Сицкий… вспоминаю, сколько над Ганей издевались за «малость рода», как часто Долгоруков и прочие напоказ игнорировали его протянутую для пожатия руку…
— Но почему вмешались именно Сицкие? Остальные ребята — разве они не рассказывали родителям, что тут происходит? Я не про земских сейчас, но Тургеневы, Горюновичи, Морозовы… Где они — и где какие-то Сицкие? Почему великие роды не вписались за своих детей?
— Все дворяне родителям жаловались — хоть и не делились с товарищами. Кто-то даже прямо просил вмешаться, навести порядок. Но видишь ли, в чем дело, Андрейка… Дети из Земщины часто завидуют маленьким аристократам — у них есть личные гувернеры, пони, еда с серебра и золота. Власть над челядью — любая дворовая девка по щелчку пальцев барчука падает на колени и открывает ротик. Однако кое-чего земские дети не знают. Например, что многие аристократы предпочтут, чтобы наследник рода героически погиб, чем чтобы он остался пустоцветом. Вот Сицкие между благополучием сына и величием рода выбрали сына. Остальные… им с этим жить, Андрей, не тебе. И довольно о грустном. Собственно, я уполномочен, Усольцев, тебя наградить. За конкретные действия по ликвидации очага Хтони. Ты — герой!
Отмахиваюсь:
— Потом наградите.
Курица тоже не лезет в горло, я ее в пику этому пижону заказал.
— Выходит… О части того, что творилось, вы знали? И вам, типа, было норм? Стравливать курсантов со снага — норм? Вдруг кто-то инициируется! Ну а магия крови уже низзя! А граница где?
Шакловитый, в отличие от меня, пьет. И уже подшофе. Раскраснелся, стянул шелковый шейный платок в оранжево-зеленых разводах.
— Н-ну, брат! Если бы мы с тобой были авалонцы… Я бы вспомнил яичницу, и что для нее надо яйца разбить — знаешь, да? Но мы русские! Поэтому я тебе отвечу по-русски. По честноку.
Шакловитый слегка наклоняется и легонько рыгает, я отодвигаюсь.
— Лес рубят — щепки летят, понял? Вот. Ну а насчет границы… Если б она была — граница эта! — тогда, Андрюх, было бы сильно проще. Только ее, понимаешь, нет. Ожегин вот считал, что граница — это пока не попался. Попался. Другие считают, граница — это пока никого не убил. Сам-то как думаешь?
— Я думаю, что граница — это пока не звездят. Втемную пока не играют. Вот это — зашквар.
— Э-э! Это ты еще молодой!..
— Нах пошел, Борис Онуфриевич.
Думный дьяк таращит глаза, опять кашляет морепродуктами, потом грозит мне пальцем и смеется:
— Вот за что люблю во всякие перди ездить — что меня там еще могут послать. В Москве-то — некому… Но это в первый и последний раз, Андрюха, понял? Еще раз себе позволишь — не взыщи.
Пожимаю плечами.
— Либо далеко пойдешь, либо совсем недалеко, — бормочет Шакловитый пьяную мудрость. — Ладно! К делу. Что я предлагаю: служба по особым поручениям. Обучение за казенный счет — индивидуальное ужо, не в училище. Какие будут твои условия, чтобы ты не кобенился?
— Условий три, — говорю я, ковыряя картошку.
Странно осознавать, что здесь, в этом ресторане, в незнакомом мне городе, от которого я час назад был в трехстах километрах, определяется вектор моей судьбы. И времени моей жизни… Впрочем, потом. История должна завершиться благополучно не только для меня. И это важнее всего.
— Первое. Ты сказал, что вы выяснили, кто ликвидировал очаг Хтони. Значит, знаете, что я там был не один. Я хочу знать, что с моей… напарницей. И хочу, чтобы с нее были сняты все обвинения… если они есть. Мы с парнями… э… не имеем претензий к ее действиям. Без нее случилась бы катастрофа! Ты мне говорил про награду… так награда должна быть наша общая!
Столичный гость усмехается:
— Знаем. А как же. «Не имеем, претензий», ишь ты! Ты теперь, Андрей Филиппович, часть системы! И не тебе решать, к кому у этой системы претензии и какие. Даже если ты сам — повод для оных.
Наклоняю голову:
— Спросил про условия — отвечаю. Первое — такое.
— Ладно, — усмехается думный дьяк, — принято. Не грозит ничего твоей подруге. Эта девица создала двух великих волшебников: одного через дружбу, второго через вражду. Кто знает, чем она окажется полезна Государству в следующий раз? Казнить ее за драку со спартанскими мальчиками было бы расточительно. Ну а что до наград… Тебе теперь свои светить не положено, работа такая. Ну а ей не положено вручать.
— Тогда и мне не надо.
— Как скажешь, — быстро соглашается Шакловитый. — Была бы честь оказана: воля не отнята.
И с прищуром глядит: пожалею я о своих словах или нет?
— Где Соль? — повторяю я.
— У друзей. Не волнуйся, о ней позаботятся. Кстати, по-прежнему на тебя обижена, как я понимаю. Но о том у нас будет отдельный разговор. Скажи сперва свое второе… условие.
Откашливаюсь:
— Как я понял, вы приехали расследовать злоупотребления командования гарнизона. Расследуйте… тщательно. Я хочу, чтобы все причастные к заговору отправились под трибунал. Не только Ожегин.
Шакловитый хихикает:
— Ты про госпожу Челядникову, небось? Отож!
Думный дьяк неожиданно становится трезвым. Абсолютно. Это что, магическая сила такая?
