Соль взвилась, как тот ниндзя, — ну и тоже давай грибочки катаной разваливать. Шинковать.
У Клары альпеншток, тоже пару уродцев разделала. Мотя…
— Там, — негромко говорит эльф, но почему-то мы сразу слышим.
Как по мне, Мотя, хоть и без ковырялки, но самый жуткий из нас. Потому что всегда спокойный такой, довольный, голос — будто мы не грибы ходячие рубим, а по-прежнему бутерброды кушаем.
Там, куда Мотя указывает, в тени группки чахлых березок стоит… фигура. Кажется, женская. В платье… или в кимоно? Из рукавов видны руки — белые, как молоко. Только вот голова у фигуры не человеческая. Над узкими женскими плечами возвышается тонкая, плавно изогнутая журавлиная шея. И башка на ней — птичья. В этих сортах я тоже не разбираюсь — может, и не журавль, а цапля? Но горло у твари белое, вздутое, клюв длинный, стремный, а кожа вокруг глаз красная, точно их ошпарили.
Стоит, помавает руками.
— Белошейка, — сплевывает Клара, рассекая очередной мухомор. — Соль, завали ее! Иначе эти не кончатся.
Снага не нужно дважды просить — она невероятным прыжком переносится над полчищами грибных-костяных воителей, взмахивает катаной… тварь распадается, не сопротивляясь, с треском, точно Соль картонную коробку рассекла. И… все.
Грибки тотчас же останавливаются, разваливаются на части: кости — отдельно, склизкая червивая мякоть — тоже отдельно. Начинает жутко вонять, и как будто сумерки наступают, хотя обед. Блин, а такое уютное место было.
— Снимаемся, келебрахт! — раздраженно командует Клара. — Пора на выход.
Набрали мы вправду много. Гоню пока что мысли о том, хватит ли этой суммы на выкуп Варе. Как говорят сталкеры — примета плохая.
— Той же дорогой не выйдем, Клара, — говорит Мотя. — Сама глянь.
Подтягивая лямки рюкзака, гляжу и я. Ну да, ну да.
«Той же дорогой» — это мимо березок, где стояла жуткая баба с журавлиной башкой. Останки чудища как в воду канули — да и не стоит их подбирать, себе дороже. А вот березки пожухли, однако притом разветвились, сплелись. Какой-то кустарник выпер под ними, напоминающий «егозу», а на стволе самой толстой березы точно глаз вспучился и готов открыться, шевелится.
— Может, вон с той стороны получится, — машет кхазадка. — Тогда нормально. Ну-ка, всем стоять.
И пробует по широкой дуге обойти березки — но все-таки в нужном нам направлении. Обратно, к выходу.
— Клара, нет! — предостерегает Мотя.
Я тоже вижу: твердая почва под ногами Клары вдруг начинает «дышать», точно диафрагма. Кхазадка, бранясь, возвращается.
— Да, не пускает. Мокроухие, только без паники. Так бывает. Значит, в большой обход. И, главное, не ругаться на это! — хотя сама только что матюкалась как сапожник.
— Примета плохая, — хором произносим мы с Соль.
— Точно.
А Мотя задумчиво уточняет:
— Это значит, к эпицентру выброса…
— А что делать? — обрывает кхазадка. — Не болтай! Вон, салаги — и те уже усвоили… Все за мной.
Идем. Березки теперь за спиной, и, кажется, мы углубляемся в очаг. Хтонь опять выглядит безобидно, как пейзаж скучного болотца с перелесками, — и я не выдерживаю:
— А может, все же расскажете, что за выброс такой? Ну… на всякий пожарный… Просто чтобы мы понимали. Выброс чего? Эпицентр чего?
Клара не удостаивает ответом, а вот Мотя задумчиво произносит:
— Эта прорва тяги… Она и есть — выброс. Так же, как и прорва тварей, и прочие… проявления. И все это говорит о том, что тут кто-то применил магию. Не чтоб от медведя отбиться, а… посерьезнее. И все это — реакция на случившееся.
— Кто? Зачем? — Соль навостряет уши — буквально. Смешно выглядит.
— Я не знаю. Но…
— Этот звук… — не унимается Соль. — То ли вой, то ли стон, то ли скрежет… Вы его слышите?
— Цанг! — рявкает Клара. — Я сказала!
И в это время… перед нами раскрывается новый пейзаж. Этакий распадок, а в нем… Если сегодня утром я посчитал, что нам встретилось много тяги, то вот теперь действительно понял, что значит много.
Черная ягода здесь заполоняет все. Натурально — ковры из тяги. И главное — ягоды здоровенные, намного крупнее тех, что мы раньше насобирали. А это значит — кратно дороже.
Кхазадка застывает столбом, на ее лице — сложные чувства. Радость, жадность и удивление — пополам с испугом. И даже невозмутимого Мотю пробило: таращится изумленно, закусил губу.
— Шик-блеск! — восклицает Соль, самая быстрая из нас. И, вывалив старую тягу из пакета на землю, немедленно начинает грести новую. — Фу, как тут воняет… И звук… бедные мои ушки!
— Соль… — тянет Клара, но как-то неуверенно. — Тяги тут что-то уж чересчур много… Это уже… может быть чревато… Траштук! Мотя, что думаешь?
— Конечно, — энергично отвечает снага, — конечно, может! Тут же Хтонь! И мы сюда за тягой пришли! Чтобы ее тут собрать и продать!
Эльф кивает:
— Выглядит необычно. Но путь привел нас сюда. Это правда.
