Ты тоже скучал, любимый?
Явились они за мной — у них прожекторы, охватывающие весь коридор. Концентрация белого света средняя, но из тени точно выбьет. А там… у них «татариновы». Как Дайсон стреляет, я знаю.
Бегу по коридору. Браслет охранника отсеки не открывает — это я уже проверила. Здесь только одна открытая комната — кладовка с лекарствами. Они придут и туда. У меня фора от силы в пару минут.
И почему я не взяла автомат⁈ Впрочем, убийство обнулило бы браслет, а не нем не только я, но и Токс. Значит, будем действовать подручными средствами.
Ставлю телефон на стеллаже так, чтобы камера охватывала по возможности всю кладовку. Говорю:
— Ну что ж, друзья, похоже, стрим скоро подойдет к концу. Наверное, канал тоже. Если это последний выпуск, помните — меня звали Соль, и я говорила вам правду…
Пока говорю, разбираюсь в лекарствах. По счастью, таблички над полками очень понятные. Ага, вот — «транквилизаторы мгновенного действия». То, что доктор прописал.
Они сперва ставят свет, потом входят. Я жду за дверью, шприц-ампула наготове. Вонзаю иглу в шею ближайшего бойца и тут же толкаю обмякшее тело на второго. Прыгаю на сбитого с ног парня, ломая ребра. Шокер к горлу — разряд, судорога, этот тоже в нокдауне. Вот только машинка разрядилась — японское барахло!
Теперь только ты и я, любимый.
Дайсон перекрывает дверной проем — за которым все равно только белый свет. «Татаринов» направлен прямо мне в грудь. Ухмыляюсь.
И тогда Дайсон отбрасывает автомат за дверь:
— Тебя хотят живой и целой. Я справлюсь и без оружия. Ты — не проблема, Соль.
— Зато ты — проблема! Продал своего командира и свою женщину ради сраного карьерного трека!
Дайсон тяжело ухмыляется:
— Знал, что ты не поймешь. Я не для себя это сделал! А ради снага-хай! Ради будущего нашей расы.
Дайсон бросается первым — кулак летит в челюсть. Я уворачиваюсь, чувствую ветер от удара. Мой локоть врезается ему в ребра. Он крякает, но не отступает.
Его нога взмывает вверх — удар в бедро. Боль простреливает до колена, но я в падении лягаю его в икру. Он теряет равновесие, валится на спину.
Пытаюсь броситься сверху и дотянуться до горла, но он резко поднимает колени — толкает меня в грудь. Отлетаю, ударяюсь плечом о стеллаж. Ампулы разлетаются по комнате, наполняя ее резким химическим запахом боли и смерти.
Секунду спустя оба мы на ногах, в защитных стойках. Битое стекло хрустит под босыми ступнями. Ору:
— Твое будущее — корпоративное рабство!
Дайсон ухмыляется:
— Вот потому-то ты слабая, бао бэй. В наше время военный вождь — не тот, кто слепо ведёт толпу под барабаны, а тот, кто видит дальше завтрашнего рассвета. Кто понимает: настоящая битва — не в яростных атаках, а в умении выжить. В гибкости. В способности адаптировать снага-хай к миру, который уже не такой, как в легендах.
— Ты просто продаешь наш народ в рабство за малый прайс!
— А ты не принимаешь реальность! Даже не знаю, что в тебе смешнее — глупая вера, что добро должно победить, или убежденность, будто добро — это ты и есть! Не убивает она! Я убивал за тебя, а ты отворачивалась. Ты такая же, как все, такая же, как я — просто врешь себе! Тебе не место рядом с военным вождем!
Дайсон делает шаг. Я уже в движении — его правый кулак летит в голову. Уклоняюсь и готовлюсь бить ему в шею. В последний момент он разворачивает плечо — удар резко меняет траекторию, идет снизу в солнечное сплетение.
Грудная клетка взрывается огнем. Воздух вырывается с хрипом. Колени подкашиваются.
Он не дает опомниться — бьет снова, сверху, теперь действительно в голову. Перекатываюсь в сторону — его кулак врезается в пол.
Поднимаюсь на одно колено. Он разворачивается, замахивается. Дайсон сильнее меня — но я быстрее!
Мой кулак бьёт первым — прямо в пах.
Его тело сгибается пополам. Глаза расширяются. Он медленно оседает на колени.
И тогда я примеряюсь и уже без спешки бью ногой — снова в пах, но не так, как это делают в драке с целью нокаута. Этим ударом убийца Сто Тринадцатая гордилась бы. Он способен ломать кости, хотя там, куда я ударила, костей нет. По штанам Дайсона быстро расползается алое пятно. Он не кричит — воет. На высокой ноте.
Быстро оглядываюсь и нахожу стеллаж с противошоковым. Не хватало только браслет обнулить из-за этого эффективного менеджера! Пускай живет — вот такой.
Потом скажут, что это была бабская месть. Не в том дело. Мы, снага-хай, вообще-то не сексисты. Способны пойти как за мужчиной, так и за женщиной. А вот за мужчиной, который перестал быть мужчиной — никогда. Да, магтех медицина творит чудеса, но мы-то примитивны и близки к природе. Что бы ему там не восстановили — снага сразу будут понимать по запаху, с кем имеют дело.
Дайсон никогда не станет военным вождем.
Комната быстро наполняется охраной, их уже пять, восемь… перестаю считать. Меня валят на пол и бьют ногами — бестолково толкаясь и мешая друг другу. Не сопротивляюсь — их слишком много — только закрываю голову руками и живот коленями.
