— Их там и не было… Мы ближайшую стройку разграбили. И я подъемник соорудил.
— Прямо во время боя построил подъемник?
Алик пожимает плечами:
— Я же не всю жизнь собираюсь решетки подпиливать. На инженера учиться хочу. Уже в Московский государев политех документы подал. Подниму еще бабла на тяге — в сентябре уеду, — Алик быстро косится на меня. — Или в следующем году, посмотрим, как фишка ляжет…
Однако… мой помоечный принц не пальцем деланный.
— Шик-блеск, двадцать первый век — и кирпичи с крыши… Как вообще вышло, что город настолько не готов к атаке?
— Раньше таких мощных выплесков здесь не было. Похоже, Солька, Хтонь активируется по всему Дальнему Востоку. Получим теперь, наверно, статус города на фронтире. Будем хтонеубежища строить… если успеем, конечно.
Как там сказал безликий? «Тени только начали раскрываться»? Отчего-то становится холодно даже под уютной флисовой толстовкой. При том, что в целом чувствую себя не просто приемлемо и нормально, а неестественно великолепно. Словно после здорового девятичасового сна, сбалансированного завтрака и сеанса оздоровительной йоги — всего того, чего ни в этой, ни в прошлой жизни со мной не случалось.
Мы приближаемся к городу. В поле над трупами жуков возятся какие-то разумные, причем их все больше. Спрашиваю Алика:
— Что они делают?
Алик смотрит на меня немного странно… черт, опять спалилась, кажется. Такой взгляд всегда бывает у тех, кому я задаю вопросы, которые всем на Тверди кажутся глупыми.
— В смысле «что»? Ингредиенты собирают, естественно… Не волнуйся, тебя не обделим, ты же теперь городской герой… А, вот и встречающие. Сейчас сама прочувствуешь.
Действительно, к нам приближаются несколько десятков разумных — все по мою душу. Меня тут же отрывают от Алика и начинают яростно жать руку, сбивчиво благодарить, тискать. Многие плачут. Знакомые, малознакомые, незнакомые — все смешиваются в одну карусель, все перебрасывают меня друг к другу, словно тряпичную куклу.
Они, кажется, не обращают внимания, что для вернувшейся из гущи боя я слишком цела. Наверно, если бы это была война между разумными, такое вызвало бы подозрения. А сейчас никому просто не приходит в голову, что разумный может перейти на сторону Хтони.
Но я ведь и не переходила на сторону Хтони!
Над толпой возвышаются два урука, которые вытащили меня из затора возле второго гиганта. Эти, по счастью, обниматься не лезут — а то снова переломали бы только что чудесным образом сращенные ребра. Но и от их молодецких «дай пять» ладонь жалобно гудит. И мне не почудилось в горячке боя, у обоих и правда белые отпечатки пятерни на мордах, как во «Властелине колец». Что еще за постмодернизм на мою голову?
— И чего ты киснешь тут, на краю света, сестренка? — говорит тот, у которого дреды длиннее — наверно, старший. — Приезжай лучше в Орду, не обидим! Нам нужны такие боевитые.
— Да меня и здесь неплохо кормят… Но за приглашение спасибо.
Только сейчас соображаю, что эти двое, похоже, единственные приезжие среди защитников квартала. Остальные гости города, наверно, спасали собственные шкуры, а эти вышли сражаться за чужие дома с чужими детенышами… Интересное, должно быть, место эта их Орда. Но у меня и тут есть дела.
Наконец Токс отбивает меня у толпы поздравляющих:
— Вы что, прикончить хотите своего героя? Ей врачу надо показаться, срочно!
Подхожу к ней, склоняю голову:
— Я потеряла твои пистолеты.
— Если бы не твое искусство и сила духа, мы все сегодня потеряли бы куда больше, чем два пистолета. Но как случилось, что на тебе нет ран? Я ведь своими глазами видела, как жвалы чудовища переломили тебя пополам.
Отвожу глаза и отвечаю… ну, почти правду:
— Не знаю.
Ну, я же правда не знаю, как именно это все произошло. Как-то…
Токс, не отрываясь, смотрит прямо на меня. Серебристый свет в ее глазах вовсе не такой уж и мягкий. Спрашиваю прежде, чем успеваю подумать:
— Токс, а что изначально значило слово «снага»?
Зря я сейчас с этим влезла — друидка выглядит сильной и сосредоточенной, но я же вижу, что она едва стоит на ногах, и сломанная рука безвольно болтается на перевязи… Но Токс отвечает:
— На одном из европейских языков «снага» означает сила. А в древности народ урук-хай называл так рабов. Почему ты спросила об этом теперь, Соль? Что произошло?
— Ничего. Идем, я тебя усажу пока где-нибудь. Разыщем Ленни и пойдем домой. Довольно с нас на сегодня войны…
Довожу Токс до пустых ящиков — наверное, опричники бросили. Она садится без обычной своей грации — в самом деле измотана. Край штанины чуть задирается, приоткрывая браслет и его экран… и я с радостным визгом бросаюсь к ногам эльфийки:
— Она сдвинулась! Токс, она сдвинулась! Серая полоса на экране! Утром еще была еле на четверти, а теперь, смотри — перевалила за середину! Повести разумных в бой на Хтонь — это было доброе дело!
Токс устало улыбается и треплет меня по волосам:
— Должна признаться, алгоритмы были последним, о чем я думала в тот момент.
