Восьмой этаж — бухгалтерия. Девятый — юристы.
Вообще-то я очень хреново ставлю воздушный щит. И вообще, я — слабый маг. Ученый хороший, а маг — слабый, хоть и второй ступени. В аномалии вон толку от меня было мало.
Просто я очень зол.
Просто другого выхода нет.
И все это ни хрена не торжество справедливости. Не победа сил добра.
Не финальная красивая проходка главного героя к боссу мафии.
Это один разумный идет убивать другого — потому что не видит иного выхода.
Убивать. И поставить тем жирный крест — как на табло в турникете — на своей собственной жизни, и без того перечеркнутой.
Но кто-то же должен.
— Раз снежинка, два снежинка — будет горочка…
Одиннадцатый этаж — Офис общественного контроля. Кстати, мог бы на работу зайти. Хотя я, можно сказать, и так сейчас на работе.
— Раз пружинка, два пружинка — клапан сорван нах…
Двери двенадцатого этажа заперты. Тяжелые, толстые створки из темного дерева, вокруг проема стена облицована мрамором. Логотип «Панацеи» на блестящей стальной табличке.
Справа — панель со сканером, на которой горит неподвижно яркий красный огонек. Сам дверной проем тоже подсвечивается по периметру ровным белым светом.
Тут же стоят два кожаных кресла и крохотный столик.
Солидно. Надежно. Заперто.
Ну ладно.
Прикрываю глаза.
Я уже чувствую это здание целиком: натяжение несущих конструкций, сети коммуникаций, давление в трубах.
Как там Соль говорила? «Волшебный сантехник»?
Ну да, ну да.
…Слитный грохот. Не то чтобы очень громкий, однако по всему зданию. Это вылетают решетки воздуховодов. Я не вижу, но знаю: сейчас во всех офисах на всех этажах из вентиляции вымело клубы пыли, а бумаги, лежащие на столах, красиво взлетели в воздух. Кто-то орет, наверное.
Но это неважно. Важно, что датчики, контролирующие давление, думают, что это пожар.
Водопроводные трубы тоже рвутся — до кучи. «Случился порыв трубы на проспекте Грозного», — так пишут в «Поронайском рабочем». Не знаю, чем им не нравится слово «прорыв». Наверное, чтобы с экспансией Хтони не путали. А то мало ли.
— Внимание! Пожарная тревога! Немедленно покиньте здание! — включается синтетический голос из динамиков в потолке. — Повторяю…
Да ты ж мой хороший. Заботливый.
Красный огонек гаснет, сменившись зеленым. Лязгают в стене ригели.
Я обрушиваю топор на створки, на табличку с эмблемой компании. Н-на! Еще! Ногой!
Здравствуй, двенадцатый этаж.
И воздушный щит. И волна — вперед. И давление из-под всей крышки этой зеленой «кастрюли» в стиле капром.
…И опять грохот. По всему этажу вылетают панорамные стекла. Мне надо, чтобы защитники господина Сугроба — охранники ли или опричники, неважно — свинтили отсюда к черту. А кто не спрятался — тут я не виноват. Будет больно. И вред для здоровья.
Иду по коридору вперед, выключая любого, чья сигнатура мелькает поблизости. Превентивно.
Любопытно, что сам Сугроб — не бежит. Может, ему гордость не позволяет. Может, бежать некуда, терять нечего, как нашему князю: дальше Сахалина не сошлют.
Неважно.
Главное, сигнатуру я засек еще с улицы. Тут наш Аркадий Тимурович.
Иду по бордовой ковровой дорожке — мимо вип-залов с барами и диванами — в кабинет главного.
Охранники разбежались, опричников на ногах не осталось.
Маячат там, впереди, только две активных сигнатуры — сам Сугроб и… Кей.
Вот как славно. Японцы говорят про такое «сбить одним камнем двух птиц». Звучит изящнее, чем «погоня за двумя зайцами», верно?
Иду. Рукоять топора в ладони.
Тут у них опен-спейс, чтобы свет из взорванных окон лился повсюду.
Но только на половине площади.
На второй половине — кабинет генерального, закрытый, и ведут туда двери даже покруче, чем с лестницы на этаж.
Впрочем, сейчас все двери открыты — распахиваю и эти.
…Выстрел. Бахает он одновременно с тем, как стоящий у окна Кей ловко швыряет мне под ноги шар размером с теннисный мяч. И одновременно с тем, как я чувствую давление пороховых газов в дуле оружия — и успеваю хоть что-то сделать.
Хоть что-то — это перекосить гильзу в патроннике пистолета у Сугроба в руке. За полмгновения до того, как пуля попадает в живот.
Шар, направленный эльфом, крутится под ногами: золоченый, как елочная игрушка, знакомый каждому магу предмет. Негатор.
— Отличный бросок, Каэльфиарон, — говорит Сугроб, с раздражением глядя на пистолет. — Все же сумел дотянуться, негодяй.
«Негодяй»! Так меня еще не называли.
Иронично.
Футболка и куртка мгновенно пропитываются кровью, она мажет пальцы, когда я зажимаю рукой дырку на животе.
Бью топором по негатору — черта с два. Твердый металлический шар, промявшись, улетает куда-то под стол. Живот пронзает резкая боль. Поле, не позволяющее применить магию, продолжает действовать.
Да и насрать.
Сугроб — вот он. Негатор этим двум крысам нужно было применить раньше — дать его пацанам-опричникам. Зажали, зассали. Оставили как оружие последнего шанса — себе.
