Андрей. Когда можно убивать
Кабзда встречает нас в лице ротмистра Рокотова, который вторгается прямо на КПП.
— Смир-рна! — орет Рокотов. — Кто из вас, сукины дети, зачинщик драки?
Стоим навытяжку, молча — как и дежурные. Только эти таращатся на разнос с восторгом: что-то будет⁈ А мы рады бы провалиться сквозь пол — не выходит.
— Кто. Зачинщик. Драки⁈
А правда, кто? Спровоцировал снага Сицкий, а в рожу зарядил первым, э… кто-то из Славиков.
Молчим, точно истуканы — ведь и обращается Рокот… ни к кому.
— Значит, не признаемся, — констатирует ротмистр как-то даже удовлетворенно. — Ну и славно. Тогда — всему кагалу наряд. Первый — в Сотах! «Банька по-опричному»…
Я стараюсь глядеть только прямо перед собой, но примечаю физиономию конопатого дежурного. Та становится сложной: «банька» — занятие явно непопулярное. А Сотами здесь называют помещения для техники.
«Назначено дисциплинарное взыскание, — оживает голос у меня в ухе, — чистка ремонтных ангаров. Явиться к назначенному времени…»
— Первый — за то, что вы в драку влезли, — поясняет ротмистр. — Второй…
В это время во внутреннюю стену КПП раздается стук. Кто-то лупит рукой в перчатке, не заботясь тем, чтобы отворить дверь.
— Новобранцы, прибывшие из увольнительной, — немедленно к полковнику Ожегину!
Рокот сбивается. Его взгляд на мгновение расфокусируется, в глазах загораются огоньки, как было у Хлынова. Потом они гаснут, и ротмистр щурится раздраженно:
— Хрен с вами… Князь вас сам разберет. Но я бы на вашем месте радоваться не стал. Бегом марш, нах!
А ведь не снага.
Федька выметается с КПП прочь, едва не забрав с собою дверной проем, за ним летит пулей Сицкий. За этим — уже не пулей, а двумя, скажем, фугасами — Мирослав с Вячеславом. Я последний.
Спешим мимо плаца, по которому вяло бродит фигура с «главным орудием опричника», потом мимо тех самых Сот — густой запах машинного масла, разносящийся от ремонтного крыла, раскрывает всю глубину выражения «банька по-опричному». Наверняка же вручную заставят драить.
И вот «Ковчег». Пафосное название штаба вроде как объясняется наличием подземных ярусов.
Снаружи бетонное здание впечатления не производит: два этажа из четырех над землей, на крыше торчат антенны и какие-то выцветшие флажки. Под крышей штаб опоясывает то ли декоративный орнамент — квадратно-гнездовой, как и все тут — то ли круг из каких-то защитных рун. Правда, местами он облупился.
Под козырьком на крыльце вялятся караульные — один с винтовкой, второй — э-э… с темным металлическим жезлом, напоминающим болт для крепления шпал. Понимаю, что магия, но выглядит все равно странновато…
Федька, став напротив крыльца, отдает честь… Следую его примеру, как и остальные. «Курсанты учебного резерва по приказу полковника Ожегина!» — гулко басит Суворин.
Миг ожидания — и боец с жезлом лениво машет рукой.
«Контроль допуска пройден», — пищит наушник. Ну надо же: а могли бы и не пройти?
— И не торчать в коридоре, — мрачно советует нам караульный, дернув уголком рта.
Перед полковничьим кабинетом Суворин робеет, и мяч переходит к Сицкому, который стучит, входит первым и, вытянувшись во фрунт, рапортует о нашем прибытии. Я просто повторяю все, что делают парни. Чувствую себя странно. Надо было мне в школе лучше ОБЖ-шника слушать, а не гоготать над ним после уроков. Наш Петр Федорович, также известный как Петя-Федя, был отставным прапорщиком и воевал; правда, из магии он владел только даром крепкого слова и умением сохранять чистоту обуви, в каком бы там состоянии ни было все остальное.
Ожегин не поворачивается от монитора минуты две, пока мы — ну да, опять! — стоим навытяжку. В кабинете накурено — не то чтобы я разбирался в сортах, но кажется, табак недешевый.
По дороге я успел выяснить, почему ротмистр назвал полковника Князем — это не титул, а прозвище, «Князь Поронайский». Командир здешнего гарнизона — человек, не чуждый гражданской жизни: имеет квартиру в городе (а может, и не одну!), частенько наведывается в Поронайск, дружит с городским головой, и вообще — лицо опричнины в регионе! А вторая ключевая фигура здесь — госпожа Челядникова, глава СБ. Только эта, в отличие от Ожегина, серый кардинал. Ну а оставшийся комсостав можно и не запоминать! — все равно эти двое решают (а ведь всего лишь про «Князя» спросил у Гани, пока шли от КПП до Штаба).
Полковник молча глядит на нас поверх узких очков с дымчатыми тонированными стеклами, взгляд медленно переползает с одного на другого.
— К каждому у меня будет два вопроса, — наконец говорит он. — Сицкий. Почему позволил втянуть себя в словесный конфликт?
Дворянчик мнется, однако выдавливает тот же ответ, что дал мне:
— Была задета дворянская честь, ваше высокоблагородие.
— Второй вопрос. Для тебя дворянская честь главнее устава?
Вижу боковым зрением, что Ганя идет пятнами.
— Никак нет, ваше высокоблагородие.
