Нельзя сказать, чтоб Шевырев был блестящим лектором, хотя и не стоит умалять его значение: «Лекции Шевырева, — вспоминал Василий Осипович Ключевский, — производили на меня глубокое, неизгладимое впечатление, и каждая из них представлялась мне каким-то просветительским откровением, дававшим доступ в неисчерпаемые сокровища разнообразных форм и оборотов нашего великого и могучего языка». Однако в целом о лекторском таланте Шевырева большинство слушавших его высказывались весьма иронически. «Шевырев любил фразы, — писал Александр Николаевич Афанасьев, — он говорил красно, часто прибегая к метафоре, голосом немного нараспев, особенно неприятно читает он или, лучше сказать, поет стихи. Иногда он прибегал к чувствительности: вдруг среди умиленной лекции появлялись на глазах слезы, голос прерывался, и следовала фраза: „Но я, господа, так переполнен чувствами… слово немеет в моих устах…“, — и он умолкал минуты на две».
«Основа недостатков Шевырева, — вспоминает С. М. Соловьев, — заключалась в необыкновенной слабости природы, природы женщины, ребенка, в необыкновенной способности опьяняться всем, в отсутствии всякой самостоятельности. Нельзя сказать, чтобы он вначале не обнаружил и таланта, но этот талант дан был ему в черезвычайно малом количестве, как-то очень некрепко в нем держался, и он его сейчас израсходовал, запах исчез, оставив какой-то приторный выцвет. Шевырев как был слаб перед всяким сильным влиянием нравственно, так был физически слаб перед вином, и как немного охмелеет, то сейчас растает и начнет говорить о любви, о согласии, братстве и всякого рода сладостях; сначала в молодости это у него выходило иногда хорошо, так что однажды Пушкин, слушавший оратора, проповедующего довольно складно о любви, закричал: „Ах, Шевырев, зачем ты не всегда пьян!“»
Как преподаватель Шевырев сильно уступал в популярности другим профессорам Московского университета, например, Грановскому, что явно задевало его. Самолюбие его вообще сказывалось очень часто и многим современникам внушало острую антипатию.
И скромно он по убежденью
Себя считает выше всех.
И тягостен его смиренью
Один лишь ближнего успех, —
писала о нем Каролина Павлова. Славянофильские же взгляды Шевырева, — но без глубины наиболее ярких представителей славянофильства, — также не прибавляли ему популярности, а самолюбие и вспыльчивость сослужили плохую службу.
В 1857 году на заседании совета Московского художественного общества Шевырев повздорил и подрался с Бобринским как раз на почве споров о патриотизме. Кончилось это для него весьма плачевно: Бобринский повредил ему ребро, а царь уволил от должности профессора.
А. А. Шишков (1799–1832)
«С ума ты сошел, милый Шишков; ты мне писал несколько месяцев тому назад: милостивый государь, лестное ваше знакомство, честь имею, покорнейший слуга… так что я не узнал моего царскосельского товарища. Если заблагорассудишь писать ко мне, вперед прошу тебя быть со мною на старой ноге. Не то мне будет грустно. До сих пор жалею, душа моя, что мы не столкнулись с тобою на Кавказе; могли бы мы и стариной тряхнуть, и поповесничать, и в язычки постучать. Впрочем, судьба наша, кажется, одинакова и родились мы видно под единым созвездием», — писал Пушкин в 1824 году Александру Ардалионовичу Шишкову.
Александр Ардалионович Шишков, с коим Пушкин подружился еще в бытность свою в Лицее, был родным племянником Александра Семеновича Шишкова, известного адмирала и писателя, министра народного просвещения и президента Российской академии. Знавший Шишкова-младшего Константин Степанович Сербинович называет его «другом Пушкина и подражателем ему не только в стихах, но и в юношеских увлечениях, — чем дядя был очень недоволен».
Шишков воспитывался с братом своим в доме дяди-адмирала под надзором души в нем не чаявшей тетки, первой жены адмирала, Дарьи Алексеевны Шишковой. «Блистательный и очаровательный мальчик, — писал Сергей Тимофеевич Аксаков, — он много возбуждал великих надежд своим рановременным умом и яркими признаками литературного таланта». Он с детства знал несколько европейских языков, увлекался литературой и театром, а службу начал уже в 1806 году в Коллегии иностранных дел.
Несмотря на явное неудовольствие дяди, со статской службы Шишков уволился и поступил в армию. В 1815 году он участвовал в заграничном походе, будучи поручиком Кексгольмского полка, а в 1816 году был определен в Гренадерский полк, стоявший в Царском Селе. К этому времени относится знакомство Шишкова с Пушкиным и другими лицеистами. В 1817 году Шишков уже штаб-ротмистр Литовского уланского полка, в котором прослужил недолго.
Картежник и бретер, за какой-то проступок он был переведен на Кавказ под начальство генерала Ермолова. Он принимал участие во множестве дел в Чечне и Дагестане, сочинял стихи, которые составили его сборник «Восточная лира», вышедший в 1824 году, писал заметки «Перечень писем из Грузии», работал над поэмами в байроновском духе.
Поссорившись с Ермоловым, Шишков перевелся на Украину в Одесский пехотный полк, женился на дочери отставного поручика польских войск Текле Твердовской, похитив невесту у родителей. По подозрению в участии в деле декабристов был заключен в Петропавловскую крепость, однако на другой же день был освобожден.
