— Сбой магического контура, — писклявым голосом говорит из косяка искин, но не Посошник, а мелкий, который по автоматике. — Дверь разблокирована.
Огонек рядом с дверью гаснет, и я с усилием, но отодвигаю в сторону тяжелую лифтовую створку.
Коридор. Еще дверь. Заперто… Ну уж этот смогу состарить?.. Смогу.
У выхода из блока — дежурный, но он не решается ни стрелять в меня, ни попытаться задержать, лишь начинает что-то кому-то докладывать. Я иду в штаб.
На базе какая-то непривычная суета: много пришлых, не наших, незнакомых лиц; везде кто-то на кого-то орет; караулов на своих местах нет.
Поэтому я беспрепятственно дохожу до штаба и оказываюсь внутри.
Лестница. Коридор.
Из кабинета Ожегина тоже доносится ор:
— Очаг Хтони в жилой застройке! Сговор с криминальным авторитетом! Ритуал крови! Если б мы были в Японии, я бы тебе самому предложил брюхо себе вспороть!.. Три-бу-нал, ять!
«Посеяв ветер — пожнешь бурю», — любил изрекать дядя Женя, дернув бутылочку пива. Каждому свой «грубый помол», господин полковник.
Мне — не сюда.
Иду в кабинет Челядниковой. Глафира Арефьевна судорожно перебирает какие-то бумаги, покрикивая на Варю, — та ей помогает.
Когда я появляюсь в дверях, застывают обе.
Иду к столу. Пытаюсь взять Варю за руку — прикасаюсь даже — но она отдергивается, встает со стула, жмется к стенке.
Челядникова смотрит надменно, но в глубине глаз — страх. Напыщенно, блин, звучит. Но это так.
— Чего надо, Усольцев? Почему без доклада⁇
— За вами долг, Глафира Арефьевна, — говорю я. — И мы знаем, о чем я. Что скажете?
Челядникова прикусывает губы.
Окно приоткрыто, из него доносится гул — вертушка, что ли, летит? — и вопли:
— А второй, второй где?
— Второй на месте!..
— А я тебе все сказала, Усольцев. У нее спрашивай. Вот прямо сейчас, давай, вот она стоит. Бери и спроси.
Я чувствую какой-то подвох. Но не понимаю в чем. Варя таращится на меня своими глазищами — огромными, влажными, — волосы опять растрепались, губы подрагивают. На шее, у самой впадины, пульсирует синяя нитка.
Рублю сплеча:
— Варенька. Я… Я тебя… Я хочу тебя освободить. Я ведь выполнил поручение твоей… хозяйки. Тогда. Я хочу, чтобы ты была свободной… и мы с тобой были вместе.
Челядникова усмехается:
— Ну, что скажешь, Варвара? Уговор Андрей действительно выполнил. Так что вот тебе как есть мое слово: если хочешь, выпишу тебе вольную. С ним останешься, — тон Челядниковой презрительный, но сейчас некогда с этим разбираться. — Ну а если нет — со мной едешь. Только, Варвара, надо прямо сейчас решать. Говори! Ну?
Варя всхлипывает. Ломает руки.
Я, не обращая внимания на лежащие на столе бумаги, перемахиваю туда, к ней. Пытаюсь обнять. Варя вся сжатая, угловатая.
— Не хватай! Не твоя еще, — говорит Челядникова. — Варька, ну?
Она достает из шкафчика со стеклянными дверцами какой-то бланк.
— Это гербовая бумага — будет считаться. Искин заверит. Слышишь, Посошник?
— Так точно, — отвечает растерянный голос из-под потолка. — Готов заверить досрочное расторжение контракта, если требуется.
— Ну, Варька⁈
— Глафира Арефьевна-а!.. — Варя выкручивается из моих объятий. До меня доходит, что глядит она в этой сцене не на меня… она глядит в первую очередь на хозяйку. — Глафира Арефьевна! Матушка! Ну зачем вы меня так мучите!! Я ведь вам честно служу! Стараюсь! Все делаю!! И в тот раз все сделала, как вы велели…
— Видишь, курсант, — удовлетворенно говорит Челядникова. На слове «курсант» она делает особый акцент. — Я ведь Варьку не в черном теле держу. Кормлю, одеваю. Ты, конечно, не соображаешь. Только у нее вон один шарфик больше стоит, чем твоя доля в хате… в Твери.
Синяя жилка над сползшим шарфиком…
— Прости, Андрей, — говорит Варя, отступая от меня к хозяйке.
От припухших век катятся по красивым щекам крупные слезы. По щекам цвета слоновой кости. Идеального цвета. Варина тушь не течет.
— Прости. Ты хороший. Но… Просто уйди, Андрей!
В кабинет входят четверо: Рокотов, двое незнакомых бойцов в форме рядовых без погон, в полном боевом обвесе и… грузный мужчина с усталым лицом в форме вахмистра, смутно знакомый.
— Вот он, — говорит Рокотов, с раздражением глядя на Варю, Челядникову и разбросанные по полу бумаги. — Усольцев! Почему одет не по фор-рме⁈
Я и вправду в кителе прямо поверх нижней рубахи, не заправлен, не зашнурован.
— Ерунда, Рокот, — говорит тучный вахмистр, и я внезапно его узнаю.
Это ж Хоботов! Тот, который нас сюда в вагоне вез.
— Пошли, Андрей. За тобой вертушка. Вещи твои из тумбочки забрали уже.
— В Южно-Сахалинск? — спрашиваю я.
Меня штормит. Абсолютно не владею собой сейчас — и понимаю это. А значит… а значит, главное — ничего не делать. Просто ничего не делать.
Выдыхаю.
