— Праздник-хреназдник, — глубокомысленно изрекает один из снага, лениво двигая стул — только садиться нам все равно некуда. — Князь-хреназь.
И срыгивает. Кажись, тут сидят только те, кто был у Ежа в отряде. Но все-таки…
— Пошли с пацанами на улице пообщаемся, — предлагаю ему, кивая на Чипа с Кубиком. — Духота же тут.
— Там солнце, — говорит он, — нам оно нах не упало. Точняк, Соль?
Орчанка — она явно начинает беситься — берет ближайшего снага за шкирку и нежно сдергивает со стула:
— Кысь-брысь! Лексическая редупликация. Еж, надо поговорить.
Тот иронично кивает:
— Ну?
— Сам понимаешь о чем? А вы двое?
Кубика явно сморило от алкоголя, не умеет пацан еще пить. Чип сидит хмурый, глядит в стол. Складывает оригами из салфеток.
— О том, что мы вас спасли? — усмехается Еж.
— Да. А еще — о том, что вы самовольно полезли участвовать в боевых действиях! Хотя я — запретила! И… и Макар Ильич тоже! — она оглядывается на меня.
— Может, Макар Ильич сам за себя скажет? Да и каждый тут может, — жестко произносит юный снага.
— Так, — шагаю ближе к столу, хотя чувствую себя крайне глупо. — Еж, ты давай-ка… не хами. Я понимаю, ребята, вы действительно всех нас выручили в том походе. Причем дважды. А потом еще поучаствовали в освобождении Соль… Тем более важно говорить тут на равных… нормально говорить.
— Нормально поговорим, — соглашается Еж. — И у меня тоже пара вопросов к директору. Первый: я больше десятка пацанов снарядил, мы месяц вели разведку — причем с пользой! — потом участвовали в бою и ходили, ять, прямо в Хтонь! И нас теперь тетя-директор будет ругать? «Меня надо слушать, понятненько?» Что, серьезно? Это, ска, нормальный разговор?
Соль порывается что-то ответить. Кладу руку ей на плечо.
Чип складывает одного журавлика за другим — стремительно, как станок работает. Кубик тихо икает.
— По понятиям разложил, — бурчит еще один из парней.
Набираю воздуху в грудь… выдыхаю.
— Ребят. Это же оттого, что Соль за вас… беспокоится.
— А мы беспокоимся о другом, — режет Еж. — О том, что вы…
Он явно подыскивает слова.
— Что вы — ик! — пмрлс с Сугробом, — косноязычно подсказывает Кубик.
«Помирились». Ну это еще не самая радикальная формулировка.
— Не спросив, — чеканит Еж, — ни-ко-го. Как старшие, нах!
— Это вынужденная мера, — говорим мы с Соль хором.
— Это зашквар. Вот и все. Вы просто все обосрали, что раньше было.
— Хлебальник завалил! — вскакивает Соль. — Сопля с ушами, осуждать меня вздумал! Думаешь, мне нравится с «Панацеей» дружить в десна? Просто альтернатива еще хуже! Выбор простой: или мы живем с ними… или не живем. Вообще.
— Под ними, ты хотела сказать, — ухмыляется Еж. — И совсем недавно ты предпочла бы умереть, нах. Они тебе что-то в башке перекрутили в своих секретных, ска, лабораториях?
— Идиота кусок! Я не только за себя отвечаю, понимаешь ты это?
— Умолкли оба! Это. Надо. Обсуждать. Не тут и не так! — рычу я. — Что за детский сад?
— А где? — скалится в ответ Еж. — В офисе этих уродов, ять? С которыми мы воюем? Вы же там оба — все время! Вр-р-от! Все время там!!!
В руках у него появляется выкидуха, выщелкивается лезвие.
В подвале становится еще тяжелей, душней, и хоть орет музыка, почти все уже на нас пялятся, один гоблиненок достал телефон — кажись, с камерой.
— Урою, — низким голосом говорит ему Еж раньше, чем успеваю я; гоблин поспешно прячет устройство, куда-то шмыгает.
Выдыхаю.
Да.
Не сложился диалог.
— Вот что. От разговора здесь и сейчас толку не будет. Будет только хуже. Нам всем надо остыть. Кубик, Чип, Еж — мы с Соль сейчас уйдем. И вы… не сидите тут, выбирайтесь на свежий воздух. Столько бухать и курить — это точно тема гнилая, тут уж не поспоришь. Особенно, — я выдавливаю улыбку, — с утра. Пообщаемся на маяке, например. А может, и раньше. Спокойно. Даю слово.
— Никто и не спорит, — говорит Еж, отбивая ножом чечетку на пластиковой столешнице промеж пальцев. Глядит он при том на меня. — Я вообще не пью, если что. И наверх мы выйдем… попозже. Даю слово.
— Ну… Договорились. Пошли, — тяну орчанку за руку.
Она гневно ударяет кулачком по столу — хорошо, что Еж отвел от ладони руку с лезвием, — разворачивается на каблуках и шествует к выходу.
Подпрыгнув, катится по столу рифленая стеклянная солонка: Кубик осоловело пытается ее подхватить, но не успевает.
Вдребезги.
— Примета плохая, — со значением произносит какой-то лысый, седобородый колдырь в камуфле за соседним столиком. И отчего-то косится на Соль с опаской.
Тоже сталкер, небось. Твоей ценной реплики еще не хватало.
Удерживаясь, чтоб не взорвать к чертям какой-нибудь холодильник, иду за орчанкой наружу.