— Это правильный ответ, Сицкий.
— Ваше высокоблагородие, разрешите…
— Цыц. Суворин. Почему не сделал попытки вмешаться в диалог Сицкого с этими… снага?
Молчим.
— Проявил безынициативность, ваше высокоблагородие, — наконец выдает Федор.
— Застремался лезть поперек дворянина? — жестко произносит Ожегин.
— Так точно.
Боковым зрением вижу, что Федору стоит больших усилий не опустить подбородок. Но толстяк держится.
Князь кивает.
— Братья Мамонтовы, два вопроса на двоих. Первый — Вячеслав. Что заметил перед потерей сознания?
От Славика буквально волнами расходится чувство стыда.
— Не могу знать, ваше высокоблагородие, — сдавленно отвечает он.
— Тогда тот же вопрос ко всем. Перед тем, как упал Вячеслав — что увидели… любопытного?
— Разрешите… — неуверенно басит Федор. — Заметил тень, ваше высокоблагородие.
— Тень⁈
— Ну… да… Так точно! — спохватывается толстяк. — Заметил мелькнувшую странную тень, размером с кошку! Тень совершила перемещение от ствола тополя душистого в сторону курсанта Мамонтова — в обход оптических законов физики! После чего курсант Мамонтов совершил падение на асфальт! Э… непроизвольное.
В кабинете вновь повисает пауза — еще непонятнее предыдущих. Федя, ботаник хренов! Физик!
— Тополя, значит… душистого? — наконец, уточняет полковник.
— Так точно, ваше высокоблагородие. Также известен как тополь Максимовича, также известен как осокорь.
Лицо полковника являет сложную гамму чувств. Это как если бы кролик перед съедением рассмешил удава, рассказав тому неожиданный анекдот. Уже как-то и глотать его неловко… сразу.
— Достаточно. Кроме Суворина, кто-то заметил… тень?
Звучит наше слитное «никак нет» — мое чуть-чуть с опозданием. Лицо Князя снова становится непроницаемым.
— Второй вопрос. Мирослав. Когда ты обнаружил, что брата срубил тихушник, почему сразу не ударил по площади?
Славик скрипит зубами:
— Не могу знать…
Я жду рыка «А кто может знать, млять⁈» — но нет. Просто еще одна очень долгая пауза, пока Ожегин не отводит взгляда от Славика.
А потом наступает моя очередь.
— Усольцев. Применял магию целенаправленно или спонтанно?
Я хочу ответить «спонтанно» — чистая правда же! — но вдруг повторяю за Славиками:
— Не могу знать, господин полковник. Вроде бы и спонтанно — ребятам опасность грозила. А с другой стороны — хотел ее применить. Просто решил это как-то… мгновенно. Словно не головой.
Ожегин усмехается:
— А чем, Усольцев? Жопой решил? Или сердцем? Сам ты как думаешь?
— Будто бы… животом, господин полковник.
Тот кивает:
— Это был вопрос вне зачета. А вот тебе, Усольцев, второй… Ты почему эту снага не вырубил?
— Не имел возможности, — бормочу я и неожиданно понимаю, что имел.
Об этом-то и вопрос.
— Ты имел возможность, — спокойно говорит Ожегин, — ты ведь ее замедлил. И я тебе больше скажу. Ты видел, что эта снага очень опасна: вывела из строя троих, включая двух боевых магов. И ты понимал опасность для, — он усмехается, — для ребят. Ты боксер. Наиболее эффективным решением было б ее нокаутировать — в момент замедления. А ты вместо этого начал катать снага по асфальту, точно японский монах какой-то. Так вот, Усольцев, вопрос. Почему. Ты. Ее. Не вырубил?
Стою — дурак дураком, таращусь в пространство.
На мониторе полковника ждешь увидеть тактические карты какие-нибудь. Вместо этого там — текст. Очень крупным кеглем; и, кажется, это книга графа Толстого. Судя по фамилии, Безухов. Я в школе читал.
Внезапно я понимаю ответ. И произношу:
— Потому что она девочка, господин полковник.
Ожегин снова кивает:
— А когда можно, Усольцев?
Лупаю глазами.
— Когда становится можно бить девочек? Вот она поднимается с асфальта — необычная, мать ее, девочка с кастетом — и ты роняешь ее второй раз. Думаю, что на третий тебя не хватило бы. А если бы эта снага все же достала кастет? Пистолет? Нож? Потом? Или сразу? Если бы кто-то из других снага продолжил бы пинать Сицкого? В какой момент становится можно бить? А когда — убивать? У тебя есть в голове это понимание? Четкая черта?
Табачный дух все-таки здесь слишком ядреный. Уже задыхаюсь.
— Никак нет, ваше высокопревосходительство.
И это чистая правда. Я не знаю, когда можно убивать.
Ожегин сверлит взглядом:
— Запомните. Вы теперь не там. Не в безопасном купеческом городке… по ту сторону Урала, где до столицы рукой подать.
Это он у нас на Пролетарке не бывал.
— Тут — выселки. В городах заправляют группировки нелюдей. Всюду Хтонь. Мутанты разгуливают среди разумных, и милиция ничего не делает, наоборот… чуть ли не на службу их принимает. Бандиты-снага в открытую держат местные бизнесы. Всем известно, что они практикуют, — Ожегин понижает голос, — магию крови. И ненавидят людей как биологический вид, а в особенности — опричников. Как носителей недоступной им высшей магии и опору государственного порядка.