слухи, что смерть спровоцировало полученное Гольдовским известие о новом аресте, а опасный для сердечника подъём на верхотуру по крутой лестнице довершил дело.
Одновременно с новой семьёй Гольдовского решает эмигрировать из Совдепии и Рашель Хин. В июне 1921 года она подаёт заявление в президиум ВЦИК с просьбой разрешить ей выезд за кордон, мотивируя это плохим состоянием здоровья [прилагая при этом медицинскую справку авторитетного врача-терапевта, профессора МГУ Дмитрия Плетнёва (1871-1921)]. В августе 1921 года Хин получает мандат за подписью наркома просвещения Анатолия Луначарского (1875-1933) на поездку в Германию «для изучения новейшей детской литературы и детского искусства и лечени я».
Согласно сведениям Фонда русского заграничного архива в Праге, Рашель Мироновна умерла в Германии. На самом же деле в советскую Россию она всё-таки вернулась и до самой своей кончины в 1928 году жила в Москве. Хин была удостоена краткой статьи в «Био-библиографическом словаре писателей XX века» (М., 1928), но новых художественных произведений она так и не написала. Диктатуру пролетариата она не приняла и в советскую культуру не вписалась, хотя числилась во Всероссийском союзе писателей – профессиональной писательской организации для литераторов «старой» (дореволюционной) формации, организованной в 1920 году и просуществовавшей до 1932 года. Состояла она и членом Общества любителей российской словесности при Московском университете, впрочем, влачившего при Советах жалкое существование. Так талантливая, в прошлом знаменитая писательница не смогла при большевиках реализовать своего литературного дарования. Она жила и дышала прошлым. И как отголосок минувшего, должно рассматривать последнее произведение, вышедшее из-под её пера. То были воспоминания Хин о знаменитом адвокате и судебном ораторе Анатолии Кони, которые она назвала «Памяти старого друга». Но увидело оно свет в сборнике «Памяти А. Ф. Кони» (М; Л., 1929) уже после её кончины.
Первые публикации Рашели Хин появились в ежемесячном журнале «Друг женщин», издаваемом в Москве в 1882-1884 гг. под редакцией Марии Богуславской. Журнал объявил своей задачей «предоставление женщинам высказывать свои суждения обо всём, что их касается, о своих нуждах и потребностях» и сосредоточился главным образом на их религиозно-нравственном воспитании. Выступление Хин в печати вполне вписывалось в программу издания. Речь идёт о просветительском очерке «Судьбы русской девушки», посвящённом народным свадебным обрядам («Друг женщин», 1883, № 2). Автор говорит здесь о народных нравах и обычаях как о живых отголосках стародавних времён. Она раскрывает глубокий смысл свадебного ритуала, даёт картину последовательного развития форм брака в связи с судьбою девушки. При этом использует сборники фольклора, иллюстрируя материал яркими примерами из народных песен. Хин демонстрирует широту взглядов, обращаясь к трудам о первобытной культуре и истории цивилизации Джона Леббока (1834-1913) и Эдуарда Беннета Тейлора (1832-1917), а также этнографа Матиаса Александра Кастрена (1813-1852), путешествовавшего по северной России и Сибири, описывает свадебные обряды русские, малороссийские, белорусские, самоедские, сербские, лужицкие, мордовские; особое внимание уделяет таким обрядам, как свадебные плачи, купля-продажа, похищение, уход и увоз невесты, обоюдные договоры, битьё плёткой, смотрины и глядины, и т. д. Её вывод: изучать народный быт – первостепенная необходимость, «хотя бы по отношению к одному из частных вопросов – вопросу о судьбах девушки в различные эпохи общественного развития».
Титульный лист книги: Р. М. Хин. Силуэты. – изд. 2. – Спб., 1902
В том же журнале (1883, № 3-6) была напечатана повесть «Из стороны в сторону». Уже в ней выявляется стремление Хин к показу характера в его становлении. Американский литературовед Кэрол Бэйлин подчёркивает: «Повесть Хин предостерегает читателя – это мужчины могут положиться на женщину в эмоциональном и материальном планах; женщина же, всецело доверившаяся мужчине, обречена на несчастье». Интересно, что писательница не обошла вниманием феминистские тенденции в современном ей российском обществе. Она создаёт пародийный образ воинствующей феминистки, чьи слова и дела доведены до полного абсурда. «Языком горы ворочает, а на деле дрянь выходит», – говорит об этой кликушествующей особе один из персонажей повести.
Впрочем, эти образы рефлексирующих, мятущихся женщин стоят особняком в творчестве писательницы. Уже три её последующие произведения 1886, 1890 и 1891 годов, впоследствии объединённые в книгу Хин «Силуэты» (1894), могут рассматриваться как единый цикл. Соединяет их сродство главных героинь, с их преданностью делу, твёрдой жизненной позицией. Это женщины сильные, самодостаточные, с крепкой нравственной закваской, которые хотя «иногда и теряют головы перед ударами судьбы, но… опять поднимают голову и продолжают биться до конца. При этом у Хин нет нытья и слащавости, везде бьют ключом бодрая сила и живая энергия». Заметим, что именно такой образ женщины, независимой и самодостаточной, культивировался адептами российского феминизма конца XIX века. Прозу Хин и рассматривали в этом ключе, отмечая, что она «пишет с чисто женской точки зрения, останавливается на тех мелочах, которыми любят заниматься женщины и которые трогают женское сердце».