Да нет у вас этого шанса. Уже нет. Потому что мне терять — нечего.
С рычанием поднимаю топор, иду на Сугроба.
Может, падла, мне и не жить больше. Но и тебе — тоже.
Боль пульсирует в животе, кровь, кажется, течет в трусы и в штанину, по ноге.
Значит, надо действовать быстро.
Не уйдешь, урод. Двери у меня за спиной.
У стены — под портретом Никколо Макиавелли в тяжелой раме — стоят огромные напольные часы. Которые прямо сейчас начинают бить: бом-м! бом-м!
На лице Аркадия Волдырева — ярость пополам с изумлением.
Он хватает тяжелый стул, командует ледяным голосом:
— Каэльфиарон! Заходите сзади.
Я взмахиваю топором. Сношу голову статуэтке какого-то из Государей, стоящей на ближайшей столешнице; голова летит в Кея, тот гибко шарахается.
— Он опасен! — восклицает эльф. — Он в аффекте!
— Сзади заходи, кр-рыса!
— Я возьму винтовку! — восклицает эльф и стремительно вылетает в дверь, проскочив в паре метров от меня. Вот поэтому эльфы и живут долго.
Да и к черту! К черту погоню за двумя зайцами. Моя цель — Сугроб.
Мозговой центр всей этой алчной, властолюбивой кодлы. Паук в паутине. Главная голова гидры.
Человек, угрожавший что-то сделать с Гришкой и его мамой.
Человек, заморочивший голову мягкотелому пустоцвету-Рюриковичу — играя на страхе потери близкого.
Моя цель.
Сугроб.
В живот точно раскаленный прут сунули, но я ступаю вперед, как тот мим, мешая Сугробу обойти меня слева или справа.
Гляжу в его налитые злобой глаза — у меня такие же. Держу топор на замахе.
…Ну?
Волдырев бросается на меня, с неожиданной силой и ловкостью крутит тяжелый стул.
Вкладываюсь в удар целиком — другого не будет.
Летят щепки.
Топор вырывает у меня из руки, он летит в сторону, как и отброшенный врагом стул. Бросаюсь вперед, к Сугробу, в клинч. Достать до кадыка, до глаз — до чего угодно.
…Он пинает меня в колено. Спотыкаюсь.
Сугроб оказывается сбоку, его кулак бьет меня в живот.
Больно невыносимо — я этого не хочу, но тело само, съежившись, закаменев, валится на паркет. Как тот опричник в броне.
Сугроб добавляет мне ногой по затылку.
— Теперь сдохни, — хрипит он, стоя сверху.
Хватает обезглавленную скульптуру Государя, возносит над моей головой…
…И сам падает на бок, рядом. Белая алебастровая скульптура разлетается на куски перед моим лицом.
Откуда-то из угла раздается тончайший, едва слышимый ухом свист: там вибрирует золотой шар, который только что перешел из разряда вещи, стоящей больше, чем мой маяк, в разряд мусора.
Негатор магии можно перегрузить. Обычно для этого требуется несколько высококлассных магов.
…Или один отчаявшийся.
Сцепив зубы, ворочаюсь на измазанном кровью полу. Сугроб стонет, держась за голову: сосуд лопнул.
Нашариваю обломок постамента статуэтки. Угловатый кусок алебастра размером с полкирпича. Гладкий.
Белый.
Белый, со следами от красных пальцев.
Белый, со следами от желтого мозга.
Белый, с седыми налипшими волосами.
Белый. Бей. Бей. Бей…
Кусок алебастра валится из моей руки на паркет. Аркадий Тимурович Волдырев, он же Сугроб, лежит рядом.
Его сигнатура больше не будет означать живого.
Никогда.
Я сделал то, зачем пришел.
В голове тонкий звон — хотя, кажется, негатор больше не издает звуков.
Крики с улицы.
С картины на меня смотрит Макиавелли — на меня и на человека, которому я проломил голову.
…Вот в этом состоял долг, Макар? В этом был путь? Начать магом-ученым, желающим изменить мир, познав тайны вселенной… Продолжить смотрителем маяка… Закончить убийцей, лежащим в крови на паркете.
Я сделал то, зачем пришел. И?..
И какая-то часть меня — та, для которой вся эта рефлексия чужда и пугающа, которая просто не хочет истечь тут собственной кровью — эта часть меня начинает действовать.
Я полуосознанно, рефлекторно, сам не понимая зачем, останавливаю себе кровь. Фиксирую, что задет кишечник — но только он. Позвоночник и таз — целые. Пулю… пусть лучше извлечет хирург.
Осторожно встаю на колени, потом — на ноги…
Стоп.
В коридоре мерцает прерывисто еще одна сигнатура.
Кей.
И вторая, смутно знакомая, рядом с ним.
Матерясь сквозь сжатые зубы, поднимаю топор. Мат — просто способ сделать чуть-чуть полегче. Слова без всякого смысла. Слова, его заменяющие.
Шатаясь, бреду туда, в коридор. Я не знаю зачем.
Кей на месте — а тот, другой, стремительно удаляется.
Не догнать.
Вываливаюсь к коллеге.
Эльф сидит на ковровой дорожке, опершись о стену, бледный как смерть. Очки с рубиновыми стеклами сброшены.
Он и вправду опирается на опричную винтовку — но только чтобы не сползти по стене на пол.
Дыхание спертое и прерывистое. И…