— Да. А если мы говорим об узловой, «интеллектуальной» аномалии… Перспективы такого контакта ошеломляющие!
— Гхм. Ошеломляющие — это правда. Притом Иссечение — если маг потерял концентрацию — чревато гибелью реципиента или как минимум психическим расстройством. А вот Агрегация, если она случилась… рисками совершенно иного масштаба.
— Мы это, конечно же, понимаем. Риск или знание — всегдашняя дилемма ученых, разве вы не находите? Полагаю, что наша группа вполне в состоянии справиться с любыми негативными следствиями. Особенно если вы войдете в состав команды. Итак, я все-таки хочу получить официальный ответ. Вы согласны, Макар Ильич?
…Кажется, этот парень, проживший на свете втрое дольше, чем я, не сомневается, что услышит в ответ.
Еще бы.
Он говорит, а я машинально слежу взглядом за его тенью на песке — длинной, причудливо изломанной. Эльфийская тень всегда выглядит не так, как человеческая, будто углы у нее неправильные.
— Ты сказал, — наконец отвечаю я, — у тебя есть носитель генов теневой плесени, с которым уже случился контакт. Знаешь, что?
— Что? — спрашивает недоуменно Каэльфиарон.
Моргает.
— Спасибо, что рассказал. У меня есть твердое понимание, что с ней надо сделать, с этой несчастной. Притом как можно быстрее.
— Что? — глупо повторяет Кей.
Рубиновые очки сползли. Таращится на меня. Работодатель года.
— Ее придется убить.
Глава 4Соль. Не деньга, чтоб всем нравиться
— Я не упрекаю тебя ни в чем, — холодно говорит Токс. — Если ты делаешь то, что делаешь, значит, именно это для тебя сейчас правильно.
Эльдары все-таки мастера спорта в пассивной агрессии. Вроде Токс ничего такого и не сказала, но я сразу понимаю, о чем она. Задираю штанину и смотрю на браслет. Так привыкла к этой Морготовой приблуде, что совсем перестала проверять, что там у нее на индикаторе. Что бы мы с Токс ни делали, он давно уже примерно на середине зеленой полосы. Завис, наверное.
Браслеты — напоминание о том, что Токс находится здесь в ссылке по приговору Круга Инис Мона; однажды я выбрала разделить с ней наказание. Теперь эльдарские алгоритмы считают наши добрые и злые поступки. Если будет заполнена зеленая полоса, браслеты спадут. Если красная полоса уйдет в ноль — браслеты мгновенно убьют нас обеих.
Ять! Индикатор в желтом. На двух третях где-то. Но в желтом! Такого не было уже больше полугода.
— Токс, ты… натворила что-нибудь?
Эльфийка пожимает точеными плечами:
— Моя рутина остается неизменной уже много месяцев. Я выполняю свои обязанности день за днем. Из нас двоих жизнь постоянно меняется у тебя.
— Ну да, меняется! Но почему — у меня? Жизнь вообще меняется. Мы боремся с рабовладельцами! Что твоим Морготовым алгоритмам не нравится?
— Будь добра, маленький друг, напомни, каков правовой статус у ваших войск самообороны?
— Моргот, Токс, это же Сахалин! Ну какой правовой статус, о чем ты! Здесь все… по понятиям.
— Иными словами, де-юре ты состоишь в банде, которая конфликтует с другими бандами.
Вскакиваю и начинаю нарезать круги по мастерской, размахивая руками:
— Мы рабов освобождаем, рабов, понимаешь ты это? Снимаем с разумных ошейники!
— Насколько мне известно, в последний раз это были браслеты.
— Ну браслеты, какая, к Морготу, разница! Через них разумных током бьют, или чем там! Промысловики угрожали их убить!
— После того, как вы напали. Всем известно, что пленных Сахалинское ополчение не берет. Ваши противники цеплялись за жизнь, словно за ветвь над обрывом. Возможно, блефовали. Ошейники в Российском Государстве запрещены, а вот электронные браслеты — вполне законное высокотехнологичное устройство. Например, опричники такие носят. Ты, возможно, не знаешь… те промысловики пытались легализовать свою рабочую силу. Уже начали этот процесс.
Останавливаюсь, уперев руки в бока, и смотрю прямо в прекрасное эльфийское лицо:
— Токс. Вот ты зачем это все говоришь?
Друидка совершенно безмятежна. А ведь я почти год живу с ней бок о бок, судьбой с ней связана, казалось бы, должна знать ее, как облупленную… Никогда я не научусь понимать этих Морготовых эльфов, никогда.
— Просто перечисляю факты.
— Да в жопу факты! Вот если бы твоих эльфов угоняли в рабство, опаивали какой-то дрянью и заставляли работать в Хтони на пределе полетного времени — ты бы спокойно возделывала свой, ска, сад? Потому что чистоплюйским друидским алгоритмам это не понравится? Делать-то я, по-твоему, должна что? Или прямо скажи, или перестань строить из себя мудрую, ять, наставницу!
Токс накрывает мою вспотевшую пятерню своей ладонью, изящной и прохладной:
— Видишь ли, маленький друг, мы, друиды, сведущи в наставничестве: наставник — не божество на пьедестале, а живой разумный. Ему дано ошибаться: дрогнуть сердцем, оступиться в расчётах, даже — увы! — не разглядеть истинной природы своего ученика. Всё это — лишь трещины на кувшине, что не мешают ему держать воду мудрости. Но есть проступок, превращающий учителя в ложный маяк: когда он начинает принимать решения вместо ученика. В этот миг его право зваться наставником рассыпается как пепел по ветру.