— Отставить.
Голос негромкий, бесцветный — но все тут же подчиняются и расступаются. Ко мне подходит Сугроб. Он окидывает взглядом комнату и мгновенно понимает, что тут на самом деле имеет значение. Берет телефон Макара, бросает на пол и давит каблуком.
Я с некоторым трудом сажусь и сплевываю кровь:
— Бесполезно. Трансляция шла через спутник. Все это время.
Сквозь охрану проталкивается секретарша с шикарными сиськами, протягивая боссу навороченный телефон:
— Пиар-отдел, срочность ноль…
Сугроб берет аппарат и секунд тридцать слушает сбивчивую речь кого-то на другом конце — выхватываю слова «катастрофа… тысячи репостов, уже десятки тысяч…»
Не отвечая, Сугроб возвращает телефон секретарше и пристально смотрит на меня. В его лице — ни тени гнева или ярости, скорее… сдержанное веселое любопытство.
— А ты хороша, — говорит он. — Этот раунд за тобой, девочка… Соль.
— За нами. У вас тут мой напарник. Макар Немцов. Что бы вы с ним ни делали — прекратите немедленно.
— Лихо ты начала ставить условия.
— У меня сильная переговорная позиция, — ухмыляюсь. — Весь мир теперь знает, что у вас творится. И что я здесь, кстати, тоже.
— Тем не менее ты совершила незаконное проникновение и диверсию, — мило улыбается Сугроб. — А твой дружок-маг — и вовсе должностное преступление… Вас, пожалуй, стоило бы передать милиции. Если бы, конечно, кто-нибудь ее вызвал.
Врывается еще какой-то вояка:
— Там у ворот пять милицейских машин. Из Поронайска. Сам начальник прибыл. У них ордер на арест Немцова и какой-то Новожиловой.
Сугроб приподнимает бровь:
— Очень любопытно, как это милиция успела проехать восемьдесят километров от Поронайска — по местным-то легендарным дорогам… да еще сразу прибыла с ордером. Ну что ж, «какая-то Новожилова», не будет же «Панацея», в самом деле, препятствовать исполнению законных требование представителей власти. Интуиция мне подсказывает, что этот арест окажется не особенно тягостным. Так что проводите девушку и ее напарника к воротам. Донесите, если потребуется. И выдайте ей одежду какую-нибудь, довольно с нас на сегодня нездоровых сенсаций, — Сугроб подмигивает. — Мы с тобой еще не раз увидимся, Соль. Соскучиться не успеешь.
Глава 17Макар. Правило четырех C
— Самое досадное, что нельзя сходить в баню. Баня — лучшее, что здесь есть. А ею, кстати, не пользовались! Эх, я бы…
— Предпочитаю бар и джакузи, — фыркает Соль. — Правда, джакузи здесь сломано. Им Генрих явно тоже не пользовался. Так что, Макар, мы оба в пролете! Зато вон бар явно не простаивал. Давай, налей себе чего-нибудь. Не душни!
Бар — здоровенный макет всея Тверди, вырезанный из красного дерева, точно он Марс, а не Твердь. Классика. Внутри шара — уважаемые бутылки с яркими этикетками: ром, вискарь, текила… Да, Мясник явно знал толк.
Нахожу тут же, у бара, пыльный пузатый бокал, выуживаю из земных недр бутылку коньяку. Именно так — «коньяку» — всегда говорил Сеня. Ритуально.
Плескаю себе на два пальца.
Гостиная особняка, куда некий «дядя Борхес», глава местного УВД и, как я понял, добрый знакомый Соль, поместил нас «под домашний арест» — внушает одновременно и любопытство, и тоску.
Тоску — интерьером в стиле «орочий люкс» и какой-то… неустроенностью, что ли. Все — даже не для понтов, а потому что «положение обязывает». Камин — как ангар, кованая решетка явно под заказ делалась, с «национальными» клыкастыми черепами в орнаменте. А тяга в камине — полная хрень, я первым делом пощупал. Того печника, что эту халтуру сложил, я бы на месте Генриха в этом камине и сжег… Шутка.
Диван — огромный, кожаный, темно-коричневый… и продавлено одно место сбоку. Ну то есть один там хозяин сиживал. Наедине с баром.
Напротив дивана громоздится видеодвойка — анахронизм для опричнины, атрибут статуса для земщины. Высокая пластиковая полка забита боевиками, но на вершине — парочка мелодрам. Кажись, их Генрих и пересматривал — с бокалом в руке. Надо же.
Любопытны как раз такие детали: человеческие. Ну, в смысле орочьи, но… индивидуальные.
Вон гипсокартонная стенка с характерным проломом — явно кулаком саданули, хорошо, что не в металлический профиль. Вон огромная чайная кружка в горошек, с удобной ручкой — ее Мясник явно предпочитал дома изящным бокалам и чашкам из сервиза. Домашних растений нет — зато есть аквариум! И надо сказать, плавают в нем не пираньи, а самые что ни на есть обычные меченосцы, скалярии и сомы. И чувствуют себя, кажется, неплохо.
Не душни… Можно подумать, мне легко общаться с этой барышней. Вообще-то нет. Но надо. Болтаю напиток в бокале, думаю, что бы сказать такого… не про насилие, не про смерть, не про наши дела, не про негатив.
— Вот, кстати, про коньяк. У нас на кафедре у профессора была фишка — он коньяк состаривал. Брал самый дешевый в магазине, наливал в дубовую кружку — мы специально ему подарили — хоп! Получался, например, семилетний. Но у этого дядьки специализация была редчайшая — маг времени…