Голос сухой:
— Ты не учи меня мою работу делать. Я Государю верно служу. Потрясем всех: и кто ждет этого… и кто надеется, что пронесло, и бумажки жжет да улики прячет. Казнокрадство повыведем. А тебе, Андрей, скажу вот что.
Только теперь мне становится по-настоящему неуютно. Наверно, как Шакловитому, когда я показал свою силу.
— О том, что в подвале случилось, ни единой душе знать нельзя. И сие уж не обсуждается. Посему… ни с кем из Земщины здешней больше встречаться не будешь. Лишнее это. Понял?
— То есть…
— То есть с девицей по имени Соль не увидишься. Хоть она на тебя и таит обиду. Такие регламенты у нашей службы, хоть что решай. Третье твое условие?
Я молчу. «Обижена»… Это значит, Соль считает меня предателем, ударившим в спину. Но если она меня не убила… И если пришла в себя после того безумия… И если ей ничего не грозит, меня услышали — это главное… То, значит, так тому и быть. Мне теперь все равно не дадут сказать ей правду. Ну а врать не стану.
Говорят, у эльдаров есть больше ста слов, обозначающих понятие «судьба». Тогда…
— Третье. Насчет «службы по особым поручениям» — согласен. Не согласен — втемную и бессрочно. Уговор такой: делаю, что скажете, если объясните зачем. И так — каждый раз. Тогда… тогда не за страх, а за совесть буду служить, Борис Онуфриевич.
Шакловитый откидывается на спинку стула, качает головой:
— Ужо прям так не будет, Андрей. Не бывает так! Граница не прибита гвоздями. Но… я тебя услышал. Я на тебя посмотрел. Вердикт мой таков: и вправду с тобой лучше работать открыто. Лучше для пользы дела. Так и будет.
— Есть и четвертое, — говорю я. — Сначала хочу родню повидать. На недельку.
Шакловитый щелкает пальцами.
Полуэльф-официант тащит серебряный поднос, и… на нем лежат два оранжевых прямоугольника бумаги с тиснением — железнодорожные билеты.
— Я вижу, что ты упертый, — говорит Шакловитый, — сам поедешь. И понял уж, что домой попросишься. Полчаса назад приказал тебе билеты оформить, за счет казны. Поезд утром, с него на паром «Мудрость Митрандира» успеваешь, потом снова на поезд. Может, оно и правильно для тебя, снова через все Государство прокатиться…
Встаю:
— Приятно было познакомиться, Борис Онуфриевич.
Думный дьяк фыркает, когда я достаю деньги и складываю на белую скатерть столбиком. Но молчит.
Пюрешка с курицей в этом месте стоит, как Федина почка, но… надо же мне куда-то девать деньги за продажу тяги. Раз на выкуп копить не нужно больше… Тут и маме на новую кухню, и Лидке на авалонский языковой лагерь хватит.
— По набережной прогуляюсь, — говорю я. — Подышу морским воздухом.
— Нету здесь морской набережной, спецагент хренов. От Южно-Сахалинска до моря больше двадцати верст. Только река Рогатка.
— Жаль. Ну да ничего. Рогатка так Рогатка. Все равно интересно.
Зеркальные двери распахиваются, швейцар кланяется, и я выхожу в теплый осенний вечер. Огни.
Завтра в поезд.
Время чего-то нового.
Время.
ЭпилогЧасть 3. Соль. Полюби и мою тень
— Соль, тот, кому ты доверяла, предал тебя, — Мотя, скрестив ноги, сидит на полу возле топчана и глядит на меня спокойно и серьезно. — Это его собственный свободный выбор. Не твоя вина. Чужой выбор не делает тебя плохой.
Прикрываю глаза.
— Чужой выбор, может, и не делает. А вот мои собственные поступки…
Не все события того дня я помню. Мне рассказали, что я вышла из подвала — обожженная, ослепшая, ничего не воспринимающая — и просто застыла в проеме. Никого не выпустила и никого не впустила, и лицо у меня было такое, что желающих поспорить не нашлось. А потом открылся портал, оттуда вывалился опричный десант из Южно-Сахалинска — и ему даже разгонять толпу не пришлось, все сами быстренько разошлись. Десяток магтехнических пушек и сотня здоровенных мужиков в броне очень способствуют тому, что каждый в толпе, только что рвавшейся сжигать псоглавых заживо, резко вспомнил про ужасно важные и срочные дела. Десантники забрали из подвала курсантов — свидетели сообщили, что все они выглядели изрядно потрепанными, но вроде вышли в основном своими ногами; и больше их в Поронайске никто не видел. Меня десантники тоже забрали, но не в свои опричные подвалы, а отвезли в Дом и передали Токс с рук на руки.
Ничего этого я не помню. Зато помню отчетливо, как Андрей целился мне в спину из этого Морготова жезла и как я рефлекторно отпрыгнула в сторону — только левое плечо задело по касательной, но этого хватило, чтоб ясно понять: световой луч смертелен, для меня так точно. Помню, как забрала у Андрея жезл и принялась избивать всех, не разбирая, кто в чем виноват. Била не то что с удовольствием, но с мрачным каким-то удовлетворением — каждое изуродованное лицо, каждая сломанная кость, каждый крик боли и страха делали чуть более целым мой мир, расколотый предательством. Помню, как легко и весело плясали фантомы, принимая на себя жалкие мальчишеские атаки — десяток сразу, и они выкрикивали то, что билось у меня под черепом. Тень во мне стала сильной — сильнее, чем я сама.