Н. И. Греч (1787–1867)
«Нет ни одного человека в Москве, который бы умел врознь понять Минина и Пожарского так, как нет ни одного человека в Петербурге, который бы умел понять врознь Булгарина и Греча», — писал А. И. Герцен. А между тем эти два человека, неразрывно связанные долгое время изданием пресловутой газеты «Северная пчела» — олицетворения охранительной прессы, — весьма сильно отличались друг от друга.
Одиозная и по-своему колоритная личность Булгарина подавила Греча, сделала его своим слабым подобием, тенью. Если имя Греча и произносится, то только в связи с именем Булгарина, как будто у него не было собственной судьбы…
«Род мой происходит из Германии, — пишет в своих „Записках“ Греч, — а именно, сколько мне известно, из Богемии… В половине XVII столетия несколько тысяч семейств протестантских, преследуемых католическими изуверами, бежали большею частию в Северную Германию и Пруссию. В числе их был и прапрадед мой». Дед писателя Иоганн Эрнест Греч был приглашен в Россию в 30-е годы XVIII века герцогом Бироном в качестве секретаря, а затем был назначен профессором истории и нравоучения Рыцарской академии, как назывался тогда Сухопутный шляхетский кадетский корпус. В последние годы жизни он преподавал политику и историю будущей императрице Екатерине II.
Отец Греча был чиновник и в этом же качестве желал видеть и сына. Николай Иванович сначала учился в Юнкерском институте, был вольнослушателем Педагогического института. Но вопреки воле отца он отказывается от карьеры чиновника и с 1804 года преподает язык и литературу в различных учебных заведениях Петербурга. В это же время начинается и его литературная деятельность. Когда Гречу было 14 лет, отец купил ему у какого-то англичанина ручную типографию. «Типография моя вскоре остановилась, — пишет Николай Иванович. — Буквы засорились, а я не знал, как их вычистить. Посещая лекции в Академии Наук, заходил я нередко в типографию академическую, с любопытством смотрел на набор, выправку и печатание и думал: Ах, кабы мне иметь такую типографию и печатать, что хочу. Припомню при этом слова Гете: „Чего желаешь в юности, то изобильно имеешь в старости“».
Действительно, мечта Греча сбывается вполне. С 1808 года начинается его путь издателя и профессионального журналиста. Он берется за дело, проявляя при этом чисто немецкий педантизм, аккуратность и необыкновенную трудоспособность. «В течение 10 лет, — писал Кс. Полевой, — Греч оживлял журнальную и критическую часть нашей литературы. Вокруг него образовалась семья петербургских литераторов, дотоле незаметная, ибо для нее не было печатного органа прежде появления Греча».
Во время войны 1812 года Греч принимается за издание журнала «Сын отечества» (названием которого стали слова из письма брата Николая Ивановича Греча, Александра, поручика артиллерии, смертельно раненного в Бородинском сражении: «Умру, но умру как истинный сын отечества»). До 1825 года «Сын отечества», пожалуй, самый известный и влиятельный русский журнал. Здесь печатаются Жуковский, Батюшков, Крылов, Карамзин, Грибоедов, Пушкин, Рылеев и другие. Литературная и издательская деятельность Греча действительно впечатляет. В разное время он редактировал журнал «Библиотека для чтения», возглавлял издание «Энциклопедического лексикона», вместе с Николаем Полевым издавал «Русский вестник» (в начале 40-х годов), был автором «Учебной книги российской словесности». «Краткой истории русской литературы», «Пространной русской грамматики», писал критические статьи, путевые очерки и романы (популярные в 30-е годы XIX века — «Поездка в Германию» и «Черная женщина»), воспоминания и биографические заметки и, наконец, деятельно помогал Вл. Далю, с которым был знаком на протяжении 30 лет, в работе над «Толковым словарем».
Когда Н. И. Гречу было полтора года, он сильно вывихнул себе ногу. «Были призваны лучшие хирурги и костоправы, — пишет Греч. — Ногу вправили, но не совершенно: она осталась навек вывороченною, и до сих пор я чувствую, что она слабее левой. От этого я не мог танцевать, но ходить мог и могу без устали очень долго, только на горы взбираться я не мастер». Литературная репутация Греча также оказалась вывихнута. Поправить ее, несмотря на все старания, так и не удалось. Близкое знакомство и длительное сотрудничество с Ф. Булгариным легло на него несмываемым пятном и почти полностью стерло все прочие заслуги в памяти поколений.
Д. В. Дашков (1788–1839)
Сын Спасского уездного предводителя дворянства Дмитрий Васильевич Дашков получил хорошее домашнее образование, поступил в Московский университетский Благородный пансион и был одним из лучших воспитанников его. Он окончил пансион с отличием и служил по Министерству иностранных дел и юстиции. С 1833 года и почти до смерти был министром юстиции. С ранней юности и до кончины Дашков не переставал принимать живое участие в литературе, вращаясь в кругу писателей, и известен был как отличный знаток французской и позднее немецкой литературы, большой поклонник Вольтера, выдающийся остроумник, знаток иностранных языков и классической литературы.
