ципу непрестанного совершенствования.
Значит, это не Кей. Да что здесь вообще происходит? И где — здесь?
Резким движением сажусь, потом встаю. Я чувствую тело, и оно в порядке, в полном. Прохожусь колесом, леплю самую простую сальтуху — все превосходно работает. Сознание тоже быстро приходит в норму.
— Я исцелил твои раны, — говорит тот, кто притворяется тренером Кеем.
Под моим скептическим взглядом контуры оплывают и начинают быстро изменяться. Вот передо мной уже не эльф с горделивой осанкой, а… женщина с самым родным, самым любимым лицом. Ору:
— Не смей! Прекрати сейчас же!
Образ моей мамы пусть даже не думают втягивать в этот блудняк!
Нечто передо мной слушается и расплывается в клубок переливающихся теней.
— Прости, — голос звучит будто бы отовсюду сразу, это ужасно некомфортно. — Я хотел, чтобы ты доверяла мне.
— Добился строго обратного эффекта, поздравляю. Как ты на самом деле выглядишь?
— Твои глаза не смогут увидеть… Но я создам аватар, который не вызовет у тебя отторжения.
Теперь передо мной сидит невнятная — мужская, скорее — фигура в просторном балахоне с капюшоном, полностью скрывающим лицо. Такие пихают иногда в низкобюджетные фильмы на роль мистического наставника или еще какой неведомой фигни. Но теперь хотя бы голос исходит не отовсюду, а от фигуры — глубокий, мягкий, доброжелательный.
— Так лучше?
— Сойдет для сельской местности… Что вообще происходит? Где я?
— Ты дома.
— Нет.
— Ты дома, хотя еще не понимаешь этого. Здесь, глубоко в тенях — твой исток. То, от чего ты произошла.
— Э-м-м… Окей.
Генные модификации совершенно безопасны, говорили они.
— Тот, кто забрал плоть тени, чтобы вживить ее в тело снага-хай, полагал, что раздвигает таким образом пределы отведенного разумным. Не знаешь, почему они вообще называют себя разумными? С разумом там в большинстве случаев как-то не особо. В действительности он добился обратного: ты и твои братья с сестрами — вы принесете новое глубокой тени. Станете ступенью ее развития. Тени только начали раскрываться…
Эй-эй, что, этот дешманский спецэффект намерен меня поглотить для чьего-то там развития? Шик-блеск… Но зачем тогда вообще нужно это собеседование? Хотел бы поглотить — уже поглотил бы, Хтонь не особо церемонится в таких вопросах…
— Ты привыкла жить в мире… вернее, в мирах, так ведь?.. где все только и стремятся к тому, чтобы поглотить друг друга, — голос окрашивается печалью. Неприлично, блин, отвечать непосредственно на мои мысли. — Ты не веришь никому, начиная с себя. Но я ведь исцелил твои раны. И не требую ничего взамен. Только потому, что мы с тобой одной тени, ты и я.
Окружающее выглядит размытым и зыбким, оттого все это можно было бы принять за галлюцинацию. Однако в реальности происходящего убеждает состояние одежды — окровавленной, грязной, измазанной в мерзкой жучиной слизи. Зато кожа как новенькая, следов от ожога, полученного на первом деле — и тех нет. Даже пить не хочется, а ведь должно бы — после такой потери крови. Кастет на месте, в поясе, но что-то подсказывает мне, что здесь он не помощник. Сдираю с лодыжки заскорузлый от крови пластырь — под ним нет даже намека на шрам, и боль — лишь от выдранных только что волосков.
— Да, спасибо большое. Так ты… просто отпустишь меня? Позволишь вернуться туда, откуда я пришла?
Почти уверена, что ответом мне будет зловещий раскатистый хохот и злодейское «а этого я не говорил!» Ну, раз уж мы следуем канонам низкобюджетного кино.
Хотя над кем я, собственно, ехидничаю? Этот образ из моего же подсознания и позаимствован.
— Конечно, — просто отвечает голос. — И нет, меня не обижает твое недоверие… Да, я снова читаю мысли, просто смирись с этим. Но я скорблю, что жизнь вне теней сделала тебя такой.
— Жизнь как жизнь, ей-богу… Бывает и похуже. И давай обойдемся без «мне тебя жаль». Убогий аргумент, честное слово. Но раз ты полагаешь, что между нами возможно какое-то доверие… скажи мне, чего ты хочешь?
Собеседник будто бы задумывается на полминуты, потом медленно произносит:
— Того же, чего и все живые существа: утверждения и закрепления в биоценозе. Ты — носитель моих генов, поэтому я хочу, чтобы твой потенциал максимально реализовался. Насилие над телом, разумом или волей здесь нецелесообразно: послушных кукол я способен создавать и сам, а твой уникальный опыт может сделать богаче то целое, к которому принадлежим мы оба. Если ты полагаешь, что твой путь вне теней еще не завершен, ты не все еще взяла от светлого мира — я просто дождусь, когда ты придешь сама, как уже пришел один из твоих братьев.
— Почему ты уверен, что я приду сама… в тени?
— Ты задаешь вопросы, заранее ожидая, что я буду лгать… при том, что ответ в глубине себя уже знаешь. Те, кого ты считаешь друзьями, просто используют тебя. Ты боишься любить, потому что знаешь — тебя снова предадут. Прячешься в тени — ведь ты чужая для света. Следуешь пути добра из-за алгоритмов, прошитых даже не в тебя, уверяя себя, будто это твой собственный выбор. Однажды ты просто устанешь себя обманывать. Знаешь изначальное значение слова «снага»?
