипотезами, теориями — хватило бы, чтобы занять всех физиков Америки лет эдак на сто. Тебе не кажется странным, что ты никак не выберешь себе одну, главную тему?
Изабель молча пожала плечами.
— Хочешь, я тебе скажу причину?
Она кивнула.
— Все дело в отце, ведь так?
Он ждал ответа, но девушка молчала.
— Послушай меня, Изабель, рано или поздно ты закончишь свою диссертацию и предложения о работе посыплются на тебя как из рога изобилия. К тому моменту тебе ничего не останется, как признать, что отец доиграл свою роль до последнего поклона. И сыграл ее блестяще — чтобы дальше спокойно почивать на лаврах. Твоих лаврах. Куда ты тогда его денешь?
Изабель надолго задумалась. После затянувшейся паузы она робко возразила:
— Я ему нужна. Правда нужна.
— Это-то я тоже понимаю, — сочувственно согласился Прахт. — Беда в другом: он не будет нужен тебе.
— Карл, позвольте мне быть с вами откровенной насчет отца… — Она помялась, но потом все же выдавила: — Меня крайне пугает его будущее.
Как-то вечером На второй год ее работы в Массачусетском технологическом пришел факс. Сначала письмо было отправлено на физический факультет Беркли, упомянутый Изабель в ее злополучной статье.
Декан позвонил в Кембридж по ее домашнему номеру. Уже первые звуки голоса бывшего начальника и обрадовали, и удивили Изабель. А после теплого обмена приветствиями профессор сообщил нечто, что привело ее в окончательный восторг.