«Батюшков был небольшого роста, у него были высокие плечи, впалая грудь, русые волосы, вьющиеся от природы, голубые глаза и томный взор. Оттенок меланхолии во всех чертах его лица соответствовал его бледности и мягкости его голоса, и это придавало всей его физиономии какое-то неуловимое выражение. Он обладал поэтическим воображением, еще более поэзии было в его душе. Он был энтузиаст всего прекрасного. Все добродетели казались ему достижимыми. Дружба была его кумиром, бескорыстие и честность — отличительными чертами характера. Когда он говорил, черты лица его и движения оживлялись, вдохновение светилось в его глазах. Свободная, изящная и чистая речь придавала большую прелесть его беседе. Увлекаясь своим воображением, он часто развивал софизмы и, если не всегда успевал убедить, то все же не вызывал раздражения в собеседнике… Я любила его беседу и еще больше любила его молчание», — вспоминала Елена Григорьевна Пушкина.
Однако этот портрет, рисующий образ почти женски экзальтированный, верен лишь отчасти. В К. Н. Батюшкове было достаточно мужественности. Воспитанник петербургских пансионов Жакино и Триполи, поклонник итальянской культуры и энтузиаст всего изящного, Батюшков принадлежал к старинному дворянскому роду. Его предок Семен Батюшков ходил в середине XVI века послом в Молдавию, Матвей Батюшков участвовал при Алексее Михайловиче в войне с Польшей и с Турцией, Андрей Батюшков служил бригадиром при Петре Первом, Илья — двоюродный дед Константина Николаевича — в царствование Екатерины II подвергся опале за худые речи об императрице.
Традиции служилого дворянства явно ощутимы в самом поэте. Несмотря на слабое здоровье и отнюдь не военную стать, Батюшков в 1806 году, в разгар антинаполеоновской кампании, записывается в ополчение и отправляется в Восточную Пруссию. В сражении под Гейльсбергом получает ранение, а по выздоровлении принимает участие в военных действиях в Финляндии, в войне со Швецией. В войну 1812 года он был адъютантом генерала Н. Н. Раевского, сражался под Дрезденом, Лейпцигом, вместе с русскими войсками вступил в Париж.
Он как будто намеренно обрекал себя на тяготы военной жизни, следуя не только чувству долга. В этом родоначальнике и апологете «легкой поэзии» менее всего было легкости и, кстати сказать, эпикурейской способности к наслаждению. Поставив знак равенства между поэзией и жизнью, потребовав даже особой «поэтической диэтики» для поэта, Батюшков не увидел скрывающейся за этим опасности, для себя самого в первую очередь. Он всегда стремился следовать заветам своего наставника Михаила Никитича Муравьева — воспитывать себя впечатлениями прекрасного, до утонченности развил свои душевные способности и до галлюцинаций — воображение, превратился в необыкновенно чувствительный эстетический инструмент, но не смог найти для себя пути. Батюшков нервничал и скучал и в своей вологодской деревне, и в Петербурге, и в Италии, куда, казалось, рвался всю жизнь; мучился загадкой собственного предназначения. «Я похож на человека, который не дошел до цели своей, а нес он на голове красивый сосуд, чем-то наполненный. Сосуд сорвался с головы, упал и разбился вдребезги. Поди теперь узнай, что в нем было», — признавался он незадолго до того, как болезнь окончательно лишила его рассудка Батюшков стал жертвой собственного воображения, собственной мечты, сновидческих образов. «Сон поглотил его разум, и действительность превратилась в сон. И был он мертв для внешних впечатлений», — говорил о нем Вяземский, а сам Батюшков писал о себе в одном из стихотворений, созданном в годы душевной болезни:
Премудро создан я, могу на вас сослаться,
Могу чихнуть, могу зевнуть,
Я просыпаюсь, чтоб заснуть,
И сплю, чтоб вечно просыпаться.
В. Г. Бенедиктов (1807–1873)
Владимир Григорьевич Бенедиктов был усердным и благополучным чиновником. Его карьера складывалась как нельзя более удачно. Он окончил Кадетский корпус в Петербурге, участвовал в Польской кампании 1831 года, был награжден за храбрость орденом св. Анны 4-й степени и вскоре, выйдя в отставку, поступил на службу в Министерство финансов, в Особенную канцелярию по секретной части. Его усердие и ум были вполне оценены, повышение следовало за повышением, и в 1850 году Бенедиктов получил чин действительного статского советника, то есть дослужился до генерала.
Но не усердие и не математические способности, — как говорят, весьма незаурядные, — составили ему известность и славу. Этот невзрачный, с неброской внешностью чиновник был одним из самых популярных поэтов середины XIX века. В 1835 году вышла первая книга его стихов, которая имела сенсационный успех. Год спустя появилось ее второе издание, и, начиная с 1836 года, Бенедиктов постоянно печатается в журналах «Библиотека для чтения», «Сын отечества» и др.