В 1817 году его причислили к русской миссии в Константинополе, затем назначили вторым советником при русском посольстве в Турции. Во время кровавых греко-турецких столкновений (когда казнили даже патриарха Григория) вмешательство Дашкова спасло от гибели десятки греческих семейств. В это время он усиленно изучал греческий язык, читал Гомера и Платона, совершил путешествие по Греции, пытаясь отыскать в монастырях греческие, латинские и грузинские манускрипты.
Он дружил с Жуковским, Батюшковым, Карамзиным, Гнедичем, Вяземским и сам был не чужд литературной деятельности, которая началась еще в пансионе и носила по большей части критический и сатирический характер. «Свойство ума Дашкова, — писал Михаил Александрович Дмитриев, — могло служить примером того, что глубокомыслие не противно шутке и веселости. Вопреки мнению людей, судящих по наружности, надобно вообще заметить, что важность, пренебрегающая веселостью и шуткою, бывает всегда признаком односторонности ума, и если не тупости, то, по крайней мере, ума, ограниченного недалекими пределами; а нередко важность есть признак и надутой глупости. Не таков был Дашков. Имея важную наружность от природы, он никогда не важничал, был разговорчив и охотно сообщал замечания светлого ума своего о предметах и важных и легких; но был тверд в своих мнениях: ибо мнения его были плодом зрелого убеждения. Он следил за всеми отраслями наук и литературы; он читал беспрестанно и проникал глубоко в историю народов и в политические происшествия своего времени. Русскую литературу знал во всех подробностях и ни одного произведения ее не оставлял без внимания даже тогда, когда впоследствии занимал важные должности».
В подтверждение этих слов Дмитриева можно привести хотя бы тот факт, что именно у Дашкова, тогда уже бывшего министром юстиции, в 1833 году Гоголь читал свою комедию «Владимир Третьей степени». Веселость Дашкова и склонность его к шутке если и не доставляли ему неприятности, то ставили порой в неловкое положение. Так в бытность свою членом Петербургского общества любителей словесности, наук и художеств Дашков выступал против избрания в почетные члены небезызвестного графа Хвостова. Он вынужден был уступить большинству, но выпросил себе разрешение произнести обычную в таком случае торжественную речь. Несмотря на заикание, он был превосходным оратором и произнес речь, наполненную похвал, но вместе такой иронии, которая бросалась в глаза всякому и уничтожала все другие мнения в пользу поэзии нового члена. Граф Хвостов, разумеется, тоже не мог не заметить издевки. Он пригласил Дашкова к себе на обед, на который тот, по совету Ивана Ивановича Дмитриева, скрепя сердце поехал. За обедом граф благодарил Дашкова и рассыпался в похвалах его достоинствам; но за кофе, в стороне от других, сказал ему: «Неужели вы думаете, что я не понял вашей иронии? Конечно, речь ваша была очень забавна, но нехорошо, что вы так подшутили над стариком, который вам ничего дурного не сделал. Впрочем, я на вас не сержусь; останемся знакомы по-прежнему». На том история между ними и кончилась, однако из Общества Дашкова исключили.
А. А. Дельвиг (1798–1831)
«И настанет день, когда умрет последний человек, помнящий меня. Быть может, случайный рассказ обо мне, простой анекдот, где я фигурирую, перейдет от него к сыну или к внуку, — так что будет еще некоторое время мелькать мое имя, мой призрак. А потом конец.
И все же я счастлив. Да, я счастлив. Я клянусь, что счастлив. Я понял, что единственное счастье в этом мире, это наблюдать, соглядатайствовать, во все глаза смотреть на себя, на других, — не делать никаких выводов, — просто глазеть. Клянусь, что это счастье» (Вл. Набоков «Соглядатай»).
Я взял эти слова Набокова в качестве эпиграфа. В них, так сказать, и взгляд и метод. Наша память изменчива, произвольна, как наши желания. Почему вспоминается тот или иной человек, — иногда просто потому, что захотелось прочесть стихотворение…
И не следует думать, что забываются те, кто не вошел в энциклопедии и хрестоматии. Сплошь и рядом именно хрестоматийное оказывается неизведанным, незнакомым, неузнанным.
А. А Дельвиг
1827 год
Художник К. Шлезигер
Барон, немец по происхождению, не знавший немецкого языка, русский поэт А. А. Дельвиг известен как ближайший друг Пушкина. Что ж, друг Пушкина и лицеист первого выпуска — тоже титул. Поэта же Дельвига, в лучшем случае, знают как автора романсов, и в первую очередь, конечно, «Соловья» — «Соловей мой, соловей, голосистый соловей». Сам Пушкин восхищался идиллиями Дельвига, и сегодня это кажется анахронизмом, а вот другое, горькое замечание Александра Сергеевича отнюдь не потеряло своей актуальности: «…такова участь Дельвига: он не был оценен при раннем появлении на кратком своем поприще; он еще не оценен и теперь, когда покоится в своей безвременной могиле!»