21 апреля 1819 года у Софьи Юрьевны и Федора Васильевича Самариных родился сын Юрий. Рождение первого сына в семье вдвойне близкой старой государыне, было событием при ее дворе. Вместе с императором Александром Павловичем Мария Федоровна была записана восприемницей от купели маленького Юши, впоследствии Юрия Федоровича Самарина.
В. С. Огонь-Догановский (1776–1838)
А. С. Пушкин в карты играть любил, в чем, впрочем, и сам признавался:
Ни дары свободы,
Ни Феб, ни слава, ни пиры,
Не отвлекли б в минувши годы
Меня от карточной игры;
Задумчивый, всю ночь до света
Бывал готов я в эти лета
Допрашивать судьбы завет
Направо ляжет ли валет?
Уж раздавался звон обеден,
Среди разорванных колод
Дремал усталый банкомет,
А я нахмурен, бодр и бледен,
Надежды полн, закрыв глаза,
Пускал на третьего туза, —
писал он в черновых вариантах второй главы «Евгения Онегина». 1 декабря 1826 года Пушкин жаловался в письме Вяземскому: «Во Пскове, вместо того чтоб писать 7 главу Онегина, я проигрываю в штос четвертую: не забавно».
В 1826–1830 годы Пушкин проигрывал в Москве значительные суммы, преимущественно профессиональным игрокам, — в том числе и Василию Семеновичу Догановскому, — надавал векселей и сам попал в список Московских игроков. Дом же Догановского на Большой Дмитровке был хорошо известен в Москве.
2 января 1830 года начальник Первого отделения майор Бренчанинов доносил своему начальству: «Банковая игра в карты в Москве не преставала никогда; но в настоящее время, кажется, еще усилилась, и в публике не без сожаления замечают слабый в этом присмотр полиции. Между многими домами, составившими для сего промысла партии, дом Догановского есть особенное прибежище игрокам. Сказывают, что игорные дни назначены и сам хозяин мечет банк, быв с другими в компании».
Василий Семенович Огонь-Догановский, родовитый смоленский дворянин, в молодые годы недолго служил и вышел в отставку с чином 12 класса. Богатый смоленский и московский помещик, был он одно время Предводителем дворянства, умер в Париже в 1838 году 62-х лет, а похоронен в Москве, в Донском монастыре. Вполне может быть, что именно Догановский выведен в «Пиковой даме» в образе «славного Чекалинского»: «В Москве составилось общество богатых игроков, под председательством славного Чекалинского, проведшего весь век за картами и нажившего некогда миллионы, выигрывая векселя и проигрывая чистые деньги. Долговременная опытность заслужила ему доверенность товарищей, а открытый дом, славный повар, ласковость и веселость приобрели уважение публики… Он был человек лет шестидесяти, самой почтенной наружности; голова покрыта была серебряной сединою; полное и свежее лицо изображало добродушие; глаза блистали, оживленные всегдашнею улыбкою».
В. Ф. Одоевский (1803–1869)
«Он получил безупречное воспитание, и его ум из числа самых выдающихся», — писала графиня Лаваль о князе В. Ф. Одоевском, и ее слова вряд ли можно счесть преувеличением. Имя Одоевского было хорошо известно и в Москве и в Петербурге, а деятельность столь же разнообразна, как и его дарования.
Выпускник Благородного пансиона при Московском университете, страстный поклонник Шеллинга, идеи которого повлияли и на его художественное творчество, — в частности ими проникнут философский роман «Русские ночи», — Одоевский и сам пробовал свои силы в философии, был председателем Московского кружка любомудров, куда входили Д. Веневитинов, Кошелев, Титов и другие. В 1824–1825 годы вместе с Грибоедовым и Кюхельбекером он издавал альманах «Мнемозина», сотрудничал с журналами «Вестник Европы» и «Московский вестник», с пушкинским «Современником». Он писал рассказы и фантастические повести, педагогические статьи и сказки для детей. Его «Пестрые сказки Иринея Гамозейки» были чрезвычайно популярны в прошлом столетии. Знаток русской речи Владимир Даль восхищался языком сказок и находил, что некоторые из придуманных Одоевским пословиц и поговорок кажутся вышедшими из недр народа (например: «дружно не грузно, а врозь хоть брось»). Одоевский был замечательным музыкантом и исполнителем (даже сам изобрел музыкальный инструмент, который назвал эн-гармоническим клавесином) и еще более выдающимся музыковедом, автором статей и трудов по истории и теории музыки. В последние годы жизни он изучал древнюю русскую музыку и читал лекции о ней у себя на дому. С 1846 года князь Одоевский, сам страстный библиофил, был директором Румянцевского музея (библиотека которого ныне составляет основу фондов Российской государственной библиотеки). Он увлекался алхимией и естественными науками, был одним из учредителей Археологического общества и Императорского географического общества.
