А. П. Ермолов (1777–1861)
«Лицо круглое, огненные, серые глаза, седые волосы дыбом. Голова тигра на Геркулесовом торсе. Улыбка неприятная, потому что не естественна. Когда же он задумывается и хмурится, то он становится прекрасен и разительно напоминает поэтический портрет, писанный Довом», — таким описал А. С. Пушкин в «Путешествии в Арзрум» своего современника, которого называл «самым замечательным из наших государственных деятелей» и который остался в русской истории как один из самых блестящих полководцев первой половины XIX столетия.
Алексей Петрович Ермолов родился в Москве 24 мая 1777 года в старинной небогатой дворянской семье. Поначалу он получил домашнее образование, затем окончил Благородный пансион при Московском университете и 15-ти лет начал военную службу капитаном Нежинского драгунского полка. В 17 лет Ермолов отличился в сражении с повстанческой армией Тадеуша Костюшко и по личному распоряжению Суворова был награжден Георгием 4-й степени. Он участвовал в военных кампаниях в Италии и Закавказье. В 20 лет Ермолов уже майор, в 21 год — подполковник. Но так блестяще начавшись, его карьера неожиданно прерывается. Увлечение идеями Просвещения навлекло на него гнев императора Павла I. 2 месяца отбыл Ермолов в Алексеевском равелине Петропавловской крепости и затем был отправлен в Кострому, где провел 1,5 года, продолжая изучение латыни и переводя латинских авторов.
Вступивший на престол Александр I возвращает опального офицера из ссылки и вновь принимает на службу. Ермолов принимает участие в войне 1805–1807 годов против Наполеона, сражается при Амштеттене, Кремсе, Аустерлице, при Прейсиш-Эйлау и под Фридландом — уже в чине полковника и будучи командиром 7-й артиллерийской бригады. В 1808 году он уже генерал-майор. Два раза благоволивший Ермолову Багратион представляет его к присвоению звания генерал-майора, и всякий раз Аракчеев, не слишком любивший Ермолова, выступает против.
Не менее чем храбростью отличался Ермолов язвительным остроумием. Его афоризмы и bons mots были чрезвычайно популярны в офицерской среде. «Очень остер и весьма часто до дерзости», — отзывался о Ермолове великий князь Константин Павлович. Рассказывают, что однажды на смотре роты конной артиллерии, которой командовал Ермолов, на выговор Аракчеева, что лошади в его роте «худы», он ответил: «По службе наша участь, ваше сиятельство, часто зависит от скотов».
С началом войны 1812 года Ермолов назначен начальником штаба 1-й Западной армии, и с этого времени он непосредственный участник всех более или менее крупных сражений. Он отличился при Витебске, Смоленске, Бородине, Малоярославце, Красном, Березине; в кампании 1813 года, уже командуя всей артиллерией русской армии, Ермолов сражается при Дрездене, Лейпциге, Кульме и, наконец, вступает в Париж, командуя русской и прусской гвардиями.
В 1816 году рескриптом Александра I Ермолов назначается командующим отдельным Грузинским корпусом и управляющим по гражданской части на Кавказе и Астраханской губернии и начинает воплощать свой план военной и административной деятельности на Кавказе, утвержденный императором, проявляя завидные способности не только полководца, но и государственного деятеля.
В царствование Николая I Ермолов был отстранен от должности, жил уединенно и независимо. Он поселился в своем Орловском имении, затем жил в Москве. Его популярность была настолько велика, что в Крымскую кампанию 1853 года Ермолова назначили предводителем Московского ополчения, а после кончины Ермолова в 1861 году в Петербурге на Невском проспекте во всех магазинах были выставлены его портреты.
А. П. Есаулов (ок.1800–1850-е)
Говорят, что именно для него Пушкин начал писать «Русалку», а Вельтман сочинял либретто «Летней ночи» по известной пьесе Шекспира. Анненков был уверен, что жизнь его заслуживала описания, и говорил, что «замечательным способностям его отдавали справедливость все знавшие его коротко». Однако сведений об Андрее Петровиче Есаулове (или Петрове, как значилась его фамилия по паспорту) сохранилось немного.
Побочный сын богатого дворянина Есаулова, Андрей Петрович Есаулов был музыкантом, полковым учителем и капельмейстером. Он был, по свидетельству современника, «прекрасно образован в светском смысле, с благородными наклонностями, неподкупной честности и неспособен ни на какой низкий поступок, но, к несчастию, вел не всегда трезвую жизнь». Своенравный, капризный и неуживчивый, Есаулов постоянно ссорился с начальством и переходил из полка в полк. В 30-е годы он жил в городе Ряжске Рязанской губернии, а затем и в самой Рязани, где давал уроки музыки. «Образ жизни Есаулова был странен, — вспоминал один из его учеников, — в большом зале его квартиры вся мебель состояла из стола и двух стульев, прислуги он не держал никакой, сам рубил дрова, мыл белье и готовил обед. Обычным одеянием его служил модный тогда плащ без рукавов из непромокаемой материи, под которым он незаметно носил футляр со скрипкой. Нрава был молчаливого и серьезного: к просьбам сыграть что-нибудь на скрипке, которою владел превосходно, был непреклонен, а иногда без всяких просьб, находясь в обществе, брал скрипку и играл. Соседи Есаулова по квартире передавали, что на него иногда находило, и тогда он был способен играть всю ночь напролет, не зажигая огня. Скрипка пела и говорила, как человек, в его руках». Нередко Есаулов импровизировал фантазии или вариации на русские песни: «Поиграет какую-нибудь русскую песню один раз, — говорили про него очевидцы, — а потом из этой песни, шут его знает, что начнет играть: песня — не песня, какая-то тралала».
