— До ворот проводишь? — спрашиваю я у Чипа. — Или до катера?
— До катера.
Идем до катера.
— Расскажи, — спрашиваю у пацана, — что там с твоими поисками родни?
Обсуждать состоявшийся на глазах Чипа диалог с «вождем» — противно. А подросток и сам рад поделиться:
— Есть новости, дядя Макар! Ян… это мой старший брат, который ваш телефон пронес в живодерню ту… Он рассказал, что мои мама и баба… то есть папа… в общем, не схватили их тогда. Они в лес ушли. Надо мне домой плыть, искать их!
Вздыхаю.
— Отличные новости, поздравляю! Что же ты не плывешь?
— А я с вождем, нах! — дергается подросток. — Победим — поплыву! Найду их, ска! Обязательно!
— Ну-ну. Ясно. А Кубик где?
— В рейде, они только-только двинули. На катерах. С Костой.
— На катерах? — спрашиваю я, и в голове что-то щелкает. — Что за рейд? К платформе? Ну той, что неподалеку?
Чип мнется.
— Да говори уже! — рявкаю я, и сам тащу его все быстрее.
Мимо толстой тетки-поварихи, что сечет на доске крапиву. Мимо столба с черепом. Мимо Коляныча, что под навесом, страдальчески морщась, бьет «волчий клык, как у Кубика».
— Говори! Почему Коста не хотел в рейд?
— Он говорил, сначала нужно разведку отправить, ночью… А вождь… то есть Еж… он решил, что надо сейчас, пока там охраны мало.
— А ты, Чип, как думаешь, — пыхчу на бегу, — там случайно мало охраны?
— Не знаю, — отвечает мальчишка, — ну а почему еще ее мало, дядя Макар?
— Потому что, Чип… Помнишь, какой у меня инструмент в теплице слева от двери?
— Э… Грабли? Детские…
— Молодец, парень. А вот ваш вождь — увы, не помнит, где грабли… Зараза! Да где там Брунь⁈
Брунь на месте — рядом с дебаркадером, вместе со здешними дозорными.
До нас доносится его скрипучий радостный тенорок:
— Хоба-на! Даша! Коля! Толик! Всосал, да? Еще бы! Толик-то козырный! Две шохи на погоны — н-на! Вышел!
Вся троица непринужденно сидит на кортах вокруг облезлого бетонного блока в зарослях каких-то сорняков. Контрабас режется со снага в картишки; автоматы орков валяются в траве.
— Раздавай, если не ссыкло! — азартно орет Брунь. — Э-э, кто так раздает, а? Туз под колодой не лежит! У нас ты под шконкой бы поселился за такую раздачу! Рожа зеленая!
— Хорош отдыхать! Едем! — рыкаю я на него.
— Едет дурдом на гастроли! А мы…
— Да полезай ты в катер уже!
— Ну покедова, пацаны. Банк я забираю, — провозглашает Брунь. — Карточный долг — долг чести! Кушайте кашку на молоке.
Я терзаю Чипа:
— Эти твои катера — с другой пристани ушли?
— Ага… Там, — Чип машет больной рукой и ойкает.
Может, еще и успеем.
— Рули к той платформе, помнишь ее, — командую я Бруню, плюхнувшись на нос катера. — Давай, на всех парах дуй!
— Зарядки маловато осталось, — бормочет он, — чтобы на всех парах…
Но заводит мотор.
С пары километров до проклятой платформы уже виден дым.
— Э-э, Макар Ильич! Нам туда точно надо?
— Все люди, Брунь, делятся на две категории. Одни свою жопу спасают, а другие — еще и чужие жопы. Вот и вся разница.
— Макар Ильич, не до философии так-то! Глянь, дымина черный какой!
— В течение жизни, Брунь, можно переходить из категории в категорию.
— Слышь чо! Да там стреляют, кажись! Макар Ильич! Вы прислушайтесь!
Держу курс. Становятся различимы шесть катеров Косты, звуки и вспышки выстрелов: повстанцы штурмуют платформу, охрана отстреливается. Крохотные точки людей в воде: рабочие попрыгали, спасаясь от огня? Невнятные крики.
— Отвратительны люди, спасающие лишь свою жопу. Никто не любит их, Брунь. Социум их порицает.
— Да нам-то туды зачем, я в толк не возьму⁈
— Когда два человека, спасающих свои жопы, сталкиваются в конфликте — это неприятно. Но самая мерзкая ситуация, Брунь, когда сталкиваются люди, спасающие чужие жопы. И при этом у них разное понимание целей и средств.
— Макар Ильич! Щас начнут и по нам шмалять!
— Целей, средств, и, конечно же, разное понимание родных жоп. Родных и чужих. Вот это трагедия.
— Макар Ильич, я щас буду мотор глушить! Хоть что делайте! У меня четыре жены, пять ребятенков! Одна вдовая снага еще в Корсакове!
— А впрочем, нет. Бывает и еще хуже. Когда за людьми, спасающими чужие жопы — и у каждого своя правда! — стоят люди, прикрывающие вот этой их правдой свою личную жопу. Справедливости ради, Брунь, так бывает почти всегда.
Брунь ругается в тридцать три загиба, сверкая золотыми зубами.
— Вы прослушали краткий курс антропологии и социальной философии от доцента Немцова. С вас три серебряных.
— За что-о⁈ — орет Брунь. — Я такого и сам могу нахреноплетить! Разводилово! Э-э, Макар Ильич, глянь!
До платформы менее километра. На палубе отчетливо видно пламя. Люди в воде машут руками и кричат — все еще неразборчиво.
В это время с платформы взмывают вверх еще шесть объектов. Размером с большую птицу, но летят неестественно ровно.
Дроны!
В какофонию выстрелов — с катеров и с платформы, атакующих и защитников — добавляются новые короткие очереди. Сверху.
— Брунь, сука, жми! Дай тока!!!
— Три мальчика и четыре девочки! Восемь ребятенков, Макар Ильич! Будут сиротки…
— Жми, а то я нажму!
— Гоблинша еще одна в Троицком…
Не различаю, но знаю: в воде сейчас расплываются красные пятна, дроны расстреливают тонущих. На катерах паника: хаотично палят в воздух. Три катера из шести явно повреждены: дымят и кренятся. Отчетливо слышны крики ужаса.
Едкий дым, заволокший платформу, уже чувствуется на расстоянии, и сквозь него видно оранжево-синее пламя. А потом, заглушая стрельбу и вопли, оттуда доносится серия хлопков. Как кукуруза в микроволновке.
— Это чего, а? — кричит Брунь. — Макар Ильич, это…
— Водород! — рявкаю я. — Тут на нем все электричество! Пока что микроутечки. Надо, чтоб магистраль не рванула!
Брунь воет что-то нечленораздельное. Держу курс.
Дроны замечают нас… и поворачивают к катеру, вшестером.
— Макар Ильич, к нам летят!
…А я тянусь к водородным баллонам, к огню, к платформе.
Далеко, падла!
Первые очереди ложатся в воду метрах в двадцати за бортом.
Да где же ты, иди сюда… Может, так?.. Меняю давление — черный дым сносит в сторону. Теперь платформу хорошо видно. Казалось бы, вот как это связано — почуять напор газа в баллонах и увидеть палубу? А вот поди ж ты. Психология — тонкая штука, а значит, и магия тоже, как любил говорить Сеня.
Выравниваю, стабилизирую, успокаиваю, давлю пламя…
Брунь, который извлек откуда-то пистолет, с воплем «Врешь, не возьмешь!» палит в сторону дронов — в белый свет как в копеечку.
Отмахиваюсь рукой — хлопки воздуха, неразличимые среди выстрелов; беспилотник резко кренится, кувыркается и исчезает в волнах.
— Попал! — орет Брунь.
Ладно, пусть радуется.
Второй дрон несется прямо на нас, тараном — серьезно? Свистят пули. Сношу и его, рефлекторно закладывая вираж; аппарат рушится в воду в десятке метров от катера.
А жаль, что не на платформу, черт побери!
Прочие беспилотники резко теряют к нам интерес — и спешат удалиться. Совсем.
Мне не до них: щупаю давление в водородных баллонах, продолжаю душить огонь.
Наконец мы подходим к платформе. Воняет горелым пластиком. В воде тела — много. На плаву три партизанских катера из шести, с них орут и стонут что-то выжившие и раненые.
Я вспоминаю про мегафон:
— Швартуйтесь к причалу! Окажем первую помощь. Повторяю: швартуйтесь к причалу…
Понтонный причал — тут же, у края платформы. Серый рифленый металл заляпан кровью, покрышки вдоль борта продырявлены пулями. Один из спасательных кругов сдулся — тоже попала пуля. Оставшиеся уже никому не помогут.
Тем не менее тела из воды надо вытащить.
Но сначала — раненые.
Катера с грехом пополам швартуются, благо понтон секционный, длинный. Хватает места. Один катер — полузатопленный — пришвартовался уже давно, перед боем или во время него. Это они, получается, на абордаж пошли… дебилы. Живых в этом катере нет. Пара трупов неудачливых абордажников лежит прямо на понтоне. Впрочем, и на платформе видно тело охранника… и я чувствую там еще несколько мертвых тел. Живых нету тоже: дроны изрешетили и своих, и чужих.
Двое уцелевших бойцов из отряда Косты помогают мне разобраться с ранеными. Тех всего семеро: чудом выжившие рабочие, еще один боец-азиат, несколько юношей-снага.
Среди последних — Кубик. Пацан без сознания, получил несколько сквозных, потерял много крови.
Будет жить? Не знаю. Наверное. Я не лекарь, я — маг давления.
Накладываем жгуты, повязки, стабилизирую состояние выживших, как умею. Бойцы-азиаты сноровисто и хладнокровно мне помогают, лица — непроницаемые.
Их командир — Коста — лежит среди мертвых с простреленной головой. Хренов самурай. Дошел до конца пути.
Делаем все быстро, не обращая внимания на ругань и скулеж малолетних орков.
Еще до того, как браться за перевязку, один из бойцов извлек из кобуры на поясе павшего товарища ракетницу — и запустил в небо бледную красную комету с дымным хвостом. Провал операции. И запрос помощи.
Брунь куда-то исчез.
Я прикидываю: смогут ли выжившие, включая раненых, эвакуироваться на оставшихся катерах? Захотят — смогут.
В этот момент Кубик открывает глаза.
— Пей.
Снимаю с пояса, подношу к его губам бутылку с водой.
— Дядя Макар… Дроны…
— Тихо. Ты живой — это главное.
— Темно… — произносит пацан. — Нехорошо… Жутко. Это… почему?
— Это Хтонь, Кубик. Выше нос, сейчас уберемся отсюда.
— Х… х-тонь?
— На дне залива Терпения — очаг аномалии, — объясняю я. — Не простой, так называемый узловой. Сейчас почти случился прорыв, резкое расширение границ. Насилие, кровь… взрывы.
— Почти? — спрашивает Кубик.
— Почти. Если бы рванул водород — тогда точно. Но мы справились. В этот раз.