Ученик Адама Смита и последователь Бентама, он видел возможность серьезного улучшения экономического положения России лишь в том случае, если правительство, отказавшись от чисто фискального отношения к платежным силам народа, придет на помощь промышленности путем устройства дешевого кредита и других подобных мер и вместе с тем обеспечит законность управления и личные права каждого гражданина.
В октябре 1824 года Мордвинов единственный из членов Государственного совета поддержал выдвинутое предложение об отмене кнута и плети как средства наказания. В декабре 1825 — подал Николаю I свое мнение о бессмысленности смертной казни, а во время суда над декабристами был единственным из членов следственной комиссии, высказавшимся против смертного приговора. Это послужило поводом для стихотворного послания Пушкина:
Один, на рамена поднявши мощный труд,
Ты зорко бодрствуешь над царскою казною,
Вдовицы бедной лепт и дань сибирских руд
Равно священны пред тобою.
А. Н. Муравьев (1806–1874)
Сын генерал-майора Николая Муравьева, Андрей Муравьев родился в Москве. Мать умерла, когда ему было 3 года, и мальчика вверили попечению петербургских родственников. В 1815 году девятилетний Андрей Муравьев вернулся в Москву, где его отец возглавлял «школу колонновожатых», готовившую штабных офицеров. «14-ти лет, — вспоминал впоследствии Андрей Николаевич, — я имел наставником доброго и почтенного Раича… Он совершенно образовал меня и кончил мое домашнее воспитание. Он вселил в меня всю склонность к литературе».
В 1823 году Муравьев был зачислен юнкером в егерский полк, спустя полгода перевелся в драгунский полк и получил чин прапорщика. Он служит на Украине, в Молдавии, в августе 1825 года едет в Крым, где знакомится с Грибоедовым и беседует с ним на литературные темы. Пребывание в Крыму развивает в нем страсть к поэзии, которую с тех пор Муравьев избирает своей целью.
Взяв отпуск, в 1826 году Муравьев приезжает в Москву и довольно быстро становится известным в литературных кругах. Он посещает салон З. А. Волконской, встречается с Пушкиным, Вяземским, Боратынским, печатается в альманахе Раича «Северная лира», издает сборник своих стихотворений под заглавием «Таврида», который публика, впрочем, встретила довольно прохладно. Муравьев погружается в изучение творений Данте и Торквато Тассо. Его вообще пленяет масштабность в творчестве, и замыслы его грандиозны. Он хочет окончить «Потерянный рай» Мильтона и «Мессиаду» Клопштока монументальной поэмой собственного сочинения «Потоп», задумывает написать целый ряд трагедий на сюжеты из русской истории, усердно трудится над трагедией «Битва при Тивериаде», изображающей падение Иерусалима и изгнание крестоносцев из Палестины.
Муравьеву и самому довелось увидеть «святые места». В 1829 году он отправляется в Палестину и Египет. Итогом полугодового странствия явилась книга «Путешествие ко святым местам в 1830 году», имевшая значительный успех, в отличие от трагедии «Битва при Тивериаде», постановка которой на сцене Александринского театра закончилась полным провалом.
Муравьев оставляет поэзию и обращается к религиозной публицистике и истории православной церкви. Он служит в Святейшем синоде и в Азиатском департаменте, уверенно повышаясь в чинах. Общество, впрочем, не слишком жаловало Муравьева, называя его фискалом, ханжой, Андреем Незваным и светским архиереем. Андрей Николаевич, предавшись духовному направлению, отнюдь не чуждался рассеянной, мирской жизни. В великосветских гостиных он обыкновенно появлялся в черном жилете, с четками в левой руке, изумляя собравшихся своим колоссальным ростом.
П. А. Муханов (1799–1854)
«Рост 2 аршина 9 вершков, лицо белое, круглое, несколько рябоватое, глаза темно-карие, нос широковатый, волосы на голове и бровях темно-русые», — значится в описании примет декабриста Петра Александровича Муханова.
«Представьте себе голову льва, лежащую на плечах толстого и большого человека, — сообщал о Муханове сенатор Куракин графу Бенкендорфу, — и вы получите полное представление о личности, у которой видны только глаза, нос, совсем маленькая часть губ и едва-едва рот. Остальная часть его головы — положительно грива самого рыжего цвета. Борода его, закрывающая часть лица и окружающая всю переднюю часть шеи, ниспадает вплоть до середины груди, усы его очень густые и без преувеличения каждый длиною по меньшей мере в 4 вершка, свисают по бороде, а волосы невероятной густоты покрывают сверху его лоб, окружают всю голову и падают густыми локонами гораздо ниже плеч. Вот точный физический портрет этого человека». Таким Куракин увидел Муханова в Томске, куда тот прибыл по пути следования в Нерченские рудники — место отбывания каторжных работ.
Вечером 17 декабря московские декабристы на квартире Митькова обсуждали петербургские события. В числе собравшихся был и Муханов, большинству совершенно не знакомый. «Взошел человек, — вспоминал декабрист Якушкин, — высокий, толстый, рыжий, в изношенном адъютантском мундире без аксельбантов и вообще наружности непривлекательной. Я молчал, он также. Орлов, возвратясь, сказал: „А! Муханов, здравствуй, вы не знакомы?“ — и познакомил нас». Говоря об участниках восстания в Петербурге, с которыми Муханов был «коротко знаком», он сказал: «Это ужасно лишиться таких товарищей; во что бы то ни стало надо их выручить, надо ехать в Петербург и убить императора».
