— Итого, — строгим взглядом обвожу наших новых педагогов, — у нас три правила. Первое: детей надо любить. Второе: бить детей запрещено… ну, в смысле, вам это запрещено. Третье: постарайтесь, чтобы дети вас не сожрали. Доступно? Вопросы есть?
На самом деле я могу придумать хоть сотню таких правил. Мне просто нравится число три.
Если честно, так себе из меня директор. Но другого-то нет…
Педагогов трое. Все люди, двое мужчин и женщина. Они смотрят на меня так же скептически, как и я на них. Нам некуда друг от друга деваться. Мне без них придется отправить детей в городскую школу, известный рассадник мелкого криминала… туда и приютские ходят, это уже вишенкой на торте. А у этих людей был выбор — наше богоспасаемое заведение или острог. Они предпочли нас. Интересно, как скоро они в этом раскаются?
Круглолицый усач тянет руку. Припоминаю, что он единственный из них действительно работал школьным учителем — русский язык и история. На каторгу угодил за ДТП с летальным исходом. Если бы преступление было связано с профессиональной деятельностью, я бы его не взяла, несмотря на лютый дефицит кадров. А так — просто за руль его сажать не станем… хотя чего это я, у нас и транспорта-то нет.
— Скажите, понадобится ли адаптировать программу? Я работал в приличной школе, там снага не учились, но я слышал, что они…
Подбираюсь:
— «Что они» что?
— Как бы это сказать… плохо успевают. Вот я и подумал, надо будет упростить материал и задания…
Волевым усилием разжимаю непроизвольно сжавшиеся кулаки:
— Значит так! Выучить намертво, не забывать и повторять, как заклинанье: ваши ученики — такие же дети, как и все прочие! Снага-хай — не слабоумные и не ущербные! Мы просто медленно взрослеем, к этому придется приноровиться. Нам нужна обычная, самая что ни есть стандартная, утвержденная всеми Морготовыми министерствами и ведомствами школьная программа. И если ученики чего-то не поймут, значит, вы объясните снова! И снова! Хоть сто раз, хоть тысячу! Сколько потребуется! Но в итоге они должны понять все, ясно вам это⁈
Что-то меня заносит… Круглолицый и женщина втянули головы в плечи. Только третий, бритый наголо, но с пижонской бородкой, по-прежнему сидит в вальяжной позе и смотрит на меня со сдержанным, брезгливым слегка любопытством.
Зря я так с ними — веду себя, как начальственное хамло. Я же видела в личных делах, через что этим людям пришлось пройти. У женщины плотная перчатка на левой руке, а у круглолицего странно перекошены плечи. Здесь практикуются телесные наказания, и очень жестокие — дичь полнейшая, никогда этого не пойму.
Под одеждой не видно, но я знаю, что у каждого из троих на лодыжке — браслет-трекер, прямо как у меня с Токс. Технология другая, а суть, по большому счету, та же.
Откашливаюсь:
— Вот, в общем, что я еще хотела сказать… Вы можете питаться в нашей столовой. Даже в ваши выходные дни. С завтрашнего дня на вас тоже будут готовить. У нас хорошо кормят, дважды в день — мясо. И… ну, короче, насчет премий. Мы их, если честно, в бюджет не заложили пока. Давайте по итогам первого рабочего месяца посмотрим, что сможем для вас сделать… будет зависеть от результата вашей работы, конечно же. Ну и если что-то прям срочно нужно, вы не стесняйтесь, обращайтесь прямо ко мне. Что-нибудь придумаем.
Вообще-то платить этим людям мы не обязаны, они получают казенное содержание — но видела я суммы того содержания. Я за пару вечеров в лапшичной мастера Чжана больше оставляю, а это совсем непафосное заведение. Нет уж, эксплуатация рабского труда — с этим, пожалуйста, не ко мне.
— И вот что еще… Да, ваши дела я читала, статьи знаю… Но все-таки хотела бы от каждого из вас услышать, почему вы оступились. Просто чтобы понимать, с кем имею дело. Можно не при всех, давайте я с каждым лично переговорю.
— Мне скрывать нечего! — бодро рапортует круглолицый. — Виновен в дорожно-транспортном происшествии, повлекшем смерть двоих разумных и тяжкие телесные повреждения еще у двоих. Аварию допустил в результате преступной небрежности, повлекшей за собой грубое нарушение правил дорожного движения. Намерения причинить кому-то вред не имел, но вину свою признаю полностью, деятельно раскаиваюсь, наказание считаю заслуженным и справедливым. Готов искупить честным трудом!
Киваю:
— Спасибо. Вы можете идти. Жду вас завтра на уроках. — Обращаюсь к пижону с бородкой. — А вы? Что случилось у вас в университете?
Пижон был ни много ни мало профессором биологии и попался на получении взятки, но конкретных обстоятельств я из формулировок досье не поняла. Телесные наказания к нему, единственному из троицы, не применялись из-за дворянского происхождения. Имя у него такое еще, с пятой попытки запомнила — Илларион Афанасьевич.
— Я подожду в коридоре, — пищит женщина и выходит вслед за круглолицым.