— Но они все распознали и оценили! Это значит, что мы справимся! Мы освободим тебя и сможем… ладно, потом об этом. Пойду поищу Ленни.
Токс провожает меня странным взглядом… настороженным, что ли. Я ведь и правда хочу помочь ей отбыть наказание, чтобы потом уже она мне помогла пробиться к друидскому Кругу на Инис Мона и связаться с домом… с моим настоящим домом, а не какой-то там глубокой тенью, про которую затирал этот, как его, спецэффект.
Вот только… Станет ли мастер-друид, вернув себе власть и статус, причитающиеся по праву рождения, действительно решать проблемы какой-то там снага-хай? «Они будут говорить, что времена изменились». Токс ведь, если вдуматься, ничего подобного даже не обещала. Как-то все запутанно. Я подумаю об этом потом.
На разъезженном пятачке возле одной из панелек — шесть машин скорой помощи. Замечаю Ленни среди волонтеров, которые помогают медикам в синих комбинезонах таскать носилки. Ко мне быстрым шагом подходит женщина-врач — не сразу узнаю Сергей в форме — и раздраженно спрашивает:
— Ты где гуляла все это время? Быстро раздевайся, осмотрю тебя. Сама сможешь?
— Не надо, я в порядке… А ты как?
Вид у Сергей изможденный. Для нас обеих тысяча лет прошла между утренней пиццей и этим вечером.
— Ужас что… Больница переполнена, пациенты на полу, в коридорах… Хорошо хоть мумиё хватило, фармкомбинат расстарался, а то бы мы вовсе с концами загнулись. И все равно мест хватает не всем. Сортировка раненых… я думала, это вроде истории медицины, на самом деле никогда не пригодится. А сегодня тех, кому уже не поможешь, мы даже не забираем.
Сергей смотрит в сторону спортивной площадки, где на матрасах, одеялах и прямо на грунте лежат тела тех, кто уже не сможет встать — умирающие и мертвые. Передергиваю плечами: если бы жизнь была честной штукой, мое место было бы сегодня среди них… На странно негнущихся ногах иду к площадке. Даже если нельзя помочь, это не значит, что не надо… хотя бы просто присутствовать.
Мужчины и женщины, люди, кхазады и снага, живые и мертвые лежат рядом. Кто-то окликает меня:
— Девочка…
Оборачиваюсь. Это снага, женщина средних лет. Кудряшки… что-то знакомое. Да, это она подвезла меня по дороге вдоль взморья в первые мои дни в этом мире.
Опускаюсь рядом с ней на колени. Она шепчет:
— Там мои дети остались одни. Этот дом, второй подъезд, пят… пятнадцатая квартира. У них никого теперь нет. Ты о них позаботишься. И не отдавай в приют. Только не в приют! Ну, чего ревешь, дуреха? Держи… ключи. Бегом, пошла! Они… одни, понимаешь ты это?
Зеленая ладонь с ярко-красным маникюром вкладывает мне в руку ключи с алым сердечком на брелке. Беру их. А что еще остается?
По дороге к пятнадцатой квартире ошалело соображаю, имела ли право эта снага нагружать совершенно постороннюю девушку такой ответственностью. Но в этих мыслях нет никакого смысла. Она умирала, и у нее не было другого выхода. Конечно, она имела право.
В пятнадцатой квартире пахнет подгоревшим молоком. Сколько же тут детей? Десяток, вроде. Малыши сразу бросаются ко мне, старшие держатся поодаль и смотрят исподлобья.
— Когда придет мама? — сквозь слезы спрашивает одна из девочек.
Я тоже уже вовсю реву. Обнимаю малышей всех разом, прижимаю к себе:
— Она защищала вас. До самого конца — защищала.
Теперь плачут все в квартире, а я вдруг понимаю страшное — не только в этой квартире. Там, на спортивной площадке — матери и отцы, защищавшие свои семьи до самого конца. В этом доме и в соседних — множество осиротевших детей.
— У нас никого нет, — говорит один из старших мальчиков. — Но в приют мы не пойдем, ска. И мелких не отдадим.
Среди всего этого горя, которому невозможно помочь, я хватаюсь за то, что можно сделать, что необходимо сделать:
— Никто не пойдет в приют. Мы придумаем что-нибудь. Будем держаться друг друга. Найдем решение.
Какой-то частью сознания я понимаю, что ввязываюсь в безумие и много раз буду об этом жалеть. И что вообще-то я могу просто встать с этого грязного пола и уйти.
Но нет, не могу. Никаких других вариантов нет. Мы, снага, по историческим меркам совсем недавно жили примитивными племенами и воспитывали детенышей сообща. Для нас и теперь не бывает чужих детей.
Шорох у меня за спиной. Токс. Оборачиваюсь к ней:
— Послушай, тут дети во многих квартирах… во всех, быть может. Надо собрать список погибших и пройти по квартирам…
— Это уже сделано, — Токс показывает исписанный от руки тетрадный лист. — У тебя отмычка при себе? Некоторые двери придется вскрывать — те, где внутри совсем малыши.
Подхватываюсь:
— Да, при себе. Идем, — и оборачиваюсь к детям: — Мы вернемся скоро. Соберем других и вернемся. Мы никого не оставим.
На лестнице спрашиваю Токс:
— Ты понимаешь, что сейчас происходит?
— Умирающие просили позаботиться об их детях, а предсмертная воля — закон, — просто отвечает Токс.