Без места и без средств к существованию в 1833 году Есаулов явился в Москву, как-то познакомился с Павлом Воиновичем Нащокиным, который принял живейшее в нем участие: поселил Андрея Петровича у себя, специально для него устраивал квартетные вечера, а чуть позже, отправившись в Петербург крестить сына А. С. Пушкина — Александра Александровича, — взял Есаулова с собой и устроил на службу в оркестр императорских театров.
В начале марта 1834 года Пушкин из Петербурга писал Нащокину: «Андрей Петрович в ужасном положении. Он умирал с голоду и сходил с ума. Соболевский и я помогали ему деньгами скупо, увещеваниями щедро. Теперь думаю отправить его в полк капельмейстером. Он художник в душе и в привычках, то есть беспечен, нерешителен, ленив, горд и легкомыслен; предпочитает всему независимость. Но ведь и нищий независимее поденщика. Я ему ставлю в пример немецких гениев, преодолевших столько горя, чтобы добиться славы и куска хлеба».
Есаулов не только исполнял, но и сочинял музыку, хотя из написанного им сохранилось мало: романс «Расставание» на стихи Пушкина «Утешение» на слова Жуковского и некоторые другие. Более он известен как духовный композитор, ему принадлежат два хора «Свете тихий», «Ныне отпущаеши», восьмигласная «Херувимская» и другие. Кончил он жизнь свою в 50-е годы, утонув в речке Трубеже в Рязани. Хорошо и крепко сложенный, широкоплечий, Есаулов отлично плавал и прекрасно нырял на большие расстояния, что подало повод к басне, будто он был разжалованным морским офицером. Придя однажды летом купаться, видимо, не совсем трезвый, Есаулов несколько раз одетым переходил речку вброд, но вдруг пропал под водой, крикнув, что тонет. Купавшиеся тут же певчие приняли это за шутку, а когда бросились спасать, было поздно — все поиски неводом и баграми оказались тщетными.
В. А. Жуковский (1783–1852)
«Бунин был помещик Белевский. Говорят, будто жена его, приживши с ним несколько детей… оставила супружеское ложе и дала ему свободу в выборе потребностей Гименея. Какой-то приятель Бунина, участвовавший во взятии Силистрии, прислал ему оттуда, из гарема паши, одну премилую женщину, которая долго полагала, что мужчина везде имеет законное право на несколько женщин. Поэтому она в полной невинности души предалась любви к Бунину и от ложа с ним родила ему сына…», — так писал Петр Александрович Плетнев о рождении Василия Андреевича Жуковского.
Сын Афанасия Ивановича Бунина и турчанки Сальхи, отчество и фамилию Жуковский получил от бедного киевского дворянина Андрея Григорьевича Жуковского. «Не имея своего семейства, в котором бы я что-нибудь значил, — писал Василий Андреевич в своем дневнике, — я видел вокруг себя людей мне коротко знакомых, потому что я был перед ними выращен, но не видел родных, мне принадлежащих по праву».
«Он был строен и ловок, — вспоминала о Жуковском Анна Зонтаг, — большие карие глаза блистали умом из-под длинных черных ресниц; черные брови были как нарисованы на возвышенном челе; белое его личико оживлялось свежим румянцем, длинные черные волосы грациозно вились по плечам; улыбка его была приятна, выражение лица умно и добродушно; во взгляде заметна была даже в детстве какая-то мечтательность».
«Он вырастал прекрасным, милым, добрым ребенком. Все любили его без памяти. Для старших он был любимым сыном, а для младших — любимым братом. В нашем семействе было много девочек, а мальчик был только один он». Этот портрет, конечно, с годами менялся, приобретал новые краски и утрачивал прежние, но в одном оставался неизменным — мягкосердечие и открытая доброта («у него сердце на ладони», — писал Батюшков) у всех вызывали любовь и расположение, и он для многих оставался «добрым ангелом» — как отзывалась о нем Мария Протасова. За кого он только не просил, за кого только не хлопотал: Пушкин, Боратынский, Кольцов, Шевченко — перечислять можно было бы долго.
С Веселовского идет традиция рассматривать лирику Жуковского как отражение его биографии, как историю его души и прежде всего историю его любви к Маше Протасовой. Жуковский не мог жениться на ней — Екатерина Афанасьевна Протасова, мать Маши, была его сводной сестрой. Но любовь к Маше не помешала ему любить и ценить ее мужа доктора Мойера, который, в свою очередь, с благоговением относился к Василию Андреевичу. «Когда мне случится без ума грустно, — пишет Мойер в одн