ет бледный, тревожный, изменчивый. Луна, пробивающаяся сквозь рваные облака, и редкие фонари создают причудливую игру теней — густые, насыщенные, они так и зовут завернуться в них. Как же я в прошлой жизни была слепа к теням — они казались мне серой невнятной массой. В действительности у каждой из них есть и оттенок, и текстура, и влажность, и даже что-то вроде запаха — едва уловимого даже для снага, но совершенно реального.
Прислушиваюсь — вот в этом богатом особняке, например, нет ни души… кроме крыс. Сигнализация — ха, да я знаю эту систему! Лажа полнейшая, очковтирательство за кучу денег. Шик-блеск, она даже на второй этаж не проведена.
Заворачиваюсь в мягкую теплую тень и взбираюсь наверх по вычурной лепнине. Балконная дверь открывается самой простой отмычкой — да тут и шпильки хватило бы! Дом насквозь провонял пылью, мышиным пометом и мерзостью запустения. Тут лет сто никого не было… а, нет, покрывало на кровати под бархатным балдахином отчетливо пахнет недавним соитием — быстрым и жарким. Смотрю, слуги времени даром не теряют, живут на всю катушку. И сейчас, небось, самоотверженно несут дозор в каком-нибудь веселом заведении в портовом квартале вместо того, чтобы охранять хозяйское добро.
Мебель и люстры укутаны белой тканью — дом-призрак. Места, однако, прилично… Вот в этом холле устроить бы спортзал, а из той комнаты вышла бы отличная игровая для малышей — только заменить дурацкий щербатый паркет нормальным ламинатом. Коврики цветные разложить, стены ватманом для рисования обклеить… ожил бы дом.
Плюхаюсь в огромное кресло возле камина — сюда пять таких, как я, спокойно поместились бы! Разваливаюсь, оттопыриваю мизинчик и манерно тяну:
— Жа-ан, голубчик, а ну подай-ка мне фуа-гра де Шампань с соусом из молодых крутонов!
Да, знаю, что это форменный детский сад — но как же мне осточертело все время быть взрослой! Говорю, впрочем, одними губами — меня-то камеры не пишут, когда я в тени, а вот звук уловить вполне могут. Хотя далеко не факт, что они вообще работают.
Главное дело, этот набитый пыльным барахлом дом хозяевам не нужен — тут лет пять никто не живет. Разве не справедливо будет, если они в добровольно-принудительном порядке поделятся с теми, кому нужнее? Конечно, самое ценное, должно быть, вывезено, но и, например, эти уродские кубки чего-то стоят. А вот в том буфете наверняка найдется столовое, что бы это ни значило, серебро. Закуплю своим троглодитам новые учебники и нормальную демисезонную обувь, а то так и топчутся по слякоти в кроссовках. Почему у одних есть то, что им не нужно, а у других нет даже самого необходимого? Неужели забрать эти вещи не будет справедливо, хорошо и правильно?
С другой стороны… Приютские, отжимая у моих ребят новенькие толстовки, рассуждали примерно так же.
Да и если с практической стороны зайти… Воровство — это не так уж на самом деле увлекательно. Только в книжках вольные воры все из себя такие гордые и независимые, а в реальности надо быть частью системы. Сбыт, информационная поддержка, крыша на всех уровнях — и всем отстегивай, причем каждый в любой непонятной ситуации норовит тебя кинуть и сдать. И во всяком траченом молью барахле придется разбираться, а то легко набить рюкзак ничего не стоящим хламом…
Ладно, пофантазировали и будет. Домушничество — ну не мое это. В борьбе с контрабасами есть хоть какая-то романтика, а тут унылота одна. Какие еще имеются варианты? Можно попросить работу у Генриха, у него задачи для меня найдутся, и заплатит он щедро… но между нами все-таки что-то складывается, и не хочется портить это банальным трудовым контрактом.
Значит, остается Хтонь. Что ж, я ведь и сама отчасти Хтонь! Правда, это может оказаться скорее проблемой, чем преимуществом. Когда меня почти уже растоптали бешеные жуки, я провалилась в пространство, сотканное из теней. Там был некто. Он полоскал мне мозги — «мы с тобой одной тени, бла-бла-бла» — и уверял, что однажды я приду к нему сама. Понять бы, что он имел в виду… Надеюсь, вход на территорию аномалии не будет засчитан как сдача с потрохами. В любом случае ничего плохого этот некто мне тогда не сделал — даже наоборот. Обидно будет из страха перед непонятно чем не ходить в Хтонь никогда. Потому что ну чертовски интересно же, что там такое!
Глава 8Андрей. Ненужная импровизация
«Чпок! Блу-у-п!»
Звук — точно сирену из унитаза включили. В первый раз я чуть не обделался, но вскоре понял, что это событие безобидное. Просто лопается в болотной жиже пузырь, вязкая пленка разбрызгивается в стороны, а вот оттуда, из глубины, раздается вой.
Но это ж, наверное, не кто-то живой так воет. Это такое просто, ну, природное явление. Хотя какое, нахрен, природное? — это Хтонь! Тут учебник не по биологии нужен, а по психиатрии — чтобы местную флору-фауну описать.
«У-уп!»
Края отверстия в топкой земле неторопливо смыкаются.