— Ну?!! Что будем делать⁇
Пожимаю плечами:
— Работать. Дел до черта, сама это знаешь. Пошли в офис. А вечером надо выйти на сцену — уговор. Ну а с парнями, может, потом как раз и получится еще раз поговорить. Думаю, они все-таки вылезут на свет божий.
— Да может, лучше и не вылезали бы! — злится Соль, когда я напоминаю об обещанном публичном выступлении. — Прямо на сцене увидят, как мы с князем ручкаемся! Шик-блеск! Поговорим мы потом, еще лучше будет!
Обратно идем в молчании — хмурые как хтонь, контрастируя с праздничными поронайцами.
На выходе из сквера замечаю на боковой аллее жонглеров — парня с девушкой, снага. Лица раскрашенные, но ребята, кажется, близнецы, и… и оба — очень похожи на мою спутницу. Ростом, лицом, грацией… Цветные кегли крутятся в воздухе так стремительно, что их и посчитать трудно.
— Да идем, Макар! — рявкает на меня Соль. — Хватит на этот балаган залипать! Сам сказал — надо работать!!!
Идем.
Глава 20Соль. Рекордно длинная лавочка
Ненавижу каблуки. Ненавижу динамики. Ненавижу «Панацею».
Но деваться от всего этого некуда.
Наблюдаю узкую спину князя Сахалинского, который вещает в микрофон:
— Недавно наш регион прозвучал в общегосударственных новостях. Вы все это знаете. Организованная группа злоумышленников под предводительством авалонского подданного развернула чудовищные эксперименты в детском лагере. К счастью, благодаря бдительности активных граждан — я о вас говорю, Софья Александровна и Макар Ильич! — эти опыты были прекращены. Ведется следствие. Хорошая новость: меценат нашего региона, корпорация «Панацея», восстановит детский лагерь за свой счет. Там будет дом отдыха.
Ловко отстраиваются: «группа злоумышленников», выходит, вовсе не связана с самой «Панацеей»? А главное, это работает! Работает, падла! Скажи дюжину раз «черное — это белое» — на тринадцатый человек кивнет. Просто, чтобы не думать уже каждый раз, чтобы ты отстал…
Князь радостно продолжает:
— Кроме того, в честь нашего нового праздника «Панацея» поставит самую длинную на Дальнем Востоке лавку вдоль набережной реки Поронай! Лавка будет установлена к Дню города!
Странно, но эта дичь вызывает у публики некоторое оживление. По толпе проносится гул одобрения, звучат выкрики «Даешь!» и «Мы им покажем». Хм, а может, эти Рюриковичи не зря жрут свою икру, раз даже самый никчемный из них кое-что понимает в народных настроениях…
Князя сменяет кто-то из безликих заместителей Сугроба и начинает вещать с привычной официозной бодростью:
— Сегодня мы с уверенностью можем сказать: несмотря на отдельные проблемы и эксцессы, взаимопонимание и слаженная работа позволяют нам уверенно двигаться вперед и добиваться новых высот. Мы осознаем имеющиеся вызовы, но именно они закаляют нашу решимость. Благодаря общим усилиям, профессионализму и ответственности каждого, мы не просто решаем текущие задачи — мы создаем прочный фундамент для будущего развития.
Едва видимый мерцающий магический щит отделяет сцену от публики. По идее, он пуленепробиваемый. Однако сквозь него отлично проникают запахи скуки, раздражения и пивного перегара — кому только пытались пустить пыль в глаза запретами на продажу алкоголя? А еще — гребаное солнце. Вечер, как назло, солнечный.
Выступление эффективного менеджера завершается жидкими аплодисментами, которые упорно отказываются перейти в овацию. Микрофон берет следующий деятель от корпорации и начинает чуть другими словами заливать за все хорошее и против всего плохого. Ясное дело, для своего начальства старается — на утомленных нарзаном горожан всем плевать. Ради обещанного выступления Миха Стасяйлова как-нибудь вытерпят и это переливание из пустого в порожнее. Макар рядом со мной вежливо давит зевок.
С каждым днем я все больше боюсь, что Макар прав: наш Офис общественного контроля — туфта и показуха. Нет, мне вроде как правда выдали ключ от всех дверей и доступ ко всем файлами — но что толку? Одна я не могу быть везде и понимать все, а нанять кого-то толкового не получается. Всюду отговорки, отписки, отмазки…
Привычно повторяю про себя, что другого выхода нет. Придется работать с тем, что есть.
Если честно, мне с каждым разом все труднее в это верить. Я же не на Ежа сейчас вызверилась в этом вонючем подвале, а на саму себя — ту себя, которая не хочет никаких компромиссов, а хочет прямо сражаться со злом, безо всяких этих кривых глухих окольных троп.
Еж ведь не на ровном месте таким стал. Дети учатся не на том, что мы им говорим, а на том, что мы делаем, какие мы есть.
Единственный, кто меня одобряет — авалонский браслет на лодыжке. Зеленая полоса перевалила вчера за середину. Алгоритмы засчитывают даже небольшие шаги по установлению согласия в обществе. «Блаженны миротворцы», прокомментировала это Токс.
Затенив глаза ладонью, всматриваюсь в собравшуюся внизу толпу. Забавно — люди и кхазады стоят впереди, а зеленоватое облако снага — сзади и слева.
«Вождь — не тот, кто слепо ведёт толпу под барабаны, а тот, кто видит дальше завтрашнего рассвета». Кто это сказал? Дайсон. Не знаю, кстати, вылечила его «Панацея» или бросила подыхать от последствий травмы. Главное — на нашем горизонте это звезда эффективного менеджмента более не маячит. Что и требовалось.