Сомнительные достоинства этого лекарства, однако, не сократили потока пациентов, разочаровавшихся в традиционных методах лечения.
В других случаях — так было, например, при Рейгане и Буше — на островах разрешались методики лечения, которые строгое американское законодательство запрещало — к примеру, использование в лечебных целях зародышевых тканей, полученных в результате аборта. Это дало нейрохирургам возможность испытать радикальные методы лечения и существенно продвинуть вперед изучение таких страшных недугов, как болезнь Паркинсона и даже Альцгеймера.
Не афишируя своего присутствия, эмиссары всех международных фармацевтических корпораций регулярно наведываются в эти учреждения, причем даже крупные университеты закрывают глаза на спонтанные поездки на Карибы своих именитых профессоров, которые те обычно называют «рабочим отпуском».
И вот Дмитрий Авилов стоит на взлетной полосе аэропорта Сент-Лусиа, среди буйства красок тропического рая, с его бушующими вулканами и цветущими долинами.
Крошечный островок в группе Малых Антильских привлек бывшего советского ученого ультрасовременным оборудованием клиники Святой Елены.
Непохожий на себя, в спортивного вида рубашке с короткими рукавами и распахнутым воротом, Авилов всматривался в безоблачное небо, дожидаясь появления самолета с семейством Циммер на борту, которое летело из Буэнос-Айреса с пересадкой в Каракасе.
Авилов был в напряжении. Перед пациентами он держался уверенно, но в глубине души его одолевали сомнения в эффективности генной терапии, которую он готовился применить.
Один из привлекательных моментов экспериментального метода лечения в столь отдаленном месте — возможность буквально похоронить свои промахи. Тем не менее нет никакой гарантии, что никто не узнает о его неудаче. С другой стороны, в случае успеха он сумеет привлечь внимание прессы к крошечному островку — свидетелю его научных достижений.
Послышалось урчание маленького самолетика. Машина показалась на горизонте, сделала круг над полем и изящно порхнула на полосу. Пилот бойко соскочил на землю и поспешил открыть дверь пассажирского салона. Темнокожая медсестра в синем форменном костюме проворно спустилась по трапу с небольшим саквояжем в руках.
Она обвела пристальным взглядом людей, выстроившихся перед зданием аэропорта, и направилась к белому микроавтобусу. Дожидавшиеся в прохладе кондиционера санитары вышли из машины, поднялись в самолет и вывели оттуда Эдмундо Циммера. Пепельно-серое лицо прославленного маэстро уже несло на себе печать близкой смерти. Его положили на носилки и унесли в фургон.
Другие пассажиры — Мюриэл, дети Эдмундо, Франциско и Доротея, — проследовали за санитарами, пытаясь прикрыться ладонями от палящего карибского солнца.
Местные власти строго следили за выполнением всех таможенных формальностей невзирая на лица. Даже знаменитому профессору Авилову не удалось договориться о послаблении для своего больного.
Наконец микроавтобус увез больного, его жену и русского врача, а дети поехали следом на такси.
Когда все опять были в сборе — уже в вестибюле клиники Святой Елены, — Авилов объявил:
— Не вижу смысла откладывать. Основная процедура уже проведена на клетках его костного мозга, которые я брал при пункции. От нас требуется лишь ввести больному рекомбинантные клетки и заставить их трансформировать смертоносный ген. Думаю, мы это можем сделать прямо сейчас.
— Я согласна, — ответила Мюриэл и вопросительно взглянула на детей Эдмундо. Те тоже кивнули.
— В таком случае, — продолжал Авилов, — я позабочусь, чтобы больного отвезли в палату и начали переливание. Поскольку результаты появятся лишь спустя какое-то время, вам всем предлагаю поехать в отель и отдохнуть с дороги.
— Я хочу остаться с ним, — возразила Мюриэл.
— Я тоже, — хором ответили сын и дочь.
— Как пожелаете, — не стал спорить Авилов. — Только учтите: к нему буду допускать по одному.
Как и предвидел профессор, в течение нескольких дней никаких изменений не происходило. Авилов на время вернулся в Бостон, где его ждали дела и другие больные. Родные маэстро Циммера поочередно то дежурили в госпитале, то загорали на пляже.
В этом далеком от большого мира райском уголке совершенно нечем было заняться. Даже газеты сюда приходили с трехдневным опозданием. У себя в номере Мюриэл нашла буклет с краткой историей острова. В числе главных достопримечательностей этого места называлось кладбище семнадцатого века, на котором покоятся представители переселенцев. Если верить брошюрке, среди похороненных на этом кладбище значился человек с экзотическим именем Уриэль да Коста. Мюриэл предложила съездить туда.
— Может, это наш родственник? — предположил Франциско.
— Сомневаюсь. Но хотя бы время убьем.
Удовольствие получилось двойственным.
Франциско переводил надписи на надгробьях, испанские и португальские. Что самое удивительное — посреди замшелых, потускневших от времени камней им попались три явно свежих надгробья.
Вглядевшись поближе, они с изумлением обнаружили, что захоронения датируются последними пятью годами. И покойники были не испанцы и не португальцы. Надпись на одной плите гласила: «Мэри Донован, 1935–1989».