«Появление стихотворений Бенедиктова произвело страшный гвалт и шум не только в литературном, но и в чиновничьем мире, — вспоминал Иван Панаев. — И литераторы, и чиновники петербургские были в экстазе от Бенедиктова… Жуковский, говорят, до того был поражен и восхищен книжечкою Бенедиктова, что несколько дней сряду не расставался с нею и, гуляя по Царскосельскому саду, оглашал воздух бенедиктовскими звуками. Один Пушкин оставался хладнокровным, прочитав Бенедиктова, и на вопрос: какого мнения он о новом поэте? — отвечал, что у него есть превосходное сравнение неба с опрокинутой чашей; к этому он ничего не прибавлял более…»
Сравнение, которое понравилось Пушкину, из стихотворения Бенедиктова «Облака»:
Чаша неба голубая
Опрокинута на мир, —
и, надо сказать, это самое нейтральное из его действительно смелых сравнений. Современников изумляло его виртуозное, предвосхищающее Северянина и обэриутов, но в отличие от последних гораздо меньше окрашенное иронией, поэтическое разностилие. Поэтическая отвага, граничащая с самопародией, — так, кстати, воспринимал стихи Бенедиктова Чернышевский — действительно была революционной:
Как вносил я в вихрь круженья
Пред завистливой толпой
Стан твой, полный обольщенья,
На ладони огневой,
И рука моя лениво
Отделялась от огней
Бесконечно прихотливой
Дивной талии твоей;
И, когда ты утомлялась
И садилась отдохнуть,
Океаном мне являлась
Негой зыблемая грудь, —
И на этом океане,
В пене млечной белизны,
Через дымку, как в тумане,
Рисовались две волны.
То угрюм, то буйно весел,
Я стоял у пышных кресел,
Где покоилася ты,
И прерывистою речью,
К твоему склонясь предплечью,
Проливал свои мечты.
Ты внимала мне приветно,
А шалун главы твоей —
Русый локон — незаметно
По щеке скользил моей.
Естественно, что такие стихи просто просились на пародию, и пародии не замедлили появиться. Козьма Прутков, Дмитрий Минаев и др. охотно и с удовольствием издевались над музой Бенедиктова. Критика обвиняла его в многословии и смысловой невнятице. Особенно усердствовал Белинский. «Вычурность некоторых стихотворений, в самом деле поразительная при уме и таланте Бенедиктова, — писал Гончаров, — делала его каким-то будто личным врагом Белинского». Статьи неистового Виссариона сильно повлияли на общественное мнение о Бенедиктове, и позже Тургенев, например, удивлялся, как он мог в юности восхищаться его стихами и ставить их выше пушкинских.
Но как бы ни упрекали поэзию Бенедиктова в поверхностности, сам он был отнюдь не пустым человеком. В последние годы усердно трудился над переводами Гете, Шекспира, Шенье, Гюго, причем, с подлинников, а не по подстрочнику. От быстрого забвения это его, однако, не спасло. Когда он умер, как вспоминает Яков Полонский, «многие, даже из его знакомых, не знали, где его квартира, и весьма немногие проводили на вечный покой…».
Н. А. Бестужев (1791–1855)
Николай Александрович Бестужев, отличный рассказчик и декламатор, обаятельный и веселый собеседник, пользовавшийся необыкновенным успехом у женщин, поражал богатством своей одаренной натуры, которой не суждено было развиться в полной мере.
Закончив в 1809 году Морской кадетский корпус, Бестужев остался в нем уже в качестве воспитателя и преподавателя и покинул его в 1813 году, после настойчивых просьб о переводе в действующую армию. В военных действиях он так и не принял участия, начав служить, когда русский флот вошел в Копенгаген, а Наполеон уже проиграл битву при Ватерлоо.
Вернувшись в Петербург, Бестужев занимается историей русского флота, избирается почетным членом Адмиралтейского департамента, становится директором Адмиралтейского музея. В 1824 году он участвует в экспедиции в Гибралтар, которую подробно описывает в путевых очерках. К тому времени Бестужев, автор «Записок о Голландии», повести «Гуго фон Брахт», переводов Томаса Мура, Байрона, Вальтера Скотта, был уже достаточно известен в литературных кругах, так же, как и в среде декабристов. Еще в 1818 году он вступил в продекабристскую масонскую ложу «Избранного Михаила», а в 1824 был принят в Северное общество.
14 декабря 1825 года Бестужев привел на Сенатскую площадь Гвардейский морской экипаж. Когда возмутившиеся части войск были обращены в бегство, он, переодевшись матросом, пешком по льду бежал в Кронштадт, с подложными документами отправился на Толбухинский маяк, чтобы затем перебраться в Финляндию, но был арестован. Год спустя его отправили в Читинский острог, а в 1830 году перевели в Петровский завод.
Однако ни каторга, ни ссылка не повлияли на его деятельную натуру. В Чите и в Петровском заводе он создал портретную галерею участников декабристского движения и жен декабристов. Он писал политические трактаты, этнографические очерки, художественную прозу и сочинения по механике. Бестужев обладал выдающимися техническими способностями, очень быстро усваивал всевозможные виды ручной работы и постоянно что-нибудь выдумывал. Некоторые из его изобретений перешли в потомство с его именем. Еще в морском корпусе он придумал особую спасательную лодку — «бестужевку», будучи в Сибири, изобрел чрезвычайно экономичную печь. В читинской тюрьме без всяких инструментов смастерил часы, которые ходили, не останавливаясь, по четыре года и отличались удивительной точностью. Он чинил мельницы, устраивал огороды, парники, кожевенные заводы, шил сапоги, фуражки, придумывал ювелирные украшения, изготовлял самопишущие метеорологические приборы, писал иконы и акварельные портреты. Уже незадолго до смерти, тяжело переживая трагические неудачи русской армии в Крымской войне, Бестужев предпринял попытку усовершенствовать ружейный замок, но отправленная в Петербург модель пропала в канцеляриях.