Остановился перед вторым купе, но передумал, раздраженно мотнул головой, точно воротничок давил, и протащил меня до середины вагона, тормознув там.
В этом купе три здоровенных лба стояли навытяжку, четвертым был какой-то носатый шибздик.
— Можно к нам, — осторожно сказал тот из здоровяков, что был больше пухлым, нежели крепким. — Со мной на полку, я потеснюсь.
— Конечно, можно, Суворин! — прорычал капитан. — Ты мне еще разрешения выдавать станешь⁈ А ну — наряд на мытье полов! Выполнять!
— Есть! — пробасил толстяк.
Перед тем, как выбраться из купе, он кивнул мне на нижнюю полку:
— Располагайся, пожалуйста. Я — Федор.
— Слава! — одновременно друг с другом сказали два оставшихся крепыша, так что я даже подумал, что это приветствие такое… странное.
Но оказалось, обоих зовут так.
Носатый шибздик представился по фамилии:
— Сицкий! — и руки не подал.
Я припомнил, что это тоже дворянский род — хотя, конечно, и не такие мамонты, как Долгоруковы.
За несколько первых часов в пути я выяснил вот что. Парни здесь собрались из разных училищ — это для меня хорошо, проще будет войти в коллектив… какой-нибудь. Для них, курсантов военных училищ, направление в гарнизон — это общепринятая практика. Притом, куда поезд едет, никто не был в курсе: когда я, в свою очередь, рассказал им про Поронайск, в ответ услыхал «чо-о», «да ну нафиг», «это где ваще».
Конкретно мои соседи оказались из Коломны. Из тамошнего училища в смысле. В отличие от Можайского, считавшегося гнездом старых дворянских родов, в Коломенском было много народу из Земщины, а не из юридик — без титулов и всего такого. А из разных юридик, кстати, парни тоже отнюдь не все дружили друг с другом. Поэтому атмосферка в поезде была, ну… настороженная. Но больше всего долгих взглядов собирал я. Просто потому, что на остальных была форма, а на мне — синяя спортивная куртка.
Тоже, конечно, с лампасами.
Но не с теми.
Четырьмя десятками человек, что тут ехали, командовали уже знакомый мне красноносый капитан, а также вахмистр по фамилии Хоботов — пожилой добродушный дядька такой комплекции, что с трудом помещался в коридоре. Помимо трепета, что внушала фигура вахмистра, средств воздействия на курсантов, в общем-то, не имелось. Нам можно было выдать «наряд» — но в условиях поезда был только один его вариант: мытье коридора шваброй. Мыли, кажется, не меняя воду — но швабра притом не простаивала. Я начал чувствовать легендарный армейский дух, трясясь в поезде, везущем нас в сторону Поронайска. Даже в гражданской куртке.
…Кружки у меня тоже не было, однако тот Славик, что с левой полки, вручил свою — «да ладно, бери, мы с братишкой одной обойдемся».
Бойлер стоял за первым купе (оно уже было открыто), и когда я набирал кипяток, бледный прыщавый парень, похожий на вампира (довольно широкоплечего вампира!) соскочил с полки и стал в проеме купе, пялясь мне в спину.
— Слышь, тебя как звать? — спросил он, когда я обернулся.
— Чо хотел? — ответил я вопросом на вопрос.
Прикидывая, куда плеснет кипяток, если что.
— Да ладно, не дергайся. Просто поговорить, — ухмыльнулся он, с опаской поглядывая на кружку. — Давай, заходи.
«Вампир» сдвинулся в коридор и кивком пригласил меня внутрь, к ним, садиться. Я увидел, что у окна за столиком развалился Долгоруков, а напротив — двое его приятелей.
— Тут постою.
— Боишься, что ли? — делано удивился один из них, здоровенный шкаф. Физиономия скорее неандертальская, чем аристократическая.
Я вздохнул. Поглядел в глаза Льву — явно же главный в шайке, — не утруждая себя ответом его подручному.
— Так чего хотел?
— Я думаю, мы с тобой неправильно начали знакомство, — лениво сказал дворянчик. — Согласен?
— И чо, извиниться собрался?
— Как знать. Ты, говорят, в каком-то особом порядке зачислен практику проходить. Интересно. Может, присядешь все-таки?
— Постою, говорю.
— Как знаешь. Я вот — маг Света. Морозов, ты не поверишь, мороз вызывает.
— Буран, — поправил его сосед напротив — тот самый агрессивного вида тип, уличавший меня в боязни. — Так меня и зови.
— Ой, да заткнись. Горюнович у нас телекинетик, — Лев показал бровями на третьего парня за столиком, мелкого и чернявого, с подвижными бровями. — А Тургенев — он водяной.
Тургеневым оказался бледный.
— Ну а ты? Чем владеешь? Управляешь стихией? Какой?
Ну и что, вторично его послать? Мы в Твери люди вежливые.
— Время от времени, — ухмыльнулся я.
Долгоруков моргнул… и что-то у него в уме вдруг сложилось. Он понял, что я не шучу. Кивнул.
— В третий раз предлагаю пройти и сесть, — сказал он серьезно.
Магический «третий раз» меня доконал. Я шагнул в купе и опустился на полку рядом с аристократом. Поставил кружку на столик.
— Владение временем — это редкий дар, — произнес он тихо. — И ценный. Я вижу, ты не так прост. Не знаю, куда точно мы едем, но… у Долгоруковых всюду связи. Предлагаю дружбу.
Теперь уже Лев цепко, с серьезной миной глядел мне прямо в глаза — не отпуская.
