Актер XIX века вообще принадлежит лишь современникам, видевшим его на сцене. И все же отзывы и воспоминания позволяют представить если и не актерское дарование, то саму личность и то в ней, что невозвратно уходит со смертью человека. Именно с этой точки зрения Асенкову можно было бы сравнить с Д. В. Веневитиновым. Может быть, особое чувство, испытываемое современниками к этим двум замечательным людям, объясняется еще и тем, что оба они так и не успели раскрыться вполне и умерли очень рано: Веневитинов — на двадцать втором году жизни, Асенкова, дебютировав на сцене Александринки в шестнадцатилетнем возрасте в 1835 году, отыграла в театре всего лишь шесть сезонов.
Мать Варвары Николаевны, Александра Егоровна, была актрисой, играла роли кокеток, служанок, старых дев, бойких барынь и в дочери хотела видеть преемницу. Она отдала ее в театральную школу, но два года спустя бывший тогда директором театров князь Гагарин прислал за матерью Асенковой и объявил ей: «Дочь ваша вполне бездарная, не годится к сцене, советую вам взять ее домой». Так Александра Егоровна и поступила, поместив дочь в первоклассный пансион мадам Кругликовой. Позже, когда Асенкова вышла из пансиона, с ней занимался актер Сосницкий, поначалу тоже не заметивший у Варвары Николаевны никакого дарования. Но как-то он дал ей роль из пьесы «Фанни, или Мать и дочь». Асенкова читала столь блестяще, что Сосницкий упал перед ней на колени, сказав: «Варя, теперь я ручаюсь, что ты будешь актрисой».
Ее дебют в спектакле по комедии Фавара «Солиман II, или Три султанши» имел потрясающий успех. Асенкову приняли в труппу Александринского театра. За шесть лет пребывания на сцене она сыграла множество ролей в различных пьесах и в разных амплуа (в частности, травести — паж в «Свадьбе Фигаро», юнкер Лелев в «Гусарской стоянке»). Но вершиной ее творчества стала роль Офелии в «Гамлете» Шекспира.
Асенкова обладала каким-то поистине магическим обаянием. Толпа поклонников встречала ее у подъезда и сопровождала до театра. У нее было множество предложений, но Варвара Николаевна всем отказывала. Один офицер решился даже на безумный поступок: он бросил в карету Асенковой шутиху, которую, к счастью, удалось потушить. Асенкова осталась невредимой. Рассказывают, что Павел Воинович Нащекин купил у слуг Асенковой за невероятную сумму огарок свечи, перед которой актриса учила одну из своих ролей. Он был будто бы столь страстно влюблен в Варвару Николаевну, что, нарядившись в женский костюм, более месяца прожил у нее под видом горничной. Впрочем, литературное происхождение этой истории (пушкинская поэма «Домик в Коломне») столь очевидно, что заставляет отнести ее к слухам, которых вокруг Асенковой ходило немало.
Н. П. Архаров (1742–1815)
Николай Петрович Архаров был, пожалуй, самым известным в истории Москвы полицмейстером.
Он воспитывался дома, учился по тогдашнему обычаю не много и немногому, пятнадцати лет поступил рядовым в Преображенский полк, в двадцать получил первый офицерский чин и вскоре по восшествии на престол Екатерины II вступил в полицию. В 1771 году, когда в Москве свирепствовала моровая язва, Николай Петрович был послан туда под начало графа Григория Орлова. За энергичные действия и «способство успокоению столицы» он был пожалован императрицей чином армии полковника и назначен обер-полицмейстером Москвы.
Архаров стал пользоваться особым доверием Екатерины и был привлечен к розыску по делу о Пугачевском бунте. Фамилия Архарова сделалась известной по всей Российской империи, а рассказы о его проницательности вошли в московские предания. Он знал до малейших подробностей все, что делалось в городе, с изумительною быстротою отыскивал всевозможные пропажи и нередко уже по одному выражению лица приводимых к нему людей безошибочно решал, прав или виноват подозреваемый.
В важнейших полицейских случаях Екатерина призывала его во дворец, — например, когда пропал из придворной церкви образ Толгской Богоматери в богатом серебряном окладе с драгоценными камнями, которым императрица Анна Иоанновна благословляла Елизавету Петровну, а последняя Екатерину II при бракосочетании. Образ находился в Зимнем дворце с 1764 года, и в краже подозревали одного из церковных истопников. Икона была найдена Архаровым на второй день после пропажи, без оклада, у вала близ Семеновского полка. В воровстве впоследствии подозревали гвардейских солдат.
В другой раз в Петербурге приключилась значительная покража серебряной утвари. По розысканиям возникало подозрение, что похищенные вещи направлены в Москву, о чем немедленно был уведомлен Архаров. Но он отвечал, что серебро находится в Петербурге, в подвале подле дома обер-полицмейстера. Там оно и было найдено.
Рассказывают, что Сартин — знаменитый парижский полицмейстер Людовика XV, писал Архарову, что «уведомляясь о некоторых его действиях, не может довольно надивиться ему».
