Как только я начинаю думать, что мы едем уже достаточно долго, Генрих останавливает машину. Над дорогой высится скала с одиноким деревом на вершине.
— Поднимемся?
— Я-то — легко! А ты?
Генриху лет пятьдесят, не возраст для снага, но все-таки… Но он только усмехается и ступает на крутую тропу — местами по отвесной скале надо просто карабкаться. Я взбегаю на вершину раньше, чем он — но совсем ненамного.
Дерево оказывается кленом с огненно-алыми листьями. Ветки прочные, удобные… Нет повода не провернуть пару трюков! Рывок — и я уже в ветвях. Сальто назад, мир переворачивается, листья мелькают золотыми вспышками. Руки хватают ветку, тело инерцией выносит вперед — я почти падаю, но в последний момент подтягиваюсь и встаю на ноги. Толстовка мешает двигаться — срываю ее и изящным движением бросаю вниз, остаюсь в тонкой белой майке.
Двойной рондад! Вращаюсь, ветер свистит в ушах, земля где-то там, внизу. Приземляюсь на край ветки — она гнется, но я уже толкаюсь в прыжок, чтобы провернуть двойную сальтуху.
И гвоздь программы — свободное падение. Раскрываю руки — и в последний момент хватаюсь за нижнюю ветвь. Качаюсь, смеюсь, сердце колотится где-то в горле.
Разумеется, я не красуюсь и не кокетничаю — просто использую удачный момент для тренировки! Судя по смеющимся глазам Генриха, он именно так все и понял.
Мы сидим на обрыве, болтая ногами. Слева — свинцовая гладь залива Терпения, справа — пылающее море осеннего леса. Я чувствую исходящее от тела Генриха тепло — но не касаюсь его.
— Даже жаль, — говорю, — что ничего у нас с тобой не сложится. Слишком разное… представление о допустимых методах.
— Ты полагаешь? — осведомляется Генрих светским тоном. — А что именно тебя смущает?
— Да как бы сказать… Ну, то, что ты даешь деньги в рост.
— А как ты себе представляешь развитие города без системы кредитования? Примерно каждый второй малый бизнес, услугами которых ты пользуешься каждый день, существует благодаря моим кредитам. Остальные — благодаря кредитам других, и, знаешь ли, условия там куда хуже, особенно для снага.
— Это я все понимаю, не тупенькая… Но заставлять детей платить долги родителей — это перебор, нет?
— Думаешь, мне это нравится? Но, видишь ли, мы, снага-хай, низко себя ценим. Поэтому и гробим себя вредными привычками… — Тело Генриха рядом со мной буквально излучает здоровье и силу, сам-то он явно чурается вредных привычек. — Однако детей мы любим. Обеспечить будущее потомства ценой собственной жизни… не стоит ставить снага-хай перед таким искушением, Соль. А как бы ты поступила, если бы принимала решения?
— Не знаю, — облизываю враз пересохшие губы. — Наверное, я просто не хочу быть на месте того, кто принимает такие решения.
— Ты понимаешь, что тем самым уступаешь право принимать решения кому-то другому? Например, мне. Или любому из тех, кто рвется к власти. Все еще думаешь, что я — худшее, что могло случиться с этим городом?
Молчу. С моря поднимается холодный ветер.
— Мы могли бы иногда встречаться, — говорит Генрих. — Я покажу тебе, как город устроен, что в нем с чем связано, как этим всем можно управлять… и в какой мере. Да, многие вещи неподвластны мне — но, может, ты и окажешься той, кто найдет способ их исправить.
— Как-то все это… неожиданно. Мне надо подумать.
— Разумеется. Не нужно решать сейчас. Спешить некуда. То, что у нас с тобой может сложиться — в любом плане — это очень, очень надолго, Соль.
Он этого не произносит, но я мысленно заканчиваю фразу — «может быть, навсегда». И я не знаю, как к этому отнестись.
Серое море внизу бьется о скалы.
— Сожалею, милая барышня, но ваше оружие восстановлению не подлежит. Возьму на себя смелость утверждать, что раз это непосильная задача для меня, то ни один мастер с ней не справится — по меньшей мере на Сахалине, но, полагаю, и далеко за его пределами.
Старый — нет, древний — кхазад грустно улыбается и возвращает мне бесполезный кусок металла, который совсем недавно был больше чем оружием — частью меня самой.
К этому мастеру я пробивалась почти что с боем — армия его потомков наперебой объясняла мне, что прапрадеда тревожить не следует, тут ничего не сделает даже он. Но я умею быть упрямой, как лошадь на повороте. Токс сразу сказала, что кастет, как она выразилась, «за пределами ремонта»; вообще она довольно правильно говорит по-русски, но проскальзывает иногда в речи такая вот калька с авалонского. Значит, и Токс может ошибаться, тем более что она ювелир, а не оружейник. Поэтому я всеми правдами и неправдами добилась приема у лучшего мастера по металлу на Сахалине.
Чтобы услышать то же самое.
— Поняла. Извините за беспокойство. Сколько… я вам должна?
— Разумеется, вы ничего мне не должны. Я же ничего для вас не сделал.
— Спасибо, вы очень добры. Но… можно вас попросить рассказать, что с этим кастетом случилось?
