Не отвечаю — просто запрыгиваю на заднее сиденье и хватаю Генриха за куртку. Конечно, я с ним, в этом так точно. Как там Мотя сказал? Barth, что бы это ни значило, enni.
Потому что, кажется, я понимаю, в чем проще всего спрятать кровь.
Глава 16Андрей. Порченый мясопродукт
Просыпаюсь за пару минут до подъема — привык уже. Табло над дверью отсчитывает 05:58. Цифры пульсируют в темноте. В казарме тишина, даже Славики не храпят. Даже Буран.
Отсек рассчитан на десятерых: девять курсантов и один «добавочный» из гарнизона. Местный. Зовут его Вальтер, с нами он почти не общается, и я даже не знаю, имя это или позывной. Да и мы друг с другом… В общем, между нашей пятеркой и прихвостнями Долгорукова теперь что-то вроде негласного перемирия. Без каких-либо соглашений. И чувствую, ненадолго.
Над моей койкой, прямо перед лицом — криво выцарапанный герб Коломенского училища. Царапал, разумеется, не я — предшественник. Не самое худшее, что можно найти на здешних стенах.
Из угла доносится писк зарядной станции. Мигают диоды — зеленый, зеленый, красный. Чей-то визор разрядился за ночь. Значит, кому-то бежать к офицеру за допуском вручную. Прекрасный повод получить выговор за несинхронизацию. Ставлю на Сицкого.
В ухе щелкает «пес»: «Подъем через двадцать секунд». Браслет на руке слегка нагревается — тоже напоминание.
В дальнем углу — общая щетка для сапог, похожая на противотанковый еж. Над ней табличка, распечатанная на штабном принтере: «Ты не грязь вытираешь — ты Хтони не даешь шанс».
Вспоминаю о Варе и вчерашнем вечере — последние десять секунд перед сигналом.
06:00.
Сигнал из-под потолка и сразу за ним — раздраженный бас вахмистра:
— Подъем! Построение — в шесть двадцать. Шевелим ногами, а не мозгами!
— Утречко, собаки, — изрекает наш старослужащий, непостижимым образом уже заправивший койку. — Ну, с Богом в говно.
Остальные не столь проворны: кто-то стукается о косяк, Буран матерится, зацепив дремлющего Горюновича. Ганя ворчит:
— А что, у нас теперь зарядка каждый день? Мы что, в армии?
Натягиваю покрывало на койку, на себя — комбинезон. Подвижные пластины елозят по телу. Проверяю доступ на браслете — визор мигает. Работает. Черт, сначала же полагается к умывальнику, комбез — потом… Ладно, неважно.
Умывальник общий, в ряд — четыре раковины, пять зеркал и один дозатор мыла, реагирующий только на ругательства.
Федор уже там, бурчит:
— Вода снова другая. Вчера хлоркой пахла, сегодня — как из колодца у бабки.
— Ты определись, — парирует Сицкий, — ты бабку нюхал или хлорку?
Умываюсь быстро. Чищу зубы обычной, неуставной щеткой. Однажды попробовал местный гигиенатор — обжег десны.
Пол уже залит водой. Буран перешагивает лужу:
— Рома, опять ты налил?
Рома — он же Тургенев — не теряется:
— Проверял, как ты по минному полю прыгаешь. Не сдал.
Все шутки в казарме — только для своих. Чужих словно не существует. И хорошо…
Напротив мутного зеркала — такой же мутный экран в стене, где мерцает очередная мудрость нашего искина: «Соблюдай фазу сна. Откат снижает точность».
На улице туман. На плаце уже загорелись инфракрасные дорожки для построения. Метки на земле почти невидимы, но визоры цепляют их мгновенно. Только Ганя мечется в поисках своего места. Встаю в положенный квадрат. Мигает синим — значит, все верно.
Рядом — еще два десятка человек. Некоторые уже в полной боевой экипировке, с магическим обвесом. Нам не положено, у нас — «сокращенный комплект».
На голове вахмистра — визор с купольной камерой, прозванный «Жало». Он не просто записывает — он фиксирует осанку, равнение, отставание, скорость движений. Если кто-то выполняет упражнение вяло — через полчаса получит наряд. Или два.
— Внимание. Разминка. Пять минут. Далее — физнагрузка «малая полоса». Оценка индивидуальная. Режим: снаряженный.
Голос вахмистра негромкий — он говорит в микрофон, звук идет через браслеты. Эха нет. Каждый слышит так, словно стоит рядом.
Сицкий сутулится, и «Жало» немедленно сигналит:
— Квадрат восемь — осанка нарушена. Исправить.
«Жало» стимулирует Ганю электроимпульсами, заставляя выпрямиться. Тот шепотом ругается. Мне сегодня замечаний не делают — удивительно!
Приседания, наклоны, выпады — обычная разминка, но в комбезе она дается нелегко. Тот давит все сильнее. Это называется «тренировка на груз». И снова Ганя среди отстающих: пластины сдвинулись, и он грохнулся на бетон, как мешок с мясом.
Я держусь.
Вместо полноценной полосы нас загнали на «сигнальное маневрирование» — полчаса координации и перестроений по командам визора, с бросками и поворотами. Смысл, видимо, не в том, чтобы вспотеть, а в том, чтобы хоть раз за утро двигаться синхронно с остальными. Наконец, команда: «Завершить. Строй — по секторам. Возврат — через главный вход».
Визоры отключаются, плац гаснет. Бредем обратно, шаг в шаг, отяжелевшие, будто после марш-броска, а не обычной зарядки. Внутри ворочается голод. Завтрак!
