Нет, не могу. То есть не сегодня.
— Юные леди, благодарю вас за участие, но наша гостья только прибыла и еще не освоилась, — вежливо говорит Раэль. — Предоставьте ей немного пространства.
Девушки отступают, коротко кланяются и уходят по своим делам.
— Если ты не возражаешь, я наложу на тебя заклинание вуали, — предлагает Раэль. — Иначе твои поклонники не дадут нам проходу. Кстати, особенно они любят тебя за то, что ты так никого и не убила.
— Это лицемерие! Я не убила никого своими руками, но это ничего не значит. Я так и не нашла решения для Сахалина, даже собственных воспитанников не смогла уберечь от ошибок. Так себе из меня получился лидер народа…
— Не все находится во власти даже сильнейших среди живущих.
— Ты очень добр. Скучаешь, должно быть, по Токс, но развлекаешь меня вместо того, чтобы встречать ее.
— Не переживай. Эльфы заключают браки не только на целую жизнь, но и на все, что только может последовать за ней, так что времени у нас много. Моя госпожа и супруга позаботится о ваших общих подопечных, пока ты не решишь, что хочешь делать дальше со своей жизнью. Это самое меньшее, чем мы способны тебе отплатить.
— Да за что отплатить-то? Я думала, ты злишься на меня. Это ведь из-за моих художеств история с браслетами затянулась так надолго…
— Путь героя не бывает прямым и не укладывается ни в какие алгоритмы, — отвечает Раэль, без своей фирменной легкой улыбки на этот раз. — И тебе через многое довелось пройти. Не думай, что раз мы живем сотни лет и любим лишь однажды, то нам неведомы разочарование, предательство и горечь. Но для тебя все только начинается. Перед тобой открыты сотни путей. Ты можешь стать кем захочешь, прожить любую жизнь.
Может, Раэль в чем-то прав. Мне двадцать один, и я всего год на Тверди, а успела побыть воровкой, директором детдома, сталкером, мафиозным боссом, партизаном и общественным деятелем… Не все это привело к чему-то хорошему, но я сделала, что могла. Старшим детям я больше не нужна, а о средних и младших могу позаботиться и отсюда — заработаю я здесь явно больше, чем в Поронайске. А что я могу им дать, кроме того, что покупается за деньги? Практика показала, что ничего… Не хочу сейчас об этом думать.
Лондон, кажется, дышит серебристым туманом. Этот сумрачный климат мне подходит, я недолюбливаю солнце. Где-то под улицей гудит подземка. На стене — граффити с зеленой дверью, такой реальной, что, кажется, ее можно открыть… а может, и на самом деле можно, стрит-арт и в моем-то мире был почти магией. От Темзы ветер доносит сырость и крики чаек. От кафе с маленькими столиками пахнет свежезаваренным чаем и булочками с корицей.
Сейчас Поронайск с его памятником Грозному среди чахлого сквера, дребезжащими электробусами и бесконечными рядами панелек, щедро украшенных изображениями половых органов, кажется бесконечно далеким, даже почти не существующим. Почему среди всех мест на планете меня год назад занесло именно туда? Что если это была случайность, а никакая не судьба?
— Ты не проголодалась? — спрашивает Раэль. — Я вот — весьма. Идем в паб, угощу тебя фирменным авалонским жестким стейком с брусничным соусом. Да, мы едим мясо с вареньем и гордимся этим!
Усмехаюсь. К такому-то я, пожалуй, смогу привыкнуть.
Первая версия этого дня не задалась, зато вторая — шик-блеск.
Глава 22Макар. Вождь зеленокожих
— Ссыкотно мне, Макар Ильич. Не понимаю я, зачем это надо. Чисто из уважения к вам…
Брунь ворчит, голова вжата в плечи, и папиросы смолит как-то без удовольствия. За кормой катера сверкает под солнцем вода залива.
— Ну ты говори да не заговаривайся. Тридцать серебряных денег твое уважение стоит. И еще тот факт, что я глаза прикрываю, когда ты на своей тарахтелке мимо маяка мельтешишь.
— Так-то оно так, однако риск! К этим снагам трехнутым… Меня там не то что пристукнут, а еще и в чугуне сварят как за здрасьте… Совсем шибанулись после своей инихренации, крысы зеленые! А у меня ведь, Макар Ильич, три жены — и от каждой по ребятенку. В Поронайске, в Охе и еще в Углегорске кхазадка есть. И всем денег дай! Так и выходит, что тридцать серебряных — маловато будет…
— Рули давай, не трынди… герой-любовник. Квартирка ведь тоже в каждом городе, а? Кормит матушка-Хтонь?
Брунь швыряет окурок за борт:
— Раньше кормила. Пока эти не появились… благодетели, мать их за ногу. Всю тягу на суше выгребли, скотиняки, теперь сызнова в море лезут. Макар Ильич! Ну нельзя же так! Который день опять по дну чешут. А от этого Хтонь беспокоится, жопой чую!
Хитрый контрабас прав.
Спустя неделю работы Офиса общественного контроля я вдруг узнал, что добыча тяги на морском дне продолжается. Хотя второе, что я потребовал от «Панацеи» на переговорах, — наложить вето именно на этот способ. Первым требованием было закрыть лабораторию.
Оба пункта были выполнены, только вот… выяснилось, что теперь добычу ведет совершенно сторонняя компания, мелкое ООО. Уставный капитал — десять сотен медью. Никак не аффилированное с «Панацеей».