А я, глядя на Соль, тоже опорожняю первый пакет и начинаю грести ягоды покрупнее. Грех не собрать же! Тем более, кроме самих черных ягод, тут ничего особенного и нет.
И Клара решается:
— Ладно. Перенабираем пакеты поочередно — брукштайн? Только когда наполнили целиком заново — высыпаем старый улов из следующего. Только так! Идем парами: я и Соль, Мотя и Мясопродукт. От напарника дальше полутора метров не уходить! И от второй пары дальше десяти метров — тоже. Погнали.
Идем. Движемся медленно — пакеты заполняются быстро. И снова гоню от себя преждевременное ликование. Сейчас опять какие-нибудь плотоядные грибы вылезут… так, об этом думать тоже не надо. Вместо накручивания эмоций пытаюсь смотреть спокойно, понять что-то про это место — сечь поляну.
Ага, вот. В траве под черными ягодами — следы. Будто бы даже свежие. Не то чтобы я следопыт, но в рыхлой влажной земле отпечатался четкий контур узкого сапога — вроде как женского. А вот беленький, не помятый, не пожелтевший окурок от тонкой дорогой сигареты. Дергаю Мотю.
— Да, — спокойно говорит он, — здесь следы троих. Вчерашние. Двое из них — ушли. Топтались с краю, ждали. И ушли потом.
— Э… В смысле — двое ушли? А третий?
Мы с эльфом как раз добрались до самого плотного ковра тяги — груд черных ягод посреди жухлой желтой травы. Мотя орудует грабельками медленно, плавно и тоже будто пытается что-то вычислить, осознать.
Вместо ответа — вытягивает руку вперед, точным движением ведет грабли, и под ковром тяги обнаруживается край черного полиэтилена. Плотного, чистого — недавно оставили здесь. Расстелили, как моя бабушка поверх грядок стелила.
Зачем?
Мотя точно впал в транс — только не умиротворенный. Бэд трип. Лицо отстраненное, жесткое, складки вдруг очертились. Глядит куда-то в пустоту.
— Тропа привела сюда, — говорит он. — Мы должны увидеть.
И мягко, уверенно, слитным движением отбрасывает лежащий на земле покров. Сразу весь.
Соль и Клара чуют неладное — поворачиваются в нашу сторону.
Под полиэтиленом — яма. Неглубокая — где-то на штык. В длину — метра полтора. Она выстлана тем же черным полиэтиленом изнутри и по края залита бурой от крови водой.
…В яме лежит тело снага. Мужчина, лет тридцати — сорока. Кажется, абсолютно голый. Он смотрит невидящим взглядом в небо. То, что я считал круглой кочкой — это была его голова, запрокинутая на край.
Его вены вскрыты. На правом бортике ямы аккуратно уложен нож — обычный кухонный нож — тоже в бурых пятнах.
От Соль и Клары доносятся сдавленные звуки; вонь, пошедшая от воды, ударяет в ноздри. К горлу подкатывает.
— Carnel tyen i men. Nai i melthir ú-dollien ar núred[*], — звенящим голосом произносит Мотя.
— Уходим! — грозно и хрипло приказывает кхазадка, одним рывком затягивая рюкзак и забрасывая на плечо. — Андрей, тащи его!
Земля приходит в движение.
«Уо-ооо!.. Ву-у-уу!..» — в десятке мест сразу распахиваются чертовы каверны. Стремительно, как бывает только на перемотке — и в Хтони — обрушиваются сумерки.
«Его» — это явно не труп. Тянусь схватить щуплого эльфа за шкирку… нет. Наталкиваюсь на яростный, все понимающий взгляд. Мотя — здесь.
— Vennas! — говорит эльф, вскакивая. — Уходим!
И сам тащит меня в сторону от жуткой могилы, выстланной полиэтиленом. В россыпях черной тяги по черной глади.
Мы бежим прочь, и я вижу через плечо, что тело, как в саван, обернутое в полиэтилен, проваливается куда-то вниз — в глубины болота, откуда звучат эти вопли, откуда растут деревья с глазами. И капли тяги потоком сыплются в зев могилы, будто черные блестящие камни.
— Не отставать! Не оглядываться! — рычит Клара, и я бегу, как на полосе препятствий.
Позади стонет Хтонь.
Мы вырвались. Это стало понятно… не сразу. Но все-таки вопли из-под земли мало-помалу стали звучать не прямо по курсу, а больше сбоку, а потом и вовсе остались у нас за спиной. И стихли.
— Плешивый лес, — бросила Клара, впервые за десять минут сбавив темп. — Тут… хотя бы место знакомое.
Лес был бы самым обычным, кабы не парочка обстоятельств. Во-первых, деревья все без листвы. Даже елки — и те без иголок, это особенно жутко. Во-вторых, ни травы, ни подлеска — ничего этого тоже нет. Просто плотно сбитая почва. Деревья в нее словно воткнуты, а не выросли. В одном месте проходим мимо поваленного ствола — ну точно, в земле просто дырка, будто столб вытащили.
Понимаю, что не надо так делать, но все же не удержался — толкнул какой-то обрубок с обломанными сучьями, когда мимо шли. Повалится или нет?
Дерево устояло, даже не покачнулось. Вот только ствол оказался мягким, точно из пластилина сделанным. Ладонь отпечатывается на нем целиком, и отпечаток немедленно начинает заполняться какой-то вязкой, красноватой субстанцией — да еще ровненько так.
Матюкаюсь, вытираю руку о джинсы, больше не экспериментирую.
Тем временем Соль тихонько — чтобы Клара не наругалась — терзает Мотю вопросами: