Раздался хриплый вопль, тело противника сгибается пополам. На десерт бью ребром ладони в шею, резко, без размаха. Он оседает, хрипит, затихает. Отползаю, прижимаясь к стене. Физически цела. Но глаза… Перед ними все еще пляшут черно-белые пятна. Хреново — я не смогу сейчас уйти в тень…
— Соль, вы в порядке? — голос запыхавшегося Иллариона Афанасьевича дрожит. — Вот, обопритесь на мою руку, вставайте…
Надо же, усвоил наконец, как нужно меня называть. От помощи не отказываюсь — не тот момент, чтобы демонстрировать феминизм.
Кажется, оба тела на мокром асфальте едва дышат, но на всякий случай уточняю:
— Эти… что с ними?
— Живы, но без сознания. Соль, прошу вас, пройдемте в мою квартиру.
— Позже. Надо их допросить, узнать, кем они посланы и для чего…
— В этом нет необходимости. Мне известно, кто прислал этих людей. Пройдемте в дом, вы вся дрожите.
Действительно — адреналин схлынул, и меня трясет. Отвратительно быть слепой… даже почти слепой, контуры реальности понемногу проступают перед глазами, но совсем размыто. Поднимаюсь по зассаной кошками лестнице на третий этаж. Опираюсь на пластиковые перила, прожженные зажигалкой и исписанные наименованиями половых органов. Слушаю, как проворачивается ключ в замке.
— Сожалею, но могу предложить вам присесть разве что на койку, — с горечью говорит Илларион Афанасьевич. — Увы, я не успел обзавестись стульями…
— Вот уж на что пох, чесслово, ять!
Ощупью нахожу кровать и плюхаюсь на нее — панцирная сетка проваливается под задницей, в бедра впивается железная рама. Биолог суетится по хозяйству. Шумит вода, потом щелкает электрочайник, пахнущий дешевым пластиком, и в воздухе разливается аромат свежезаваренного чая. Однако, даже в этой убогой обстановке наш учитель остается аристократом — никаких чайных пакетиков!
Зрение понемногу восстанавливается, но при воспоминании о пережитой беспомощности меня потряхивает. Похоже, чем сильнее я делаюсь в тени, тем уязвимее становлюсь к свету. И самое скверное — неведомым врагам это известно, вряд ли мощный фонарь оказался у них при себе случайно. А вот мне неизвестно, кто они и чего им нужно… И долго ли мне оставаться слепой?
Илларион Афанасьевич протягивает щербатую кружку. Грею пальцы. Дешевый чай отдает веником, но заварен на славу.
— Вы обещали рассказать, кто напал на вас и почему.
— Боюсь, вы ошибаетесь, Соль. Ничего подобного я не обещал. Я сказал, что знаю, кто послал этих людей. Послушайте, я чрезвычайно признателен за то, что вы спасли, вероятно, мою жизнь… и вообще за все, что вы для меня сделали. Однако теперь я вынужден сообщить, что не могу продолжать наше сотрудничество. Мне следует вернуться в острог и отбывать наказание там.
— Что? Какого хрена?
— Разве это не очевидно? Здесь моя жизнь в опасности.
— Думаете, бандюги вас в остроге не достанут?
— Они, быть может, и достанут. Но только меня. Не могу допустить, чтобы из-за моих проблем пострадали дети, пусть даже и снага.
От растерянности спускаю на тормозах расистское «даже снага». Нет, вы посмотрите, благородный какой гусь выискался! Сербаю чаем и говорю решительно:
— Я ничего этого не желаю слушать, Илларион Афанасьевич. Мы работаем вместе, а значит, проблемы у нас общие. Тем более что у них было оружие персонально против меня. Так что оставьте эти расшаркивания и скажите прямо — кто пытается вас убить и почему?
— Раз вы настаиваете… Этих людей прислал криминальный авторитет Парамонов, более известный под кличкой Барон.
— Барон? И когда же вы успели перейти дорогу Барону?
— Лично ему я, как вы изволили выразиться, дорогу не переходил. Однако на него работает одна моя старая знакомая… Впрочем, поскольку я имел несчастье неплохо изучить госпожу Альбину Сабурову, не удивлюсь, если на самом деле уже Барон работает на нее, а не она на него.
Сабурова… Я встречала ее один раз, но запомнила крепко — она едва не достала меня своей магией, я тогда увернулась чудом. О ней ходили зловещие слухи, но, как водится, самого туманного свойства.
— Альбина ведь каторжанка, так? Вы знаете, за что ее осудили?
— Не просто знаю, а принимал в этом непосредственное участие. Видите ли, Соль, так исторически сложилось, что академическая среда свободна от разного рода ограничений, обязательных в других сферах. В студентах и молодых ученых поощряются дерзость, полет мысли, тяга к эксперименту. Однако все это не касается таких вещей, как магия крови. К сожалению, Альбина Сабурова поставила себя выше любых запретов.
— Подождите… Так это она проводила те опыты… на снага?
— Именно. Ваш народ особенно восприимчив к некоторым видам этой магии. В легендарные времена шаманы приносили жертвы, и запах крови превращал снага-хай в настоящих берсерков, не знающих боли и страха, рвущихся в бой даже после множества тяжких ран. Заколдованная кровь называется ставленной, ее брали когда у животных, а когда и у разумных. Отданная добровольно кровь разумного считалась самой действенной. Естественно, много сотен лет эти практики находятся под строжайшим запретом — даже за распространение сведений о них полагается суровое наказания. Считается, что эти знания утеряны в веках. Но бывает, что в погоне за мудростью ученые забывают об этике…
— Старина Оппенгеймер не даст соврать… а, не обращайте внимания, это я о своем. Так что, вы пытались эту Альбину засадить, вместо этого она засадила вас, но вы дотянулись до нее из-за решетки?
— Да, вы верно изложили ход событий. Дотянуться до Сабуровой оказалось непросто — она принадлежит к одному из самых влиятельных придворных кланов. Однако Государь вмешался лично — с магией крови не шутят.
Часто моргаю. Зрение, хвала Основам, постепенно приходит в норму. Убогая комнатушка на вид оказалась точно такой же, как я представляла по запахам. Разве что веселенькие обои с яркими попугаями стали неожиданностью.
— Шик-блеск… И что, Альбина теперь вам мстит?
— Не исключено. Хотя бессмысленная месть не в ее характере — Сабурова весьма расчетлива. Быть может, она решила применить на практике полученные в лаборатории знания и ей требуется устранить того, кто знает ее грязные секреты.
— Применить? — от этой мысли делается нехорошо. — В смысле разлить где-нибудь ставленную кровь, чтобы снага-хай… превратились в берсерков?
Илларион Афанасьевич задумывается, склонив голову набок, потом говорит:
— Едва ли Альбина станет действовать настолько топорно. Это выдало бы ее с головой. Даже люди легко учуют запах крови, а уж исходящее от нее эфирное возмущение распознает хоть вчера инициировавшийся школьник… Ставленную кровь сложно замаскировать, она просто кричит о себе. Тем не менее если где-то вы отметите резкие немотивированные изменения в поведении соплеменников — будете знать, что искать.
Хм, изменения в поведении… Меня, помнится, слегка повело от запаха парного мяса с кровью, которое Генрих выставил на стол. Не так, чтобы потерять над собой контроль, но все-таки… Не может же он быть магом крови? Что-то такое о нем говорят, но слухами Твердь полнится.
Ладно, все это отвлеченные рассуждения. Зрение вернулось к норме, так что пора решать, что делать дальше. У подъезда то ли валяются, то ли очень даже пришли в себя два человека Барона… и далеко не факт, что их все еще только двое. Генрих — давно, когда я еще имени его не знала — обещал, что из-за ограбления проблем с Бароном у меня не будет, но теперь мы вляпались во что-то другое. И, похоже, своими силами не выберемся — я не могу в одну харю противостоять банде Барона. Но знаю того, кто и так уже ей противостоит.
Прежде я Генриха о помощи не просила, но настал момент, когда игры в независимость пора отбросить. Он принимает вызов на втором гудке:
— Да, Солечка, что стряслось?
— Генрих, у нас тут два… не трупа, надеюсь. И надеюсь, что два. Люди Барона.
— Одно к одному… Где ты?
Называю адрес.
— Не выходи. Через двадцать минут подъеду и порешаю твои вопросики.
Голос у Генриха спокойный, даже слегка ленивый. Приятно, конечно, перевалить свои проблемы на того, кто наверняка с ними справится. Вот только… чем придется расплачиваться за эту помощь? Ладно, будем, как говорится, решать вопросики по мере их поступления.
Генрих перезванивает ровно через двадцать минут:
— Можешь спускаться.
Он стоит у подъезда рядом со своим мотоциклом, небрежно привалившись к стене. А вот тел никаких уже нет.
— Здесь я уладил все, — машет он рукой. — Но на горизонте проблемы посерьезнее, Соль. И похоже, они окажутся общими. Не только у нас с тобой — у всего города.
— Что стряслось?
Генрих хмурится:
— Вот вроде бы пока ничего особенного… Но жопой чую — что-то назревает. А я достаточно долго живу, чтоб чуйку не игнорировать. Сегодня опричная база номер сто двадцать шесть забраковала мясо, которое сама же заказала. Я еще удивился, куда уважаемым врот опричникам столько парного мяса — там народу-то с гулькин хрен. Однако заказ есть заказ. И вот они его возвращают. Цидульку прислали, мол, продукт порченный — причем якобы магией. Предоплату назад требуют…
Пожимаю плечами:
— Выглядит как дешманская разводка…
— Что-то не так в этой истории.
От Генриха пахнет кожей, бензином, здоровым крепким потом, надежностью.
— Может, заказали по ошибке слишком большую партию и теперь придираются к товару, чтобы вернуть предоплату?
— Всяко может обернуться…
Звонит телефон Генриха. Из трубки — взволнованный женский голос:
— Мясник, тут фура с возвратом приехала со сто двадцать шестой… и они словно взбесились все.
— Псоглавые?
— Нет, наши, наши ребята! Слово за слово — и началась не драка даже — свалка. Они как с цепи сорвались, меня не слушают, никого не слушают! Генрих, давай сюда! Пока тут все друг друга не поубивали!
Пока звучат эти слова, Генрих заводит мотоцикл и поднимается в седло. Коротко оборачивается ко мне:
— Ты со мной?