Очерк «Силуэты» («Русская мысль», 1886, № 8-9) посвящён борьбе за самостояние и место в жизни молодой художницы Нины Высогорской и её жизни во Франции. Русскую колонию эмигрантов в Париже Хин изображает «в однотонном сером колорите». Эти люди, вечно праздношатающиеся, затянутые в «беличье колесо кружковой жизни», кажутся «искалеченными». И неслучайно у героини возникает желание непременно вернуться домой, в Россию. Но отрезвление настаёт быстро. «Дикая, алчная, ничем не сдерживаемая погоня за карьерой и беспечальным житием – вот что нашла Нина на родине». Она в отчаянии: «Меня одолела эта пошлая мещанская яма; я и сама не знаю, чего хочу. Стыдно, стыдно!» Единственное, что её спасает в этой ситуации – творчество, и она с головой уходит в работу. «Её талант выручит», – говорят о Нине окружающие.
Повесть Хин «На старую тему» («Северный вестник», 1890, № 1) отличается «свежестью, душевной теплотой и глубоким нравственным настроением» («Русское богатство», 1890, № 1-2). А в её главной героине Татьяне Обуховой, умной и цельной, критики находили сходство с Татьяной из «Евгения Онегина», впрочем, Татьяны новой, сознательно убеждённой. Это чуткая, чистая, глубокая натура. Но даже малопривлекательные персонажи под пером Хин обретают известную многомерность: «в самой, казалось бы, загрубелой душе, одичавшей от самодурства, озверелой от пьянства, она своим чутким ухом умеет различать самые нежные звуки и ясно передаёт их, вызывая ярость к падшим и сочувствие к страдающим».
Обращают на себя внимание образные выражения автора, обладающие афористической меткостью: «Всю жизнь был благородным дворянином, собаку через “ять” писал… Я кругом запечатана… Она даже не хандрила, а как-то застыла в своей печали… Она из тех, кто умирает с улыбкой на устах, чтобы не огорчить окружающих… Облагонамерились… Перестаёт говорить и речет, как пророк».
В повести «Наташа Криницкая» («Русское обозрение», 1891, Кн. 3, № 6) конфликт поколенческий – легкомысленной и ничтожной матери и чуткой, с твёрдыми нравственными принципами дочери. Наташа чётко формулирует своё жизненное кредо: «Я верю, слышите, несмотря ни на что, верю, что есть люди, для которых слово “любовь” не значит только любовь к женщине, которые имеют мужество громко стоять за то, что они считают правдой, и не боятся показать слишком много участия бедняку». Деятельная любовь к людям – вот что держит Наташу Криницкую и ведёт её по жизни.
Как видим, героини писательницы побеждают обстоятельства тем, что угадывают и находят своё главное предназначение. Одних спасает талант («Силуэты»), других – живое дело, забота о детях («На старую тему»), третьих – деятельная любовь («Ната ша Кри ниц ка я»).
Критики оказались единодушны в оценке «хорошего литературного языка нервной до страстности женщины». И как тут не обратиться вновь к афористичности её стиля. И в этих повестях то и дело встречаются колоритные фразы: «Высокомерная порядочность российского индифферента… Страдающий человек лучше, чем блаженствующая скотина (трезвый практик)… Искренний человек – дикарь, который лезет с дубиной на всякого, кто ему не по нраву… У меня в жилах кровь течёт, а не кислая простокваша» и др.
Р. М. Хин. Под гору. М., 1900. Титульный лист.
Рецензенты отмечали, что «у писательницы есть в достаточной мере то, что Тургенев называл “выдумкой”; в повествованиях же нет ничего придуманного, то есть деланного и насильно притянутого эффекта. Зато содержится призыв к взаимной деятельной любви, к доброжелательству, к созданию таких семейных и общественных отношений, при которых в семье и обществе можно было жить “по-человечески”».
В следующем её сборнике «Под гору» (1900) художественно-тематический диапазон заметно расширяется. Как об этом писала авторитетная «Галерея русских писателей» (1901), теперь «Хин сосредотачивает внимание на выяснении пустоты и фальши аристократической салонной культуры, пошлости буржуазной среды – среды модных адвокатов и модных докторов».
Рассказ «Одиночество» («Из дневника незаметной женщины»), опубликованный ранее в «Вестнике Европы» (1899, Т. 5, Вып. 9-10, Сент.), интересен не столько самой свыкшейся со своим духовным одиночеством героиней, убеждённой (точнее, давшей себя убедить) в отсутствии у неё какого-либо таланта и целиком растворившейся в семье, сколько её домочадцами – дочерью и мужем, модным адвокатом.
Первая эгоистична и чрезвычайно своекорыстна, деньги для неё – «винт, на котором вертится мир». И она сама, и её молодое окружение – поколение скептиков, они решительно ничему не удивляются, не ведая ни трепета, ни восторга, ни робости, ни сомнений. Такие считают хорошим тоном смотреть на жизнь с презрительной усмешкой.