Сугроб просто откатил ситуацию на полшага назад — когда первые разведчики корпорации начали осваивать шельф, делая вид, что они сами по себе. И выдумывать ничего не стал. Стрелка Жабы опять прописалась в желтой зоне, и Скворцов даже перестал насчет этого нервничать, а зря.
— Когда их к ногтю прижмут? Вы ж теперь, того-этого, народный контролер!
— Угу, — бурчу я в ответ.
Милиция несколько раз гоняла браконьеров — те тут же материализовывались в новых местах. Залив Терпения мелководный, запускать роботов-пауков и ныряльщиков можно в разных точках. Нарушение экологических норм с ходу поди докажи: экспертиза дело небыстрое. Ныряльщики-гастарбайтеры теперь все были оформлены чисто и браслетов не носили. Однако — странное дело — на их готовности гробить себя, погружаясь в холодную воду круглые сутки, это никак не отразилось.
— Вон, гляньте чо! — разоряется контрабас. — Гляньте: пятно вон на горизонте! Знаете что это? Бинокль дать?
— Не трави душу, Брунь. Знаю. Платформа плавучая, добывают тягу.
— Уже два дня, как хреначат! Никого не боятся, козлы!
— Может, на обратном пути завернем к ним. Но сначала — к оркам. Когда на место приедем-то?
— Придем, Макар Ильич! Ездит поезд. Через полчасика уж должны прийти… Только ссыкотно…
В этот момент из прибрежных зарослей доносится грохот выстрела.
Брунь с воплем и матюками идет на вираж — убираться отсюда, я кричу на него:
— Куда? Сбрасывай ход, дурень! Я едва за борт не кувыркнулся… Это предупредительный!
И ору в предусмотрительно захваченный мегафон:
— Это Немцов! НЕМ-ЦОВ! Я к командиру! Мы сейчас подойдем к берегу, не стрелять!
Срабатывает. Появляются две фигуры; после коротких переговоров с ними, а их — еще с кем-то, по рации, получаем добро идти дальше вдоль берега. В указанном месте Брунь подводит катер к разбитому дебаркадеру, я выбираюсь на берег, а контрабас остается ждать — в компании двух звероподобных снага, которые и впрямь глядят на него весьма плотоядно. И котелок, смотри-ка, в кустах имеется…
Третий боец, кивнув, чтобы я топал первым, ведет меня по узкой тропинке прочь от берега, вглубь. Человек, кстати. Кажись, я его даже видел в отряде Косты… когда это все только начиналось и мы наивно думали, что несколько партизанских отрядов, пусть и крупных, смогут остановить бизнесменов с материка, решивших выдоить остров.
Впрочем, некие юные и порывистые орки и сейчас так думают.
Местоположение лагеря можно определить по шуму: спереди доносятся какие-то завывания и стук. В барабаны они там бьют, что ли? Нет, барабаны — благозвучнее, четче.
Пару раз с тропы вижу пацанов-снага, которые возятся в кустах, чего-то разматывают — то ли проволоку, то ли растяжки там делают. Расположение этих коварных ловушек не кажется тактически выверенным, ну да кто я, чтобы судить. Зато у поворота тропы обнаруживается пулеметная точка, укрепленная мешками с землей и замаскированная — замечаю ее только потому, что нас окликают с вопросом про сигареты. Боец на точке снова кажется знакомым — из людей Косты. Впрочем, азиатов друг с другом легко спутать.
Стук становится все громче и громче; сопровождающий меня партизан морщится.
Наконец — лагерь. Неописуемое зрелище.
Походный лагерь бунтовщиков-снага, у которых явился военный вождь… это что-то такое среднее между казачьим куренем, цыганским табором и блатной малиной. Стоит грамотно: с одной стороны овраг, с другой, как я понимаю, болото. На входе еще одна укрепленная точка — снова ее контролируют люди, а не подростки-снага. Зато на дереве растянута простыня с намалеванной красным надписью «ZEMLYA SNAGA-HAY» и висит череп — кажись, собачий. Вокруг надписи — орнамент из символов, что я уже видел на татуировках подростков: круги, линии, треугольники, которые складываются то в «волчий след», то в круглую пасть с треугольными зубами, то в примитивный рисунок топора.
Горит сразу несколько костров — причем один нещадно чадит жженой резиной. Вокруг каждого — камни, на которых старательно накарябаны те же узоры и символы, и грубые лавки из досок и раскрашенных шлакоблоков.
С одной стороны — ринг и, так сказать, оружейная мастерская. Ринг — вытоптанная площадка, на которой двое подростков месят друг друга кулаками (впрочем, больше кривляются и орут, а еще больше орут зрители). У края ринга — столб из кривого бревна, и тоже весь искарябанный, и тоже с собачьим черепом на верхушке. Где они столько собак-то успели наловить⁈ И зачем? Эта орочья боевая арена, кстати, здорово напоминает опричное Ристалище, только там на шесте должен быть не череп, а чучело головы собаки. Ну или — в современности — муляж. И кто у кого спер?
По соседству с рингом группа подростков под хлипким навесом чего-то там мастерит: трое явно химичат не то дымовухи, которые так пригодились в прошлый раз, не то взрывчатку; тут же мрачный недоросль без затей заколачивает гвозди в навершие дубинки. Ловкий парнишка, похожий на Чипа, но не он, учит других метать ножи, стоя на бревне. «Кто промахнулся — пять отжиманий, пацаны!»