— То же, что происходит со всеми нами… даже, как то ни печально, с такими юными барышнями, как вы. Если бы это были механические повреждения или коррозия, я нашел бы решение. Но здесь другое. Все мы беззащитны перед временем. Даже металл устает, милая барышня, — кхазад тяжело вздыхает. — Уж поверьте, я знаю, о чем говорю…
— Время? Но… это же совсем новый кастет! Его выковали для меня, по руке, по балансу… то есть не совсем для меня, но не суть важно… Не больше пяти лет прошло!
— Вы заблуждаетесь, барышня. Я не могу точно определить возраст, поскольку условия хранения мне неизвестны… Но эта вещь старше меня, ей сотни лет. Когда я пачкал пеленки, она уже была почтенным изделием. Попробуйте обратиться в Южно-Сахалинский археологический музей. Быть может, там ею заинтересуются.
— Ясно… Спасибо вам еще раз, и простите, что потратила ваше время.
Бреду к выходу из мастерской под взглядами многочисленных потомков старого мастера, в каждом из которых явственно читается «А мы же говорили!»
Усталость металла… Что за чертовщина? С чего вдруг металлу в совершенно новой вещи устать? Что этот быковатый тяжеловес нахимичил? Подпрыгиваю на месте — время! А я-то голову ломала, почему эдакая мясная туша двигалась в разы быстрее, чем я? Нет, ну это нормально — побеждать с помощью такого лайфхака⁈ Хотя, конечно, чья бы корова мычала, я и сама не так чтобы с открытыми картами играю… Нет, это другое, у меня всегда есть веские причины, а этот мамкин маг и волшебник мог бы драться честно, как подобает мужчине! Ладно, Моргот с ним, с недоумком-тяжеловесом и его читерскими приемчикам. Даст Илюватар — мы с этой шоблой высокородных кретинов больше не встретимся на узкой дорожке.
С кастетом, конечно, чертовски обидно вышло. И не в том беда, что он был моим любимым оружием — помучаюсь и привыкну к другому. Но это единственное, что Сто Тринадцатая оставила после себя. Она была на редкость равнодушна и к барахлу, и к отношениям. Всего две вещи имели значение для нее — связь с учителем и этот кастет. С ее учителем мне наверняка придется встретиться, и вряд ли это будет легко — как он воспримет то, что его лучшей ученицы нет в живых? Может, в глубине меня и сохранилась ее тень, но это даже не раздвоение сознания — просто призрак, воспоминание. А теперь я и кастет профукала… Позорище, а не наследница.
Погода соответствует настроению — серый пасмурный день клонится к вечеру. Впрочем, мне на руку, что теперь мало солнца — в последнее время я стала плохо его переносить. А вроде бы в первые недели в этом мире такой проблемы не было — наоборот, я каждый раз радовалась теплу и свету. Должно быть, тень во мне становится сильнее. Но ведь и я становлюсь сильнее в тени. Недавно удалось прятаться в тенях почти час без всякого дискомфорта, а поначалу уже через двадцать минут кружилась голова, через тридцать пять — кровь шла носом.
Дорога домой лежит через «верхнюю», парадную часть города — аристократические особняки, пафосные заведения, бульвары. Мне казалось, тут этого всего непомерно много, но недавно я с удивлением узнала, что Поронайск по меркам Тверди — чрезвычайно демократический портовый город. Местные аристократы селятся в основном в Южно-Сахалинске, рядом с великокняжеской резиденцией. Вот там — настоящая жизнь, культура, технологии, а у нас в Поронайске — грязный порт, всякий сброд и выселки. Ну и пожалуйста, больно надо. Меньше высокородных задниц — чище воздух.
Мысли привычно соскальзывают на проблему, которая занимает мою лохматую снажью голову почти круглосуточно: где деньги, Зин? За три месяца более-менее удалось наладить управление Домом так, что не приходится регулировать каждую мелочь вручную. Я могу быть уверена, что дети будут накормлены и присмотрены. Мелким вовремя поменяют подгузники, средним не дадут кидаться ладно еще едой, но хотя бы тарелками, а старшим — пускать самодельные фейерверки прямо в помещении. Персонал — золото. Одна только Юдифь Марковна чего стоит. Благодаря ей я почти избавлена от необходимости таскаться по казенным учреждениям, что очень кстати — чиновники от меня не в восторге, на них мое скромное снажье обаяние отчего-то не действует. А сейчас еще, даст Илюватар, уроки начнутся, учителя уже списки учебников и пособий на первое время составили. В общем, все как в том анекдоте — «без проблем, были бы бабки».
Прохожу мимо шикарного ресторана — красотка-хостес за стеклом таращится на пустую улицу, не переставая старательно лыбиться во весь рот. В ярко освещенном зале ненавязчиво играет джаз, сияют белоснежные скатерти — и ни души.
Пора посмотреть правде в глаза: зарабатывать прежним способом в ближайшее время не выйдет, потому что тяги у контрабасов нет. Дальше проедать оставленные Раэлем деньги нельзя — это резерв на случай ЧП, которые у нас неминуемо будут в количестве, тут уж к гадалке не ходи. Значит, надо найти новый способ заработка, и чем скорее, тем лучше.
А почему бы, собственно, не прямо сейчас? Пояс со снаряжением на мне — всегда его ношу, день свадьбы Кляушвицов оказался чуть ли не единственным исключением. Сумерки — лучшее время, мое время. Св