Франциско без слов угадал мысль Мюриэл и решительным шагом направился к смотрителю. На вопрос о том, кто эти люди, старик сначала пожал плечами, а потом прошамкал несколько слов.
Увидев, в каком состоянии вернулся юноша, Мюриэл в тревоге спросила:
— Что он сказал?
Франциско передразнил старческое дребезжание и французский акцент.
— Очень болели. Потом померли. Я хоронил.
— А ты не спросил, отчего они умерли?
— Говорит, это пациенты клиники.
Оба не на шутку встревожились и разволновались, но решили пока Доротее ничего не говорить. Когда Авилов прибыл из Бостона на чартере, они ждали его в аэропорту, чтобы поговорить без свидетелей.
Их подозрительность профессор воспринял с видом оскорбленной добродетели.
— Я не хотел бы обсуждать такие вопросы прилюдно. Разреши те сначала доставить в больницу этот важный генетический материал, а потом мы все обсудим.
Позже, за дверями профессорского кабинета, Франциско не выдержал.
— Почему вы нам ничего не сказали о своих неудачах? — набросился он на врача.
— Потому что у меня их нет, — ледяным тоном ответил Авилов. — Не забывайте, на этом острове есть и другие клиники, и другие доктора.
Мюриэл смерила его пытливым взором.
— А Мэри Донован не ваша пациентка?
Русский неловко поерзал.
— Считаю ваш вопрос неэтичным, — неразборчиво пробормотал он.
— Не трудитесь, — ответила Мюриэл. — Вы уже на него ответили.
Внезапно Авилов запаниковал.
— Миссис Циммер, вы не понимаете, — торопливо заговорил он. — Эта женщина попала ко мне практически при смерти. Было уже слишком поздно. Но лечение ей никак не повредило…
— Если бы вы сообщили мне об этом в Бостоне, у меня было бы к вам больше доверия.
— А вы бы тогда согласились сюда поехать?
— Не знаю. — Мюриэл покачала головой. — Но лишний раз бы все взвесила.
— Вы Доротее сказали? — поинтересовался он.
— Нет, — ответил брат девушки. — Пока нет.
— Тогда дайте мне хотя бы неделю отсрочки. Ее ретровирус я подержу в холоде, а вы тем временем увидите, как пойдут дела у Эдмундо.
Мюриэл гадала, скольких еще таких двуногих морских свинок он «лечил» здесь? И много ли таких Мэри Донован на других райских островах? Конечно, пока русский не опубликовал своих результатов в печати, рано судить. Но почему-то интуиция подсказывала Мюриэл, что в этой публикации положительный эффект терапии будет преувеличен, а случаи, когда лечению подвергались больные на запущенной стадии, таинственным образом ускользнут из его памяти.
Хватило и пяти дней, чтобы понять: у Доротеи есть надежда. Успех Авилова подтверждал ту истину, что даже дьявол порой творит чудеса.
Чем бы ни руководствовался Авилов в своих исследованиях, ученый он был высочайшего класса. С каждым днем делалось все очевиднее: Эдмундо войдет в историю медицины как первый больной, страдающий хореей Гентингтона на стадии ремиссии.
Это было выдающееся достижение.
Пожалуй, на уровне Нобелевской премии.
62Изабель
Прошло почти два месяца. Изабель получила от профессора Авилова надписанный для нее экземпляр статьи, которая должна была появиться в ближайшем номере журнала «Генная терапия», и прочла ее со смешанным чувством. Имена пациентов, естественно, не назывались, но по представленным данным можно было сделать вывод, что Эдмундо лечение помогло. Во всяком случае, в работе шла речь о нескольких больных примерно того же возраста, которых доктор Авилов спас. Потом мама подтвердила ее догадки.
С профессиональной точки зрения к работе трудно было придраться. Дело свое Авилов, бесспорно, знал. Без высокопарных эпитетов он так преподнес свои достижения, что они тут же попали на первую полосу «Нью-Йорк таймс».
В статье много говорилось о последствиях авиловского открытия. Не вызывало сомнений, что, получив, благодаря созданному им ретровирусу, возможность бороться с таким тяжким недугом и восстанавливать здоровье пациентов, медики смогут существенно продвинуться в лечении и другого тяжелого заболевания — болезни Альцгеймера.
Из очерка также следовало, что бывший советский ученый оказался хорошо приспособлен к условиям капиталистического общества. Восхищаясь работой Авилова, бравший у него интервью журналист не скрывал и того, что русский профессор — материалист до мозга костей. Газета приводила слова самого Авилова: «У меня красавица-жена, трое чудесных ребятишек и четыре классических спортивных автомобиля».
По счастливому стечению обстоятельств, вскоре научный мир ждало главное событие года. В Стокгольме профильные комитеты уже оценивали достоинства тех или иных соискателей премии в разных областях: медицины, химии, литературы и физики. Официально имена лауреатов должны быть объявлены в октябре, а вручение по традиции происходит десятого декабря, в годовщину смерти Альфреда Нобеля.