За горячность и праведный гнев Муханов и получил 15 лет каторги.
Он родился в 1799 году в родовитой дворянской семье. Прадед Петра Александровича Муханова — Ипат Калинович Муханов — был слугой и товарищем по играм юного Петра I, в качестве первого морского офицера участвовал во многих морских сражениях во время Северной войны, был шафером при венчании Петра I и Екатерины I, дослужился до чина контр-адмирала. Дядя Муханова был обер-шталмейстером русского императорского двора и ближайшим другом императрицы Марии Федоровны, другой дядя, по материнской линии, — генерал-лейтенант Николай Александрович Саблуков — был приближенным императора Павла I.
Муханов получил домашнее образование, учился в университете, затем в муравьевской школе для колонновожатых, после чего поступил на военную службу, был адъютантом генерала Голенищева-Кутузова и генерала Раевского, но при этом не чуждался гуманитарных занятий. В Петербурге он свел знакомство с Пушкиным, Дельвигом, Чаадаевым, помогал Рылееву в издании его «Дум» и поэмы «Войнаровский», сам писал бытовые очерки, статьи по военной истории и статистике, думал издавать военный журнал.
На каторге, в так называемой академии, организованной декабристами, Муханов читал лекции по истории, продолжал писать художественную прозу.
Когда его выслали на поселении в Братский острог, он занялся хлебопашеством, ездил на Падуанские пороги Ангары, ежегодно занимался обмером уровня реки, разрабатывал проект проведения обводного канала, составил чертеж плотины на Ангаре. Его гидрометрические обмеры и расчеты совпали впоследствии с расчетами инженеров при строительстве Братской ГЭС.
Ю. А. Нелединский-Мелецкий (1752–1829)
Потомок старинного дворянского рода Юрий Александрович Нелединский-Мелецкий получил прекрасное домашнее образование, год учился во Франции, в Страсбургском университете. В 1770 году он начал службу в армии, куда был записан еще в шестилетием возрасте, участвовал в русско-турецкой войне, был дипломатом и вышел в отставку в 1785 году.
Он поселился в Москве, сблизился с Херасковым, впоследствии с Карамзиным и Дмитриевым и не только принимал участие в литературных беседах, но и сам сочинял стихи, впрочем, почти не печатал их. Тем не менее современники ценили поэтический талант Нелединского-Мелецкого. Батюшков называл его «Анакреоном и Шолье нашего времени» и в стихотворении «Мои пенаты» поставил его имя рядом с Богдановичем. «По мне Дмитриев ниже Нелединского-Мелецкого», — писал А. С. Пушкин Вяземскому в 1823 году. А по словам самого князя П. А. Вяземского, песню Нелединского-Мелецкого «Выйду ль я на реченьку» пели и «красавицы высшего общества, и поселянки среди полевых трудов».
«Он имел в Москве прекрасный дом около Мясницкой, — вспоминал П. А. Вяземский. — Он давал иногда великолепные праздники и созывал на обеды молодых литераторов — Жуковского, Д. Давыдова и других. Как хозяин и собеседник, он был равно гостеприимен и любезен. Он любил Москву и так устроился в ней, что думал дожить в ней век свой. Но, выехав из нее 2 сентября 1812 года, за несколько часов до вступления французов, он в Москву более не возвращался. Он говорил, что ему было бы слишком больно возвратиться в нее и в свой дом, опозоренные присутствием неприятеля. Это были у него не одни слова, но глубокое чувство. Кстати, замечу, в этом доме была обширная зала с зеркалами во всю стену. В Вологде, куда мы с ним приютились, говорил он мне однажды, сокрушаясь, об участи Москвы: „Вижу отсюда, как французы стреляют в мое зеркало, — и прибавил, смеясь, — впрочем, признаться должно, я и сам на их месте дал бы себе эту потеху“. По окончании войны перемещен был он из московского департамента в петербургский Сенат и прожил тут до отставки своей».
Сенатор и почетный опекун, Нелединский-Мелецкий был одним из самых близких людей вдовствующей императрицы Марии Федоровны, неотлучным ее сотрудником и незаменимым участником всего ее Петербургского и Павловского обихода. Одна из дочерей его — Софья Юрьевна — девушкой была любимой фрейлиной Марии Федоровны, а замуж вышла за Федора Васильевича Самарина, который исправлял должность шталмейстера императрицы. В 1829 году, по смерти Марии Федоровны, больной Нелединский-Мелецкий, узнав, что Самарин едет на похороны императрицы, писал ему: «Как хвалю тебя! Как благодарю тебя, дорогой мой друг, Федор Васильевич, что ты едешь Ей поклониться! Хотя один из нас до прольет у гроба Ее сердечные слезы благодарности нашей! Когда будешь перед Нею, вспомни, мой друг, обо мне; я с тобой тут же буду».