Стоит ли удивляться, что в 30-е годы XIX века в петербургский дом Одоевских в Мошковом переулке на углу Большой Миллионной на знаменитые «субботы» приходили люди самых разных занятий и интересов. «Это было оригинальное сборище людей разнородных, часто между собою неприязненных, но почему-либо замечательных, — вспоминал М. П. Погодин. — Все они на нейтральной почве чувствовали себя совершенно свободными и относились друг к другу без всяких стеснений. Здесь сходились веселый Пушкин и отец Иакинф (известный китаевед Иакинф Бичурин) с китайскими сузившимися глазками, толстый путешественник, тяжелый немец — барон Шиллинг, воротившийся из Сибири, и живая, миловидная графиня Ростопчина, Глинка и профессор химии Гесс, Лермонтов и неуклюжий, но многознающий археолог Сахаров…»
Последние годы жизни князь Одоевский — уже сенатор к тому времени — провел в Москве, и по-прежнему общительность, радушие и отзывчивость были его отличительными чертами. «Человек небольшого роста, — пишет А. Ф. Кони, — с проницательными и добрыми глазами на бледном продолговатом лице, с тихим голосом и приветливыми манерами, часто одетый в оригинальный широкий бархатный костюм и черную шапочку, вооруженный старомодными очками, Одоевский принимал своих посетителей в кабинете, заставленном музыкальными и физическими инструментами, ретортами, химическими приборами („у нашего немца на все свой инструмент есть“, говаривал он с улыбкой), книгами в старинных переплетах. Средства у него были очень скромные, да и теми он делился щедрою рукою с кем только мог».
«По происхождению своему князь Одоевский стоял во главе всего русского дворянства, — писал Вл. Соллогуб. — Он это знал, но в душе его не было места для кичливости — в душе его было место только для любви». Эти замечательные слова В. Соллогуба — наиболее точная характеристика князя Одоевского. Он был последним представителем одной из старейших ветвей рода Рюриковичей, происходя по прямой линии от князя черниговского Михаила Всеволодовича, замученного в Орде в 1246 году и причтенного к лику святых. А жизнь князя В. Ф. Одоевского — поразительный пример деятельной любви и служения людям. Ему принадлежал почин в устройстве детских приютов, он устраивал школы, лечебницы, общие квартиры для престарелых женщин, основал в 1846 году Общество посещения бедных, которое в разгар своей деятельности помогало 15-ти тысячам бедных семейств. Общество затем присоединили к Императорскому человеколюбивому обществу, а в 1855 году по причинам бюрократического характера Одоевский вынужден был прекратить свои действия. Великий князь Константин Николаевич, желая почтить самоотверженную деятельность князя Одоевского, хотел ходатайствовать о представлении его к награде, но князь Одоевский отклонил ходатайство: «Я не могу избавить себя от мысли, — писал он великому князю, — что, при особой мне награде, в моем лице будет соблазнительный пример человека, который принялся за дело под видом бескорыстия и сродного всякому христианину милосердия, а потом, тем или другим путем, все-таки достиг награды… Быть таким примером противно тем правилам, которых я держался в течение всей моей жизни; дозвольте мне, Ваше Императорское Высочество, вступив на шестой десяток, не изменять им…»
Д. П. Ознобишин (1804–1877)
Отец Дмитрия Петровича Ознобишина принадлежал к старинной дворянской фамилии, известной с XIV века. В бытность свою в Астрахани, где он служил директором банка, Ознобишин женился на дочери богатого грека Варваци, оказавшего важные услуги русскому флоту в Чесменском сражении и осыпанного милостями Екатерины, и, может быть, будущий интерес Дмитрия Ознобишина к востоку отчасти объясняется и его происхождением. Впрочем, родителей Ознобишин лишился еще в детском возрасте, дед взял осиротевшего внука в Петербург и передоверил его воспитание своему родственнику.
В 1819 году пятнадцатилетнего Ознобишина увезли в Москву и поместили в Университетский благородный пансион, окончив который он занял должность цензора французских повременных изданий в московском почтамте.
Литературой Ознобишин увлекся еще в годы учения в пансионе, славившемся преподаванием изящной словесности, и первые свои стихотворения опубликовал в 1820 году. Сначала он пишет, подражая Жуковскому, затем вслед за Парни, Батюшковым и молодым Пушкиным обращается к изящной эротической поэзии, переводит стихи из древнегреческой антологии. Переводы вообще удаются ему больше, нежели оригинальные стихотворения, и переводит он много.
В 1823 году Ознобишин входит в кружок Раича и берет на себя обязанности секретаря. Как и Раич, Ознобишин не разделял рьяное увлечение философией московских любомудров: Одоевского, Веневитинова, Кошелева. В противовес философичному «Московскому вестнику» Ознобишин с Раичем выпускают альманах «Северная лира», пытаясь противопоставить аналитичности любомудров поэтичность и «опоэзение» языка, говоря словами Раича. Ознобишин начинает переводить стихотворения восточных авторов, изучает персидский, арабский, санскрит, публикует статьи «О духе поэзии восточных народов», «Изображение санскритской литературы», подписываясь псевдонимом Делибюрадер, — русская транскрипция двух персидских слов, означающих «сердце брата». Увлечение ориенталистикой, однако, отнюдь не заслоняет от него западную литературу. Ознобишин переводил Байрона, Беранже, Гюго, Гейне, Лонгфелло, Кальдерона и многих других. Его знание языков действительно потрясало. Кроме трех восточных языков, он изучил древнегреческий, латинский, немецкий, французский, итальянский, испанский, шведский, в какой-то мере владел он и языками народностей Поволжья, чувашским, мордовским и татарским языками.