Илларион Афанасьевич не меняет своей вальяжной позы — так и сидит, развалившись на стуле и скрестив на груди руки:
— Видите ли, Софья Александровна… Понимаю, многие осужденные говорят подобные вещи. Однако в действительности я попал на каторгу не из-за того преступления, которое вменяется мне в вину.
С кем он разговаривает, что за Софья Александровна? А, это же мое имя по паспорту. Отмахиваюсь:
— Зовите меня Соль, тут все так делают. Так вы что, не брали ту взятку?
В тоне пижона сквозит снисходительность:
— Формально это действительно была взятка, и я ее принял. Однако такого плана подношения профессорам в нашем университете — общепринятая практика, даже своего рода традиция.
— Тогда за что же вас наказали?
— Обозначу это так: академические интриги. Если несколько упрощать, я чинил препятствия проведению ряда экспериментов с участием разумных, поскольку полагал их неэтичными.
— Почему? И не надо на меня смотреть, как на слабоумную! Я хоть и снага, но знаю значение слов «эксперимент» и «неэтичный».
Знаю куда лучше, чем мне хотелось бы.
— Подопытные получали гонорар, довольно значительный с их точки зрения, однако обо всех рисках их не предупреждали… по крайней мере, на доступном им уровне.
Вздыхаю:
— Шик-блеск… Кажется, я могу угадать с одной попытки, какой расы были эти подопытные.
— Да, вы верно все поняли, Софья Александровна, — надо же, упрямый какой дядька. — К сожалению, я не могу подтвердить эту историю. Формулировки обвинения весьма расплывчаты, поскольку в дело были вовлечены… высокопоставленные лица. Однако впоследствии некоторые из экспериментаторов сами оказались на скамье подсудимых. Смею надеяться, в этом есть и доля моей заслуги. Я многое поведал следователям, и не все они рабски благоговеют перед чинами и титулами. Меня вызывали с каторги, и я давал показания в суде. Понимаю, любой на моем месте рассказал бы подобную историю. Хотите верьте, хотите нет, но такова правда.
— Спасибо, я поняла вас. Будьте добры, пригласите даму, пожалуйста.
Женщина с простым именем Анна Павловна будет преподавать у нас математику и физику. Она — бухгалтер, попавшийся на крупных махинациях.
Анна Павловна садится напротив меня, но смотрит в стол и молчит. От нее пахнет неуверенностью и страхом. Пытаюсь помочь ей:
— Вы успели посмотреть школьную программу?
— Да-да, я ее изучила! Опыта преподавания у меня нет, но я буду очень стараться, правда. — Она наконец поднимает на меня глаза. — Понимаете, я служила бухгалтером двадцать пять лет. Прошла путь от младшей операционистки до главного экономиста крупной организации. И за все эти годы не присвоила ни единой деньги.
— А что случилось потом?
— Дочь… — Анна Павловна часто моргает, сдерживая слезы. — Моя Алена, красавица, умница… Она была так счастлива, когда получила тот контракт. Конкурс огромный был, но Алена и правда лучшая. И ведь не в мужской клуб устраивалась — на железную дорогу, обслуживать составы класса люкс. Думала, заработает денег и устроится в жизни. Контракт-то был на пять лет.
— И… что же пошло не так?
— А вы не знаете, да? Никогда не жили в юридике?
— Нет, не доводилось.
Что такое эти юридики вообще? Вроде бы так называют земли, принадлежащие магам-аристократам. Там до сих пор чуть ли не крепостное право. Дичь какая-то, одним словом.
— Вот и мы с Аленой… не представляли себе, что это на самом деле за работа. И как клиенты обращаются с персоналом. Алена почти каждый месяц попадала в больницу с травмами… — женщина заливается краской, — интимного свойства. Служащих на контракте в юридиках вообще не держат за людей. За полгода моя дочь превратилась в собственную тень. Когда она приезжала на выходные, я прятала все таблетки в доме.
— Но почему она не расторгла контракт?
— Неустойка… неподъемная для нас сумма. Если бы мы продали все, что у нас есть — не покрыли бы и половины. Одна только пластическая операция сколько стоила… Алена очень красива, но у корпорации определенные стандарты, так что это оказалось обязательно. И тогда я… украла деньги у себя на работе. Я знала, что это неминуемо всплывет. Но не сразу — Алена должна была успеть аннулировать свой контракт.
— И она успела?
— Да, слава Богу, она успела. Потом, конечно, расторжение контракта было оспорено, но Алене уже удалили идентификационный чип, и она уехала на земские территории. Там не так уж сложно сделать новые документы. Надеюсь, теперь у нее все хорошо.
Накрываю ладонью руку Анны Павловны — правую, без перчатки. Обычно люди не любят прикосновений снага, мы им кажемся грязными. Но сейчас, я чувствую по запаху, нашей новой учительнице необходима любая поддержка.
— Вы очень… смелая женщина. Я не осуждаю вас… и вашу дочь тоже. Ни за что. Я это все понимаю.
Не мне судить, правда. Я и сама наделала глупостей, польстившись на деньги и статус — пусть это все осталось в прошлой жизни.
— Вы понимаете? — в глазах женщины стоят слезы, и все же она улыбается. — Мы ведь на все готовы ради них, ради детей…
— Да. Абсолютно на все.