ственно.
Рядом с такой мощью как-то неловко трусливо прятаться от собственных мыслей. Делаю над собой усилие и впервые за этот прожитый второй раз день вспоминаю все, что произошло.
Ежик… Я так привыкла к тому, что он постоянно говорит от лица всех, что совсем перестала обращать на это внимание. Воспринимала его как ребенка, славного такого парнишку, со своими заскоками, конечно — ну а кто без них? Всегда можно наорать и навалять по ушам, чтобы привести в чувство. Вот и проморгала, что мальчик-то вырос. И — кем он вырос.
Но ведь он предал меня, отрекся, прогнал. Как говорят на Авалоне, cut me loose — так обозначают сброшенный за борт балласт и выкинутых из жизни разумных. Вот, я уже думаю на авалонском… Не значит ли это, что пора предоставить бывшего ученика судьбе, которую он сам выбрал, и заняться собственной жизнью? Я же не отказываюсь от обязательств, образовательный проект я никакому военному вождю не отдам, а финансирование для него будет даже эффективнее привлекать отсюда. Все остальное на Сахалине от меня уже не зависит.
Насчет Дайсона меня совесть не мучает: он пытался продать меня для опытов, как кусок мяса — но я оказалась сильнее и сама превратила его в кусок мяса, едва ли пригодный даже для опытов. Так стоит ли пытаться насильно спасти Ежа, который сам от меня отрекся? Тех, кого он за собой увел, жалко, конечно… но военный вождь появляется потому, что его ждут, потому, что за ним готовы идти.
И все-таки… здесь правило «поступай с другими так, как они поступают с тобой» не работает. Потому что Еж и его пацаны — мои ученики. В истории было много случаев, когда ученики предавали своего учителя. Но что-то я не припомню случая, чтобы учитель предал своих учеников. Почему?
Потому что тогда он сразу переставал быть учителем. И в истории он как учитель уже не значился.
Это я не сама придумала, если честно. Прочитала еще в детстве в книжке одной. Одной из тех, которые меня сформировали.
Вот только проблему Ежа не решить без решения проблем всего Сахалина. А такое решение я найти не могу, потому что его не существует. Корпорация пришла и не уйдет, пока не высосет аномалии досуха. А местные с этим не смирятся, потому что это их земля — если не вмешаются Рюриковичи со своей псионикой, что будет худшим из всех возможных исходов.
Я не могу найти решение, потому что его нет. И это значит что?
Что я должна его создать.
У меня есть ресурс, который я не использовала — то, что называют Контактом. Связь с силами, которые превосходят все, доступное разумным. И даже есть маг, способный установить эту связь… провести иссечение тени, что бы это ни значило. Правда, Макар готов был меня убить, лишь бы не допустить Контакта, так что придется побыть убедительной. И еще… еще надо будет умереть. Но то дело житейское. Все умирают, кроме тех, кто уже мертв.
Но красиво пожертвовать собой — легкотня, сначала надо заняться по-настоящему трудной работой: помониторить новости. Достаю из кармана телефон — разряжен, естественно. Жалобно смотрю на Раэля:
— Можешь помочь?
— Конечно.
Древний эльф улыбается, берет в руки смартфон, проводит над корпусом пальцами — и возвращает устройство мне. Оно радостно мигает заставкой, заряд батареи — 100 процентов. Наглею:
— Еще Сеть раздай, пожалуйста.
— Уже раздал.
Раэль удивительно неназойливо стоит все это время в паре метров от меня: создает компанию, но не давит и не торопит. Эти эльфы как-то живут друг с другом сотни лет, наверное, оставлять другому пространство — необходимый для выживания навык.
В канале «Панацеи» — бравурное освещение праздника, выступления, Морготова рекордно длинная лавочка. Парадные отгламуренные фотографии… фу, как плохо на мне сидел этот пиджак. В паре мест упоминаются «небольшие беспорядки, быстро погашенные милицией», ага. Толпа снага, кричащая, как единый организм — это вам «небольшие беспорядки»? Но значит это, что корпорация старается скрыть масштаб проблемы, чтобы избежать вмешательства Династии. По нынешним временам сойдет за хорошие новости.
А местные чаты бурлят. Популярность лично Ежа и его нового ополчения зашкаливает. Слова из выступления свежеинициированного военного вождя цитируют, как собственные мысли — причем, кажется, не только снага. Как вступить в новое ополчение — вроде бы секрет, но всякий знает кого-то, кто знает еще кого-то… Протест расползается, как лесной пожар. Это значит, времени совсем мало. Давлю в зародыше мысль еще денек погулять по Лондону.
Меня практически не вспоминают — у народа теперь новый герой. Сик оно, как говорится, транзит. Искал меня за все это время один Макар; быстро отвечаю ему, что жива-здорова и скоро вернусь. Друзьям, должно быть, Токс сообщила, а остальные… остальным не до меня.
Когда я отрываюсь наконец от телефона, Раэль сокращает дистанцию и протягивает небольшой металлической предмет:
— Едва не забыл. Ключ от твоего нового дома.
Машинально беру и тут же злюсь на себя — зачем? Что теперь, в Темзу его бросить? Наверняка на дне этой реки за тысячелетия скопилось немало ключей от домов, в которых кто-то почему-то не захотел или не смог жить.
Спрашиваю:
— Это в самом деле мой дом, да?