Между завтраком и обедом нас гоняли по очереди: сначала теория тактических разворотов, затем практика уборки коридоров с тактическими уворотами от вахмистра Тещина. Но, как известно, все это — лишь заполнение времени между приемами пищи.
И вот — обед. В столовой шумно, как всегда. Подносы лязгают, пол липкий, воздух влажный. У входа — раздатчик, квадратный корпус на подставке, шипящий и пыхтящий. Перед раздачей — сканер, бесконтактно измеряющий все подряд: давление, температуру, нервное возбуждение и десяток других показателей. От этих цифр зависит, что получишь — и всегда неудачно. Вечный повод для недовольства и шуток. Контейнеры с подогревом разные: рядовым — синие, офицерам — бордовые.
Ганя на второе получает сразу две котлеты и гречку с подливой. У него ноги дрожали после зарядки — видно, искин это заметил. Открывает контейнер: в одном отсеке котлеты, в другом гречка, а сверху еще и творожная запеканка — остаток с завтрака. Явно лишняя.
— Охренеть, — вполголоса возмущается Сицкий. — Это что вообще? Матрона, ты меня кормишь или консервируешь?
Матрона — искин, управляющий столовским хозяйством. Ответа, разумеется, нет.
Меня удостоили только одной котлеты.
Компот — традиционно густо-красный, будто с кирпичной крошкой. И с твердым осадком.
— Что, Сицкий, охота чайку? — спрашиваю.
— А у нас есть чай?
— Нет.
— Ну тогда да, конечно, наливай.
Лопаем.
В дальнем углу зала — Марушевили, завхоз. Сидит один, в полупальто нараспашку, с планшетом и подносом, на котором ни хлеба, ни каши — только кофе и витаминная таблетка. Постукивает пальцем по экрану и поглядывает на дверь, словно кого-то ожидая.
Сицкий замечает:
— Гляньте, Марушевили третий день как зомбак. Вальтер вчера говорил, тот с Ожегиным что-то обсуждал. Про мясо, вроде.
— Про мясо? — Федору всегда интересно про питание. — А что с ним?
— Кто его знает, — отвечает Ганя, раздраженно отделяя котлеты от творога, кашу он решил не есть. — Может, не то пришло, или не в том виде. Может, с хвостами. А может, и с глазами. Поди знай, чем нас кормят.
Мы еще доедаем, когда в дверях появляется вахмистр Горбенко. С этим типом редко имеем дело — нас все больше Тещин опекает. На Горбе комбез с потеками от машинного масла, рукава закатаны до локтя, на затылке, когда он вертит башкой, высматривая нас в зале, видна небритая щетина. От него тянет табаком и железом. Говорит он через зубы, не разжимая челюсти:
— Усольцев, Суворин, Мамонтовы оба, Сицкий — за мной.
Федор, не поднимая головы:
— Что опять? Мы же наряды уже отбарабанили.
— Поздравляю, теперь вы важные гости. На комбинат поедете.
— На экскурсию?.. — тянет кто-то из Славиков.
— Сопровождение, — обрывает его Горбенко. — Возврат фуры. Ожегин распорядился.
Мы глядим друг на друга. Мясо. Так вот оно чо.
— А чего нас-то посылают? — спрашиваю я.
— А потому что вы не на губе. Или хотите?
Славик качает головой:
— Спасибо, уже был.
Вахмистр поворачивается и уходит, не проверяя, идем ли мы. Понятно, что должны идти. Поднимаемся, сдаем посуду — все молча. Марушевили уже ждет в коридоре — держит стопкой электронный планшет и серую папку с завязками. Вид у него кислый…
Забираем обвес: усеченные комплекты — без брони, только с тактическими креплениями. Жарко в этой сбруе, но положено. Визоры цепляем к браслетам — обычный режим: пульс и координаты идут в канал, голос — нет.
Фура стоит уже у ворот, на погрузочной площадке. Марушевили садится к водителю, а нас ждет «Сирин» — старая жестяная таблетка на маготяге. Внутри пахнет горелым пластиком и пылью из фильтра; водила хмурый, не здоровается. Мы садимся по трое на сторону. Федька упирается коленями в Сицкого и молчит. Ганя пытается веселить всех, что-то щебечет про «как в увольнительную». Славик номер один прикрывает глаза: «Если усну — не трогайте. Только пристегните». Второй согласно кивает.
Фура заводится — поехали.
Ворота у мясокомбината — впечатляющие. У средневекового замка могли бы такие ворота быть. Или у этой, как ее… Трои.
Только их, кажется, не закрывают. В будке охраны сидит человек — не, кажись, это снага — но не шевелится. Рожа вся в телефоне, мы для него — как дождь: есть, ну и ладно.
Въезжаем во двор размером с наш плац — широкий, грязный. Асфальт с вмятинами. На одном из пятен — мутная радуга от разлитого жира. Справа — высокая металлоконструкция с черными окнами под самой крышей и темными, как от копоти, полосами на стене. То ли ангар, то ли цех — не знаю, как назвать.
Фура делает круг, задом подруливает к воротам. Дверь в ангар открыта. Внутри темно, но видно, что там кто-то есть: силуэты, движение, желтые лампы под потолком. Не надо различать лица, чтобы понять — снага. Таблетка тоже встает; вылазим.
Марушевили как раз спрыгивает с подножки, бросает на нас взгляд — нервный, но вроде бы уверенный: