В общем, ушли в холмы — а в холмах же айну живут. Гномы эти местные, сахалинские. По всей Кочке!
То есть главные поселения у них, конечно, не там, куда мы пошли. Но все равно: повсюду у этих ребят фанзы, заимки, землянки, подземные хутора всякие. И вот через них начался контакт… с Ленни Кляушвицем, нашим киберботаником поронайским.
Потому что ведь он жених дочки самого главного айну — вот этой девушки, которую звать Сергей. А с другой стороны, у него, Ленни, отчим — главный в поронайской милиции. Этот отчим Соль хорошо знал — она у Ленни в доме жила. И Сергей тоже знала Соль… Короче, через Ленни все закрутилось.
Нам передали, чтобы мы сидели, как мыши, пока Кляушвицы будут решать наш вопрос. Мы в выработанных шахтах спрятались — вот оттуда носа казать и не велели. Айну продуктами нас снабжали, чтобы мы там не сдохли с голоду.
Но я думаю, Еж такого бы по-любому не выдержал — тихо сидеть. Он бы все равно всех куда-то повел, и мы бы все отхватили и чего-нибудь натворили, и еще что-нибудь бы случилось…
Но в это время начало штормить Хтонь — по всему острову. Из всех аномалий тех, кто там шарился, выбросило наружу. Мы и сами побазарили со сталкерами, которые мимо нашего нового лагеря пробирались — после того, как их выкинуло. Ошалелые, покоцанные, не понимают ни черта. У костра их бражкой и чаем отпаивали. А потом Еж с ними долго общался в своей палатке.
А потом Еж ходил туда — к краю Хтони — и сидел там по несколько часов несколько дней подряд. Чего-то пытался услышать или почуять.
Ну а потом приехали Ленни с Сергей и сообщили, что нам опричники предлагают переговоры. На нейтральной территории типа — в главном селении айну, дома у ихнего вождя. Но типа неофициально.
И Еж долго думал — ехать или не ехать. Но решил ехать, конечно. Потому что он всегда выбирает «делать», а не «не делать».
Ну, почти всегда.
— Ладно, —вздыхает Еж, — иди, Чиповский. На еду там сильно не отвлекайся, нах. А то знаю я. Помню, как ты пучок лука Макару не хотел отдавать…
Вхожу в зал для переговоров — Еж остался смотреть по видео. Опричник явно меня узнает — слегка усмехается, кивает.
От Ленни пахнет волнением и потом.
От стола… неважно. Вкусно оттуда пахнет.
Атеруй Утарович хочет сказать что-то торжественное, но тупит.
Отца выручает Сергей:
— Итак, давайте я вас друг другу представлю. Усольцев Андрей Филиппович, подпоручик, и… и…
— Чип, — говорю я. — По паспорту Найденов Чеслав. Чип — лучше.
— Ты говоришь за вождя? — медленно спрашивает Усольцев.
— Да, — бурчу я. — Говорю. Отвечаю.
Опричник снова кивает. Так и не садится.
— Тогда…
— Позвольте, да что ж это мы! — выходит из столбняка гномский дед. — Эм… Любезные гости, прошу вас сначала за стол! Все с дороги! Все устали! А у нас вот щука тушеная, с черемшой! Пельмешки с ведмедем! И по настоечке, по наливочке нужно сначала, прежде чем о делах… а⁈ Дочери на свадьбу настаивал! Но пришлось раньше откупорить…
Он все правильно говорит: сначала положено обсудить, кто как добрался, потрындеть о неважном, потом уже о делах… Все правильно, так и у нас в деревне делали. Иначе невежливо получается…
Только вот опричный пес не садится.
— Господа, — хрипло говорит он, — в особенности хозяева этого дома.
Держит паузу. Потом все же отодвигает низенький стул и опускается на него. Типа одолжение сделал… И я уже почти тянусь к бутерброду, но нет.
— Я благодарен вам, Атеруй Утарович, за организацию этих переговоров, — продолжает опричник. — И знаю, что на востоке принято о делах говорить после трапезы. Какими-нибудь витиеватыми словами. Но вы уж меня простите, я так не умею. Поэтому начнем с дела, все остальное потом.
Усольцев ставит на стол навороченный опричный планшет, загородив тарелку с копченым кижучем и графин с настойкой.
— Господин Найденов, то бишь Чип. Я буду вести трансляцию и запись нашей беседы. Должен предупредить: я тут только чтобы озвучить некое предложение. Полномочий его обсуждать в деталях у меня нет. Но я вам его озвучу. Это ясно?
В животе у меня пронзительно урчит — так, что слышно Ежу, наверное! Гляжу через стол на этого Усольцева.
Нет, не пытается он меня нагнуть. Не пахнет он него так. Просто глядит спокойно, твердо. И…
(— В следующий раз это будет твоя голова, а не сумка.
…Падает на асфальт ржавый кастет.
— Расходимся, — говорит Андрей. — Самое время.
— Еще встретимся! — ору ему я.
— Чип, завались! — это Соль. И Андрею: — Не сметь. Трогать. Моих ребят. Никогда.)
…Как будто сто лет назад это было. Так странно: деревня, баба и мама, яхта, с которой меня Соль спасла — словно недавно случилось. Хотя прошел уже год. А те дурацкие разборки с опричниками — в другой жизни.
— Ясно, только вопрос один, — говорю я, закусив губу, неожиданно для себя. — Какие вообще переговоры, нах? Почему мы тебе должны верить⁈ Ты… кинул Соль. Это все знают.
Усольцев не отводит глаза, не моргает даже. И… какие-то они у него печальные.