Трясу головой, привычно отбрасывая шевелюру вправо. Левую сторону пора выбрить, волосы отросли уже на палец. И, может быть, сделать еще один прокол в левом ухе… это уже шестая серьга будет, не считая тех двух, что в ноздре. Таков теперь мой образ — в моей новой роли надо с порога заявлять: я не следую правилам, а устанавливаю их.
И еще, если честно, мне просто нравится так выглядеть.
— Ну, раз решения все еще принимаю я, то будет так: мы продолжим борьбу с рабовладельцами. Теми средствами, которые на этой войне работают. Но не бойся: убивать сама я по-прежнему не буду.
— Потому что полагаешь, что это обрушит показатели алгоритма? — Токс спрашивает таким тоном, будто интересуется, молоко мне добавить в чай или лимон.
— Да, потому что тогда браслеты могут убить нас обеих. Но страшно не это, на самом-то деле. Проблема в том, что во мне и так уже многовато тени. Если ее станет больше… я перестану быть собой, сделаюсь кем-то другим.
— К слову, насчет сделаться кем-то другим… Хранитель Хтони больше не выходит с тобой на связь?
С чего вдруг такое любопытство? Не в обыкновениях Токс задавать вопросы. Пожимаю плечами:
— Нет, Безликий уже полгода как… пацаны из старшей группы сказали бы — забил на меня. И тот путь, который он предлагал — шагнуть в собственную тень — он теперь закрыт. Не спрашивай, откуда я знаю, это… очень четко чувствуется. Наверное, он решил, что я сделала свой выбор там, в горящем ангаре. Поэтому нет больше смысла возиться со мной. Знаешь, тогда Безликий меня раздражал… а теперь я скучаю по нему. Вернее, по ощущению, что кому-то вообще на меня не плевать. Но на нет, как говорится, и суда нет. Такая она, взрослая жизнь. Кстати, насчет взрослой жизни… Мне пора нанести несколько визитов нашим бизнесменам. Сборы на ополчение и на размещение освобожденных рабов идут из рук вон плохо.
— Я бы все уже сто раз выплатил, врот. Только с прибылью кабзда, нах, — пожилой снага, владелец автомастерской, смачно сплевывает на пол. — На прошлой неделе шесть заказов, на этой — три, ска. А зарплаты плати, кредит плати, проценты плати, налоги плати, городской сбор плати… В убыток работаю, без ножа себя режу, нах. Да ты присядь, Соль, в ногах правды нет. Чай будешь?
Хотя я чертовски устала, и чаю хочется — остаюсь на широко расставленных ногах со скрещенными на груди руками. Эти жалобы мне уже поперек горла, только за сегодня выслушиваю их в пятый раз. А в целом они успели стать фоном, на котором развивается моя жизнь.
Объясняю терпеливо и медленно:
— Пойми, Лукач, без ополчения промысловики мигом подомнут аномалии под себя. Весь поток тяги ляжет под них. Тогда ни у кого в городе не будет денег, чтобы чинить машины. Но по-настоящему плохо даже не это. Плохо, что они используют рабов. Таких же снага, как мы с тобой. Их держат в аномалии сутками и почти не защищают, они там мрут, что твои мухи. Значит, если дать промысловикам волю, рабы у них быстро закончатся. И куда, как ты думаешь, они пойдут за новыми?
— Хоть рабочие места создадут, нах, — бурчит Лукач. — В Поронайске чуть не каждую неделю что-то, ска, закрывается. На днях вот плиточный завод обанкротился, врот. Зять приходил, про работу спрашивал — а мне и своим-то механикам платить нечего.
— Ситуация с плиточным заводом у меня на контроле. Разбираюсь, что можно сделать. Проблем с промысловиками это никак не отменяет. А оборона — это прежде всего деньги. И освобожденных рабов надо размещать, кормить и лечить… многие в тяжелом состоянии.
Лукач угрюмо смотрит на меня исподлобья:
— Они же на контракте были. Сами эту дорожку выбрали. Почему мы должны за них платить? У меня вон тесть лежачий, нах, я его должен кормить и лечить, а не этих приблудных…
А ведь с Мясником Лукач препираться не стал бы… Хочется стукнуть кулаком по жестяной стене гаража — но нет, истерикой делу не поможешь. Вместо этого тяну пальцы, чтобы коснуться тени — она выручает меня не только в боевых ситуациях, но и в социальных.
— Довольно разговоров, — голос спокойный, но я знаю, какое ощущение он вызывает у собеседника — «будто кто-то прошел по моей могиле». — Сумма тебе известна. Сроку — неделя. Советую уложиться. Настоятельно.
Лукач отводит глаза и кивает — желание препираться у него враз испарилось. Резко вспомнил, что я, конечно, предпочитаю воздействовать добрым словом, но и другими методами не гнушаюсь. Мои коллекторы умеют сделать жизнь должника крайне неприятной — тут все как было при Мяснике, так и осталось.
Со школы запомнила, что при сборе средств на ополчение в Смутное время говорилось что-то вроде «дворы свои продадим, жен и детей заложим», но не понимала тогда, что это был не столько патриотический порыв, сколько ультимативный приказ.