Закусываю губу. Вроде никто мне этого не говорил, и в Сети тоже не попадалось… Но отчего-то я знаю, что он сейчас скажет.
И знаю, что это будет правдой.
— Слово «снага» означает раб, — припечатывает безликий собеседник. — Они будут говорить, что времена изменились. Вот только природа так называемых разумных — она не меняется. Но тебе нужно понять это самой.
Вот жеж… Похоже, тупорылые жуки с их жвалами — далеко не самое опасное из всего, что скрывается в Хтони.
«Разумные должны держаться друг друга», говорил Борхес, и тогда это звучало как что-то вроде «учение свет — неучение тьма, мойте руки перед едой». Но так ли на деле просты все эти простые истины?
— Тебе пора уходить, — молвил безликий. — Ты заснешь и проснешься уже вне тени. А дальше все поймешь сама. Одно я должен сказать, чтобы не внушать тебе ложного чувства безопасности: в следующий раз ты придешь сюда, чтобы остаться навсегда. Тень примет тебя такой, какая ты есть… или какой станешь. Но больше я не буду тебя спасать, и в этот-то раз не должен был…
— Так почему же спас?
Может, стоило задать более продуманный последний вопрос, но этот слетел с губ сам собой.
— Потому что почувствовал, что так будет правильно, — странным образом пустота под капюшоном источает усмешку. — Тебе сейчас кажется, будто в тени нет места чувствам. Однажды ты поймешь: настоящие чувства — только здесь.
Алик, которого вряд ли кто-нибудь называл Аладдином, хотя ему очень этого хотелось, должно быть, родился в рубашке. Ему повезло, что обоняние у меня включилось на пару секунд раньше, чем все прочее — в том числе способность двигаться, и я отлично помнила запах его тела. В противном случае пришлось бы моему помоечному принцу, обливаясь слезами, лазить по окрестным кустам и разыскивать собственную башку — потому что я ее снесла бы. Не самая хорошая идея — пытаться привести девушку в чувство поцелуем. Целоваться с Аликом мне в принципе нравится, но есть же еще вопрос уместности… В общем, я ограничилась тем, что прикусила ему губу — почти нежно. Ну, по моим меркам — нежно. В результате Алик приветствовал мое возвращение в мир живых воплем:
— Ты чо⁈
— Нет, это ты — чо! Во-первых, я могла быть не согласна! Во-вторых — мертва!
Алик краснеет так густо, что его веснушки теперь выглядят бледными пятнами:
— Да, прости, ты, конечно, права. Просто я… почувствовал, что это будет правильно. Ты так хорошо, так ровно дышала, улыбалась даже, совсем не похоже было на обморок или контузию. Но не реагировала ни на что, и я… испугался, что ты ушла куда-то очень далеко и уже не вернешься.
— Экий ты чувствительный… Расскажи лучше, что там у жуков?
— Теперь — ничего. После того, как ты убила третьего флагмана, они прекратили наступать и разбежались кто куда. Часть даже в море с обрыва попадала.
— Эм-м-м… И что, они так и будет тусоваться тут в окрестностях?
— Сутки, максимум двое. После те, кто не успеет вернуться в Хтонь, передохнут. Мы же дохнем от Хтони, а они — без нее. В городе комендантский час, но всем плевать.
— А как мои друзья? Светлая такая эльфийка и…
— Знаю, племянник начальника милиции. Все с ними нормально. У эльфийки рука на перевязи разве что, но энергии — выше крыши. Это она всех на уши поставила, чтобы тебя искали… ну, тех, кто мог пострадать, искали. Поделила окрестности на квадраты… и ты как раз в моем оказалась. Давай, кстати, отпишемся, что ты нашлась. И селфак запилим в общий чат.
Алик достает смартфон. На автопилоте вымученно улыбаюсь. А точно нам с ним стоит сниматься при нашем-то роде, так сказать, занятий? Неважно, фоточка уже в чате.
— Идти сможешь или тебя на руках отнести? — спрашивает Алик.
Чего это он… ну да, одежда-то моя вся в крови. Встаю на ноги:
— Нет уж, хватит на сегодня романтических клише.
Однако далековато меня занесло. Это то же поле, где был бой, оно усеяно черными жучиными трупами. Но теперь до панельных домов так же далеко, как до гор. Уже вечереет, становится прохладно. Алик накидывает мне на плечи свою толстовку. Вскидываюсь, но решаю позволить ему этот покровительственный жест. Во-первых, от толстовки пахнет потом, а мне чертовски нравится запах Алика… намного больше, честно говоря, чем Алик целиком. Во-вторых, лучше бы не привлекать внимания к тому, что на мне теперь буквально ни одной царапины. Даже тот зуб, который взял манеру крошиться и противно ныть, снова целехонький. Похоже, меня не просто вылечили, а пересобрали заново.
Мы бредем через поле, потом выходим на колею. Догадываюсь спросить:
— Аль, ты сам-то как? Не ранен?
— Да мне что сделается. Я не такой герой, как ты — в гущу боя не лез. Мы с пацанами кирпичи кидали с крыши, когда эти твари уже к подъездам подбирались.
— А откуда на крыше были кирпичи?