Хоботов улыбается понимающе, «рядовые» подобрались как два охотничьих пса, Рокотов, кажется, сейчас плюнет на кипу бумаг, и тут все вспыхнет.
— А куда потом? — автоматически спрашиваю я у вахмистра.
— А потом — как разговор сложится… господин маг второй ступени, понимаешь.
Варя отнимает руки от лица:
— Что? — слезы как будто высохли. — Маг второ… Андрей! Ты инициировался?!!
— Пока, Варя, — говорю я.
Ничего не делать. И мы с Хоботовым, Рокотовым и двумя бойцами в закрытых шлемах идем прочь из штаба.
На улице ротмистр наконец сплевывает:
— Вот насколько же в Хтони легче, а, Хобот?..
— Ну кто-то же должен и тут. Покурим? А то на площадке нельзя.
— Покурим.
Хоботов достает пачку, угощает, не глядя на «рядовых» и меня, ротмистра. Потом, улыбнувшись, молча предлагает и мне.
— Не курю.
Невдалеке на посадочной сразу две вертушки — в одну из них как раз забирается долговязая фигура. Лев.
И оттуда бегут сразу семеро — вразнобой, толпой. Сперва бегут быстро, но чем ближе к нам, тем медленнее. И даже пытаются в построение.
— Ну что за бар-раны, — цедит Рокот. — Курсанты! Смир-рна! Сицкий! Опять визор не заряжен! Тургенев! Чо ты мокрый, как после течки! Тут трехсот метров нет! Мамонтов! Ты! Ты куда пояс свесил? Рановато еще! Совсем потеряли страх? Суворин! На кой ляд перчатки нацепил к этой форме? В сортир теперь тоже в перчатках будешь ходить? Всему кагалу — «банька по-опричному», третий и пятый ангары. Все! Вольно! Теперь у вас пять минут. Попрощайтесь с Усольцевым. А ты иди к ним, не грей уши, пока мы с Хоботом покалякаем… инициировался он, ять… важная птица…
Прощаемся. То есть не прощаемся. «Теперь я опричник, мама». Пересечемся.
Напоследок, перед тем, как идти к вертушке, Хоботов окликает Ганю:
— Сицкий!
— Я!
— Привет бате передавай.
ЭпилогЧасть 2. Андрей. С видом на огни
В вертолете в основном молчим. И шумно, и неохота мне ни о чем говорить с Хоботом. Хочется заниматься самоедством.
Но это — путь в никуда, и потому я командую сам себе «Отставить уныние, курсант Усольцев!», призываю вместо уныния злость и перестаю пялиться в одну точку.
Встречаю цепкий, оценивающий взгляд вахмистра… да какой он, нахрен, вахмистр? А впрочем, может быть, и настоящий. Неважно.
— Не грусти! — тоже орет мне Хобот и подмигивает. — Жизнь только начинается. Найдешь себе еще подругу.
Стягиваю наушники:
— Проехали про подругу! Чего мне вообще ждать… теперь?
Пожилой вахмистр правильно понимает вопрос.
— А сам не догадываешься, куда тебя с таким даром захотят приспособить⁈
Э…
— Людей спасать? — в голову, конечно, приходит «воскрешение» Соль. — В смысле, разумных…
Хоботов усмехается:
— Управление временем — редкий дар, Андрей! Очень редкий. А время… Время ведь — это жизнь! Буквально.
— Ну и?..
Он наклоняется, чтобы орать негромко:
— Во власти, — каркает Хоботов, — много стариков. У них все есть… только вот смерть уже рядом. Твой дар для этих людей… не спасение! Но хотя бы отсрочка. Ты для них бесценен!
Молчу, пораженный.
Не то, что я себе представлял, надевая мундир опричника. Совсем не то.
Вспоминается лаборатория, из которой забрал меня в самом начале этого большого пути штабс-капитан Хлынов. Внезапный вызов «сверху». Штабс-капитан выгоняет заведующую лабораторией из ее собственного кабинета — та даже не сопротивляется… Голографический силуэт — китель, седина на затылке. «В Поронайск!» Ага.
Хоботов смеется. Орет:
— Всегда! Есть те, кто опричь. Даже среди опричников. Понял? Люди такие козлы…
— И что мне делать? — «На хрен мне такая судьба?» — имею в виду я, и Хоботов опять понимает:
— Не поддавайся! Торгуйся! Вертись! А чего делать, парень? Никому не легко, нигде… Жизнь — такая…
Вертушка приносит в расположение совершенно иной части. Площадка — просторная, с неестественно гладким покрытием, огроменные корпуса вдали — не то что наши бетонные кубики. По площадке катаются шаттлы — не пешком драпать.
Впрочем, рассмотреть базу в подробностях у меня не выходит.
Когда шаттл подвозит нас с Хоботом к краю площадки, там встречает какой-то коротыш в штатском:
— А Бориса Онуфриевича здесь нет! Уже в городе! Сказал, курсанта порталом сразу туда…
— Бывай, Андрей, — говорит Хоботов. — Свидимся!
Прежде, чем я успеваю что-то понять, меня тащат к мерцающему овалу, который колеблется в воздухе.
— Туда, туда!
Упираюсь:
— Сумку мою отдайте. Без сумки никуда не пойду.
Коротыш всплескивает руками. Появляется сумка.
— И вот еще!..
Бумага:
«Выведен из стажировочного контингента в связи с подтверждением инициации второй ступени. Подлежит зачислению в реестр действующих магов Опричнины на общих либо специальных основаниях».
На глазах у неодобрительно на меня косящихся местных опричников в высоких званиях я комкаю в сумку китель, достаю синюю с полосками куртку. С форменными штанами — нормас. Мой стиль.