В 1827 году Шишкова вновь судили за возмутительные стихи и перевели в пехотный Вильгельма Прусского полк. Наконец, в 1829 году «за нетрезвое поведение и произведенную ссору с отставным офицером» Шишков был вновь предан суду, под которым и находился до отставки, последовавшей «за неприличные званию офицерскому поступки».
В столицах Шишкову было жить запрещено, и он поселился в Твери. Он продолжал заниматься литературой, писал стихи и переводил. В 1828 году вышел его поэтический сборник «Опыты», а в 1831 — сборник переводов из Шиллера, Тика, Вернера и других немецких драматургов под заглавием «Избранный немецкий театр».
27 сентября 1832 года Шишков был зарезан на улице неким Черновым, когда направлялся драться с ним на дуэли за оскорбление своей жены. Смерть его наделала много шума. Пушкин принял участие в бедственном положении вдовы и дочери Шишкова Софии, хлопотал за них и устроил издание сочинений Шишкова Российскою академией.
М. С. Щепкин (1788–1863)
«Пушкин, который меня любил, приезжая в Москву, почти всегда останавливался у Нащокина, и я, как человек Нащокину знакомый, редкий день не бывал у него», — вспоминал М. С. Щепкин.
17 мая 1836 года Пушкин подарил М. С. Щепкину тетрадь для будущих записок актера и сам написал начальные строки, с тем, чтобы заставить Щепкина продолжить их. Через год скончался Пушкин, а «Записки актера Щепкина» увидели свет через год после смерти Щепкина в 1864 году.
Щепкин родился 6 ноября 1788 года в селе Красном Курской губернии Обаянского уезда в семье дворового человека, управлявшего всеми имениями своего помещика графа Волькенштейна. Ему было семь лет, когда на домашнем театре своего барина он увидел впервые оперу «Новое семейство» и так поразился зрелищем, что с этого времени стал бредить сценой. Он был отдан в народное училище в городе Суже и как-то сыграл роль слуги Розмарина в комедии Сумарокова «Вздорщица»; это окончательно утвердило Щепкина в его намерении стать актером. Шестнадцати лет Щепкин был отпущен графом Волькенштейном, получив разрешение заниматься тем, чем хочет. Лет около двадцати вел он кочевую жизнь, играл с громадным успехом в Полтаве, где при содействии князя Репнина и при его денежной помощи выкупился из крепостной зависимости. В 1823 году был принят на казенную сцену в московскую труппу на амплуа первых комиков, в 1825 году дебютировал в Петербурге, где изумил публику своею игрою, сделался общим любимцем и перезнакомился со всеми литературными корифеями.
С этого времени и до 1855 года продолжается самый блестящий период его деятельности. Роли, сыгранные Щепкиным, — Фамусова в «Горе от ума», городничего в «Ревизоре», Полония в «Гамлете» — составили эпоху в истории русского театра. По выражению Погодина, «он явился достойным помощником, дополнителем и истолкователем великих мастеров сцены, от Шекспира и Мольера до наших отечественных писателей — Фонвизина, Капниста, Грибоедова, Гоголя, Шаховского, Загоскина и Островского».
Щепкин интересовался искусством во всех его проявлениях, он любил живопись, не был чужд музыки — в детстве его учили играть на гуслях, инструмент этот часто встречался тогда и заменял маленькое фортепиано, появившееся позднее в домашней жизни провинции. У Щепкина был приятный голос и очень хороший слух, ему даже приходилось петь в операх в то время, как он выступал в театре в Полтаве. Грамоты музыкальной он не знал и разучивал свои партии с помощью музыканта, игравшего ему на скрипке. Он был замечательным чтецом и рассказчиком, остроумным собеседником. Его дружбой дорожили Гоголь, Аксаковы, Тургенев, и его дом у Спаса на Песках на Садовой собирал множество людей. Но не говоря уже о гостях, и постоянных жильцов в семье у Михаила Семеновича было не мало. «Огромная семья, — вспоминает актриса Александра Ивановна Шуберт, которая девочкой жила у Щепкина, — состоявшая из старушки матери, жены, семи детей, трех сестер (одна из них вдова с взрослой дочерью) и брата. Кроме родни у него жили: вдова актера Барсова, которому Щепкин считал себя обязанным своей сценической карьерой, — пять детей Барсова, бедная девица Татьяна Михайловна Оралова, парикмахер Пантелей Иванович… и какой-то паралитичный старичок, который имел собственную комнату и несколько лет не вставал с постели. Не помню по имени и кто он был такой. В последнее время у Михаила Семеновича имела приют Мария Степановна Мочалова-Фрациева, сестра Павла Степановича, бывшая трагическая актриса… Дом был полон жизни. За стол садились каждодневно не менее двадцати человек, постоянно бывали посторонние».
Полная, круглая, невысокая фигура Щепкина с большой головой и добродушным лицом внушала любовь и расположение. Приятные черты лица и серые с поволокой глаза были проникнуты живостью и умом. «Его все любили без ума, — писал А. И. Герцен, — дамы и студенты, пожилые люди и девочки. Его появление вносило покой, его добродушный упрек останавливал злые споры, его кроткая улыбка любящего старика заставляла улыбаться, его безграничная способность извинять других, находить облегчающие причины, — была школой гуманности».