— Разумеется.
— Тогда могу я тебя попросить его продать? И заодно права на сувенирку. И что там еще можно монетизировать без моего участия. А деньги переведи, пожалуйста, в Сахалинский образовательный фонд.
— Как скажешь, — если Раэль обижен или расстроен моим решением, то вида не показывает. — Для этого нужно оформить доверенность… Это прямо сейчас можно сделать, при помощи смартфона. Но я полагал, после Инис Мона ты вернешься в Лондон.
— Нет. Мне понадобится портал обратно в Поронайск — из ближайшей к Инис Мона точки, где его можно поставить. Я только поговорю с мамой и сразу вернусь. Мне надо сообщить маме, что со мной все хорошо.
Не уверена, что со мной действительно все хорошо. Но ведь родителям никогда не сообщают всей правды, верно?
— Разумеется. Я все организую. Вот только, Соль… насчет разговора с твоей матерью… — мне кажется или по прекрасному лицу эльфа пробегает тень смущения? — Ты ведь понимаешь, да, что наши миры соединены своего рода шлюзом? От вас к нам попасть можно, но в обратную сторону — никак? Иначе у вас бы знали про Твердь, а сколько мы ни опрашивали пришельцев — никто не слышал о ней.
Хмурюсь:
— Ты это к чему? Я смогу или не смогу поговорить с мамой? Ответь прямо.
Раэль мнется. Кажется, когда он обещал мне разговор с мамой, он… нет, не соврал, просто сказал не всю правду. Все так делают, почему мудрые друиды должны стать исключением? Может, вот откуда эта щедрость — дом, деньги, любой мой каприз… Тогда, осенью, Раэлю нужно было, чтобы я присмотрела за его запутавшейся в жизни женой. Вот он и… сформировал у меня некоторые ожидания.
— Ты сможешь явиться своей матери во сне, — отвечает наконец Раэль. — Иное, к сожалению, невозможно. Прости, если ты надеялась… на что-то большее.
— Во сне так во сне. Но мне нужно на Инис Мона кое-что еще. Там ведь живут мудрейшие друиды Тверди. Наверняка среди них есть тот, кто знает больше других о Хтони и контактах с ней. Мне надо с ним поговорить.
Раэль хмурится и смотрит в серые воды Темзы. Кую железо, пока горячо:
— Да, я понимаю — это устроить непросто, да еще так быстро. Древние друиды — не консультационное бюро. Но мне действительно очень нужно. Если ты сделаешь это для меня, между нами не останется обид и недоговоренностей, даю слово.
Раэль слегка улыбается:
— Ты ведь не успокоишься, пока не изменишь мир, верно? Я попробую организовать для тебя такую беседу.
— Так что видишь, мама, все у меня хорошо.
Мама рассеянно кивает в такт моим словам. Не уверена, что она понимает, что я говорю. Надеюсь, хотя бы интонацию считывает.
— То есть с Тимуром вы разошлись? — спрашивает вдруг мама.
— Обязательно. Насовсем.
Я так и не собралась с духом, чтобы объяснить, до какой степени «насовсем» мы разошлись… И ладно бы только с Тимуром.
— Это ты молодец, Сонечка. Не стоил он тебя. Ты сильная, и тебе такой же сильный человек нужен рядом. Есть на примете кто-нибудь?
Вдохновенно вру:
— Да-да, конечно, у меня есть парень. Очень сильный и очень… добрый. По-своему, конечно. За многих и за многое отвечает. И танцует здорово — помнишь, ты говорила, мне танцами заниматься нужно? Вот мы и занимаемся. А работает он… ну, можно считать, что врачом. И он никогда меня не бросит.
— Ты ведь обманываешь меня, Сонечка… — говорит мама безо всякой обиды.
Спешно меняю тему:
— Расскажи лучше, как у тебя дела, у папы? Как спина его? Решили рабочих нанять или он уперся, что сам будет ремонт в летней кухне делать?
Мама неторопливо рассказывает про свою жизнь. Собираюсь с духом, чтобы сказать главное — то, ради чего вообще задумала этот разговор год назад. Хотя тогда, конечно, я надеялась, что это произойдет не в смутном мамином сне. Здесь очень все зыбко. Я даже не могу понять, где мы — вокруг размытые контуры пространства, отдаленно напоминающего веранду на нашей даче. Но когда я пытаюсь вглядеться во что-то пристально, оно тут же исчезает. Поэтому даже в лицо мамы не смотрю. Она, кажется, тоже не видит, какой я стала — или не удивляется этому, присниться может еще и не такое. Узнает меня — и то хлеб.
Решаюсь наконец — времени немного, друиды предупредили, что пространство сна может рассыпаться в пыль в любой момент.
— Мама, скоро тебе скажут, что я умерла. Это будет одновременно и правда, и… нет. Мы вряд ли еще увидимся. Но важно, чтобы ты знала: на самом деле я живу, просто в другом месте… и по-другому. Я не могу объяснить, просто поверь мне: я не исчезла. Все, что вы для меня сделали… какой вы меня сделали… это все осталось. Просто больше не тут.
Эту речь я заготовила год назад. Не знала тогда, что она окажется актуальна и для этого мира тоже.
— Я не понимаю, Сонечка, — жалобно говорит мама. — С тобой ведь все будет хорошо, правда?