В день смерти Екатерины II и воцарения Павла I Архаров был в Петербурге и по высочайшему повелению вместе с Ростопчиным приводил к присяге графа Орлова-Чесменского в его же доме. Три дня спустя Архаров был произведен в генералы от инфантерии, причем Павел I снял с себя Андреевскую ленту и, возложив ее на Архарова, велел ему быть вторым, после наследника престола, генерал-губернатором Петербурга.
Службу Николай Петрович Архаров закончил генерал-поручиком и кавалером всех российских орденов.
П. И. Бартенев (1829–1912)
Член Общества любителей российской словесности, Русского исторического общества, действительный член Московского археологического общества, член Общества любителей древней письменности, Московского общества истории и древностей российских — таков далеко не полный перечень почетных званий Петра Ивановича Бартенева. Но главное, конечно, не в этом. Титулы и звания почти никогда не передают истинного лица человека. Бартенев не просто много сделал для истории, он жил ей. Его интересовали люди в истории, их память, их свидетельства, поиском и опубликованием которых он с неутомимым усердием занимался всю жизнь.
Бартенев родился в селе Королевщина Тамбовской губернии. Его отец — Иван Осипович Бартенев — профессиональный военный, участник всех Александровских войн, геройски отличившийся при Бородине, дослужился до полковника. Мать — Аполлинария Петровна Бурцова — была родной сестрой знаменитого гусара, «еры, забияки», воспетого Денисом Давыдовым. (Кстати, и дети Петра Ивановича люди довольно известные: сын Сергей — пианист, ученик С. И. Танеева, дочь Надежда принимала участие в экспедициях по Уссурийскому краю и на Памир, другая дочь, Татьяна (в замужестве Вельяшева) — художница, ученица Родена.)
Бартенев закончил гимназию в Рязани, поступил в Московский университет. Ему читали лекции Грановский и Соловьев, Шевырев и Погодин, Катков и Буслаев. Уже в студенческие годы Бартенев показал себя человеком необыкновенной трудоспособности, каковым и оставался до конца жизни, убежденно считая главным пороком леность. «Дед, — вспоминает Сидорова-Бартенева, — был живым примером трудолюбия, усидчивости и добросовестности в труде… Он и зиму и лето ежедневно вставал в 3–4 часа утра, сам грел себе кофе или чай в кабинете на спиртовке, не будя никогда слуг, садился за работу по Архиву и при свете ночной свечи, не разгибая спины, работал все утро, и к тому времени, когда просыпался весь дом, дед уже успевал устать от работы».
По окончании университета Бартенев служит в Московском архиве Министерства иностранных дел, затем отправляется за границу. В Лондоне посетил Герцена и передал ему для опубликования — что долгое время оставалось тайной — «Записки» Екатерины II, которые произвели настоящий фурор в Европе да и в России. Вернувшись в Россию, Бартенев становится заведующим библиотекой Черткова, богатейшим книжным и рукописным собранием, впоследствии переданным в Румянцевский музей. Его основной работой было издание «Архива князя Воронцова» (это 40 томов (!), к которым можно прибавить выпущенные Бартеневым позже 4 тома сборника «Осьмнадцатый век» и две книги «Девятнадцатого века»). А с 1863 года Бартенев начал издавать журнал «Русский архив», до сих пор остающийся важнейшим источником исторических материалов.
Изучением архивов, изданием рукописей деятельность Бартенева не ограничивалась. Еще в университетские годы он познакомился с Хомяковым, Самариным, Аксаковым, Кошелевым, Киреевскими, Елагиными, встречался с Гоголем, Чаадаевым, состоял в переписке с Соболевским, Вяземским, Плетневым, а позднее с Тургеневым, Достоевским, Писемским, Мельниковым-Печерским. Он консультировал Л. Н. Толстого в ту пору, когда Лев Николаевич создавал «Войну и мир» (современники даже несколько преувеличивали степень участия Бартенева в создании эпопеи). В его архиве значатся имена двух тысяч корреспондентов, с которыми он вел переписку. А позже, когда сам Бартенев стал историей, с ним встречались знаменитый пушкинист Цявловский, назвавший Бартенева основателем отечественной пушкинистики, Брюсов, Борис Садовской, оставивший замечательный поэтический портрет Петра Ивановича:
Халат, очки, под мышкою костыль,
Остывший чай, потухшая сигара,
А разговор живого полон жара,
Свивает с прошлого столетий пыль.
От детства возлюбя родную быль,
Чуждался ты житейского базара
И в наши дни безумства и угара
Хранил московский быт и русский стиль.
В стране теней и ты теперь далече,
Но помнятся мне старческие речи,
Лукавый взор и благодушный смех,
Твой памятник — путь «Русского архива»,
Где наши дети будут терпеливо
Бродить среди столбов твоих и вех.
Бартенев умер, полностью подготовив к печати очередной номер своего «Русского архива». В предсмертном бреду говорил о Екатерине II и Пушкине.