Я пожал плечами:
— Не против.
Аристократ улыбнулся, хлопнул меня по руке:
— Отлично! Правильный выбор!
В это время вагон тряхнуло, и сидящий напротив Буран — или как его там — шевельнул ногой. Под столом у мажоров стояла импровизированная урна из бумажного пакета, она перевернулась, и под ноги мне высыпались обглоданные куриные кости.
— Собери? — дружелюбно попросил Долгоруков, не отпуская руки и не отводя взгляда.
Как бы между делом.
Я хотел сбросить руку Льва, но тонкие пальца мажора оказались цепкими.
— Собери кости, — приказал он вполголоса, — и ты под моей защитой. Слово князя. Ну? По дружбе — просто собери кости. Сейчас!
Широкоплечий Тургенев меж тем перекрыл выход наружу.
Я снова вздохнул. Про себя. Ну что за люди такие, а? И от души врезал Долгорукову локтем в челюсть. Буран почти дотянулся до меня, но второй рукой я смахнул кружку Славика в его сторону, и они с Горюновичем завопили синхронно:
— Мля-я!!!
В спину меня шибануло так, что я врезался в столик. Током шибануло!!
Однако не только меня! Трое жителей купе стонали, и никто не делал попыток продолжать драку — даже Тургенев (хотя, кажется, его-то и не шарахнуло).
— Зафиксировано проявление неуставных отношений в виде рукоприкладства! — сказал бодрый голос из-под потолка. — Рукоприкладство пресечено! Инициатор выявлен!
Под потолком загорелись лазерные огни, и я весь покрылся красными пятнами, как мишень в лазертаге.
В проеме, отпихнув Тургенева, воздвигся вахмистр Хоботов, который в очередной раз, привычно рыкнул:
— Отставить!
Я поднял с пола пустую кружку.
— Мне этот ублюдок там все ошпарил! — вопил Буран, вскочив и рывками пытаясь стянуть форменные штаны.
Горюнович сидел с каменным лицом.
— Он ошибается, кружка сама опрокинулась, господин вахмистр, — быстро, однако не очень разборчиво сказал Долгоруков, держась за челюсть. — От тряски. Не думаю, что у кого-то из нас есть претензии к курсанту Усольцеву.
Хоботов сделал взмах, огни погасли.
— Вот это позорище, а, — сказал Хоботов. — Сядь!! Морозов, едрить твою!!
Потом поглядел на меня, на всех остальных:
— Тебе — тридцать подходов к швабре, — сказал он мне, — мыть везде, кроме этого купе. Выполнять.
— А тут? — заикнулся Долгоруков.
— А тут — сами. Главный инструмент опричника выдам. А пол у вас, считайте, помыт. Из кружки.
С раздражением глядя на скулящего Бурана-Морозова, вахмистр задрал голову к потолку и распорядился:
— В первом купе подавление магии отключить!
— Так точно, вахмистр Хоботов! — радостно отозвался потолок.
— Для тебя, железяка, господин вахмистр. Так. Сейчас лечить вас будем, Аники-воины… В первую очередь — морозовское хозяйство… Да прекрати ты штаны стягивать! Курсант! Не было такой команды!!
Я двинулся в другой конец коридора, где хранилась та самая швабра, и… замечал, что курсанты во всех купе ржут, слушая комментарии Хоботова. И дополняя своими шуточками.
Не подружился я с ребятами из Можайского. Ох, не подружился…
Мы ехали. С Долгоруковым и его подпевалами я больше не зацеплялся, хотя взгляды ловил самые неприятные. Зато с парнями из своего купе — пожалуй, что скорешился, даже с надменным Сицким. Тот сначала пытался тусить с кем-то «из своего круга», но Долгоруков его тоже турнул, и с прочими не задалось — так что Ганя — полное его имя было Гаврила — примирился с нашим соседством.
На второй день путешествия капитан начал закладывать за воротник, дисциплину остался поддерживать один Хоботов. Но после пересечения Урала и он сдулся: бывало, мы оставались предоставлены лишь сами себе. Искусственный интеллект вагона, которого звали Дьяк, обладал очень причудливой логикой и не всегда верно оценивал ситуацию, хоть и всегда оставался доволен самим собой.
Из вагона нам просто так выходить запрещалось — только на пустые перроны! — однако в Сибири на какой-то из маленьких станций к поезду прорвались тетки-гоблинши, продающие местную рыбу. И водку.
Несмотря на пугалки Сицкого, что тут, в Сибири, повсюду Хтонь, рыба наверняка ею заражена и мы все мутируем, основным ударившим по здоровью курсантов фактором оказалась, конечно, не рыба.
А то, что ею закусывали.
Зато, наконец, действительно пригодилась швабра.
На четвертый день запах в вагоне стал нестерпимым.
На седьмой день поезд прибыл во Владивосток. Капитан и вахмистр с радостью сплавили нас следующим сопровождающим, традиционно полаявшись с ними насчет неучтенной головы — моей.
Притом оказалось, что не все сорок человек должны были попасть в Поронайск. Нас распределяли по гарнизонам — на Сахалине и на материке — и 126-й Поронайский был только одним из них.
На перевалочной базе под Владивостоком сутулый опричник в каком-то рыбацком, как мне показалось, камышовом камуфляже — но с погонами подпоручика — устроил нам перекличку. Все — включая уже и меня — имелись у него в служебном планшете, но сутулый заставил нас выполнить равнение на фрунт и каждого громко выкрикнуть: «Я!» Сицкий смог выдать нужное количество децибел только с третьего раза, поэтому мы прошли три полных круга.