— Мне верить не надо, Чип, — говорит опричник. — Верь себе. Но я тебе скажу вот что. Люди, которых я представляю, хотят с вами договориться. Не потому, что добры и гуманны… снаголюбивы. У них просто нету другого выхода. Ты же знаешь, что сахалинские аномалии сейчас недоступны для сбора тяги? Ты знаешь, кто это сделал? Вы уже догадались?
— Кто? — спрашиваю я, хотя… мы действительно догадались.
(— Не сметь. Трогать. Моих ребят. Никогда.)
— Соль. Она теперь — часть узловой местной аномалии. Или, может, наоборот — аномалия часть нее. Так-то, Чип. А мумие — которое из тяги делают — ценное лекарство и стимулятор для магов. От него никто не готов отказываться. Поэтому мы с тобой действительно можем договориться. У Соль… если ее еще можно так называть… у нее два условия. Одно касается сохранения жизни господину Немцову. Второе — ваших жизней. Поэтому я и пришел с предложением.
Он опять усмехается… и тут грохот!
Это распахивается дверь зала, да так, что братья Сергей хватаются один за тесак, а второй за винтовку. В дверях Еж — не утерпел все-таки. Свирепо глядя на гостя — а еще отчего-то на Ленни, — он стремительно шествует через зал и останавливается перед нами.
— Не работает ничего! — рявкает Еж на Кляушвица.
— Да, — говорит опричник, — внешней записи не останется. Мы сейчас в отдельном пузыре времени. На мгновение позже, чем мир вокруг.
Спокойно встает перед Ежом.
Некоторое время эти двое давят друг друга взглядами… Ну, точнее, это Еж давит, Усольцев просто смотрит.
— Излагай, — бурчит Еж, выдохнув.
И подпоручик говорит медленно:
— Вам предоставят корабли. Вы покинете рубежи Государства Российского и уйдете. Никто не будет чинить этому препятствий.
Еж моргает:
— «Уйдете»? Куда?
— Куда угодно, — усмехается в ответ Усольцев, — но в указанном направлении. А именно — к берегам Тумани.
Я аж подскакиваю. Во взгляде Ежа появляется понимание.
— И… что нам там делать? — спрашивает он медленно. — За рубежами у чужих берегов, нах?
Опричник разводит руками:
— Что угодно. Это дикие земли, вон… господин Найденов не даст соврать. Там идут постоянные столкновения местных племен.
— Всему виной трайбализм, — неожиданно говорит Ленни, все зыркают на него как на дурачка, Сергей под столом, кажется, пихает ногой.
— Точно, — соглашается Усольцев невозмутимо. — Всему виной вот это. Уверен, группе авантюристов найдется чем в этих землях заняться к своей выгоде.
«Я знаю, чем там заняться!» — хочется заорать мне, но не хочется быть как Ленни. А еще я хорошо понимаю, что за такое щедрое предложение придется платить.
Вождь понимает тоже.
— Что взамен? — спрашивает Еж.
— Взамен, — говорит опричник, — когда ходишь под своим флагом, не забывай интересы флага Отечества. У тебя будет куратор из магов. Потребуется иногда выполнять его поручения. Тумань — земли дикие, но и там… гхм… надо, чтобы все делалось к пользе государевой.
— Что угодно я делать не стану, — предупреждает Еж, — даже не надейтесь. Играть готов только в открытую. Когда понимаю, чо вообще происходит. Только так! Если нет — не договоримся! Принимается такое условие? Решай!
Он буровит Усольцева взглядом, воздух — как тот кисель из черемухи: густой, напряженный. Еж и правда — словно иголки выставил во все стороны. Невидимые. Какие «условия», нах⁈ Нам ли торговаться? Сейчас опричник скажет «не договоримся» — и… Что? Еж тогда просто уйдет? Или кинется на него? А маг что сделает⁈
Прикидываю, что схватить со стола и как прорываться к двери… Только нельзя будет уходить без Ежа. И…
— Не думал я, говоря с одним дьяком, что сам буду на его месте… Так скоро, — хмыкает неожиданно Усольцев.
И, улыбнувшись, протягивает руку Ежу. Тот жмет.
И я чувствую — и все чувствуют! — как кисельный воздух становится самым обычным. Фух…
— Ну что, — говорит один из двух братьев Сергей, здоровяк с тесаком, — теперь-то мы все можем поесть нормально?
Золотые слова. Опять шлепаюсь на стул — сам не заметил, когда вскочил! — и хватаю корзинку с икрой.
А то знаю таких бородатых проглотов!
— Они опаздывают, — хмурится Усольцев.
А мы-то, конечно, вовремя. По-другому и не могло быть с этим… временщиком.
Сюда, к маяку, он только нас двоих позвал, меня с Ежом. Пацаны, кто решил с нами в Тумань податься, в порту остались — суда в порядок приводить. Ржавые нам, конечно, посудины выделили от государевых щедрот, но двигатели пашут, и на каждой — по четыре пушки.
Еж поначалу, как обычно, ерепенился, но как узнал, кто нам стрелку забил — гонор свой поубавил и вообще весь как-то притих, сник даже. Вот и теперь — из машины не вышел, так и сидит, спрятав морду в руках, сплетенных на спинке переднего кресла.
А я наружу вылез. Попырился на маяк. На разбитую колею, по которой мы с Кубиком тогда к Макар Ильичу чесали, чтобы он Ежа от промысловиков выручал. На теплицу, где мы стекло разбили, когда луком пытались разжиться. На море. Серое оно сегодня, тревожное. На маяке полощется по ветру желтый флаг. Волнуется Матушка-Хтонь. Или… как ее теперь звать, неужто прям по имени?