Не могу удержаться и не взглянуть туда одним глазом — хотя с моей кочки ни черта не видно. И не могу не думать о том, что случится, если такая вот… э… нора раскроется под моими ногами. Похоже на то, что скользить буду долго и глубоко, куда там Алисе. Ага, вот и кустик с ягодами. Маслянистые бусины, все идеально круглые, идеально черные… словно, не знаю, в невесомости кто-то разлил чернильницу. Как будто искусственные.
Из них делают тягу.
Мой первый — то есть позавчерашний — выход в Хтонь меня не впечатлил. Я ожидал чего-то… ну, как в кино. Зловещих руин, лабиринтов, монстров. А тут — болото и болото. Нет, нас в школе учили, что Хтонь может быть совершенно разной. Где-то тебе пауки будут бегать в рост человека, а где-то мертвые дети таращиться из-подо льда. Что-то как раз биологичка вещала про «воплощение коллективного бессознательного жителей региона» и «вам на обществознании об этом подробней расскажут». Рассказали, ага. Три раза. Впрочем, где там была тверская Земщина — и где Хтонь…
А тут — рядом.
— Главное дело, когда ты туда идешь — это план, — поучал нас Рокотов. — Действовать четко, не метаться. Без импровизации! Этого Хтонь не любит. И не прощает.
— Разрешите вопрос? — обратился Ганя. — Что конкретно значит «без импровизации»?
— Поясняю, — охотно ответил ротмистр и постучал ногтем по планшету: — Вот это у меня, Сицкий, план. План занятия. А вопрос твой — ненужная импровизация. За это полсотни отжиманий тебе — прямо сейчас.
На сам выход позавчера нас повел штабс-капитан Езерский — он же Езда, он же Капитан Тяга. Кроме нас, курсантов, в группе были два старших — поручик Грунтов и знакомый нам вахмистр Тещин, которому Рокот сказал: «Ну если ты в группе, то я спокоен», — но так, чтобы мы не слышали.
Тещин был здоровенный тип с рябой рожей, всегда спокойный и как будто неуклюжий. Комбез на нем не сидел идеально, как на Тяге, но зато Теща всегда щегольски подворачивал рукава. Делал он это не просто так — на мосластом предплечье вахмистра багровел огромный ожог, покрытый окаменевшей коркой. То есть это нам уже рассказали, что ожог. «Вечный», несводимый. Из Хтони.
Были и еще два… э… ветерана — колоритных типа, чьи звания понять мне не удалось.
Одного из них — уже в машине — нам представили как «Гущина, старшего охотника; если он говорит валить — надо валить». А про второго — тертого мужичка с золотым зубом — сказали, что «это Брунь, не хотите проблем — не слушайте его, млять, советов». Сам Брунь только усмехнулся и согласно кивнул.
Ну а самым адреналиновым экшеном оказалось вот что: когда наш вездеход подкатил уже к краю топи, откуда-то из кустов выскочил квадроцикл и кинулся удирать по кочкам.
Штабс-капитан удостоил его только мимолетного взгляда и реплики «Контрабасы, ска…» — а вот Брунь долго щурился, словно рассматривая, кто там был за рулем, и лыбился.
А, нет, забыл еще один эпизод. Когда во второй раз открылась дыра в земле, делающая «ву-уу!» В самый-то первый раз мы все — девятеро новобранцев — кирпичей отложили, а старшие стали ржать, кто-то сказал что-то про «посвящение» и «пердеж Хтони».
А вот потом, когда это случилось опять, наш Буран-Морозов решил выпендриться и метнул в эту дырку, пока она еще не захлопнулась, свою ледяную стрелу. Края земляной норы покрылись инеем, глубинный вой обиженно оборвался. Не прошло и секунды, как поручик Грунтов отвесил Бурану такого леща, что тот сам чудом не улетел в отверстие, Брунь одобрительно матюкнулся, а штабс-капитан повторил инструктаж в ключе «ничего, обезьяны, без приказа не трогайте».
После этого было скучно. Мы обследовали квадраты, которые определил Езерский, и собирали черные ягоды. Их тут было до черта.
Сам Езерский, пока мы занимались делом, небрежно так озирал окрестности — было б на что смотреть на болоте, ну! — Тещин приглядывал за нашей группой, а поручик — за шайкой мажоров во главе с Долгоруковым. «Старший охотник» шарился по периметру, а вот мутный Брунь оказался в какой-то момент рядом со мной.
— Ягодка эта знаешь, скок стоит? — сказал он, срывая капельку тяги и кидая ее в мой контейнер.
— Ну?
— Без «ну», а то рукой махну. Тыщу денег за кан, понял?
— За что?
— Э… Ну в смысле за три кило. Но ее и мелкими партиями берут в городе — да хоть поштучно.
— Кто? — ляпнул я, прежде чем осознал, что не стоит.
— Да хоть кто! — довольно ответил Брунь. — Вишь, опричники всех распугали, народ боится ходить… А между тем опасности никакой нет, если с кочек-то не спускаться. Такие дырки — они никогда под кочками не раскрываются. По кочкам гуляй, понимаешь, как по проспекту! Кочкам наше почтение…
Он долго бы еще распинался, напуская папиросный дым, но я повернулся и — по кочкам — отошел от Бруня подальше. Знаем такие подкаты.
Однако назойливый дядька с фиксой от меня не отстал.
Уже на базе — когда мы выгружались из вездехода — он опять оказался рядом и сунул в карман моего комбеза грязную мятую бумажку.
— Чо ты рожу кривишь, — шепнул Брунь, — все же понял. Здеся все всё понимают. Хочешь тоже нормально бабок поднять — обращайся.