Впрочем, своеобразная фигура Брызгалова привлекла к себе внимание известного художника Александра Осиповича Орловского, который нарисовал с него три портрета. Когда рисунки появились в продаже, Брызгалов увидел в них умаление своей чести, страшно вознегодовал и потребовал уничтожения пасквильных портретов, которые на время действительно были изъяты из обращения и появились вновь уже без подписи, намекавшей на оригинал.
Кроме своеобразной внешности и костюма, Брызгалов был известен также своим сварливым характером. Он постоянно приходил в столкновение с домовладельцами и квартирантами, нередко судился с ними. Дела эти, по тогдашнему положению, разбирались в кварталах у обер-полицмейстеров. На поприще этом Брызгалов так прославился, что обер-полицмейстер Кокошкин о людях сварливых и придирчивых говаривал: «Настоящий Брызгалов номер два — враль, ябедник, без совести и закона».
Ф. В. Булгарин (1789–1859)
Пушкин говаривал: «Если встречу Булгарина где-нибудь в переулке, раскланяюсь с ним и даже иной раз поговорю; на большой улице — у меня не хватает храбрости». Действительно, как только отношения к Булгарину выходили за рамки частных, так многим из людей, хорошо знавших его, становилось неловко, стыдно — слишком рано и явно определилось общественное реноме Булгарина.
А. С. Грибоедов после бестактно-льстивого отзыва о себе в статье Булгарина писал Фаддею Венедиктовичу: «Мы друг друга более не знаем… Конечно, и в вас чувство благородной гордости не допустит опять сойтись с человеком, который от вас отказывается». Но этого не произошло. Полагаться на «благородную гордость» Булгарина было трудно. Более того, уже спустя некоторое время Грибоедов обращается к Булгарину в самом доверительном тоне, а Фаддей Венедиктович гордился списком «Горе от ума» с такой дарственной надписью Александра Сергеевича: «Горе мое поручаю Булгарину. Верный друг Грибоедов».
Рылеев говорил Булгарину: «Когда случится революция, мы тебе на „Северной пчеле“ голову отрубим», — но он же, ожидая ареста после восстания декабристов, передал Булгарину свой архив.
Есть действительно что-то неприятное и скользкое в личности Булгарина. В третьем отделении Булгарин официально не состоял, но его записки по разным вопросам по существу играли роль доносов, а мзду свою Булгарин получал весьма оригинально. По ходатайству Бенкендорфа он был назначен чиновником Министерства просвещения, но работы никакой не вел. А в 1844 году Булгарин получил совсем уж экстравагантное место: стал членом-корреспондентом специальной комиссии коннозаводства.
Все же как бы ни был неприятен Булгарин в оригинальности ему не откажешь. Белинский считал, что он достоин если не романа, то подробного физиологического очерка. Тем не менее жизнь Булгарина более походит на авантюрный роман.
Фаддей (Тадеуш) Булгарин родился в Минском воеводстве Великого княжества литовского в семье родовитого польского шляхтича. Его отец был весьма радикальных взглядов и второе имя дал Булгарину в честь Тадеуша Костюшко. В 1788 году Булгарин приехал в Петербург и поступил в Сухопутный шляхетский кадетский корпус, из которого был выпущен в 1806 году корнетом в Уланский полк. Он принимал участие в войне 1805–1807 годов против Франции, был ранен, за бой под Фридландом награжден орденом Анны 3-й степени, участвовал в Шведской кампании. Словом, повоевал.
Еще в Кадетском корпусе Булгарии начал писать сатиры и басни. Но творчество сослужило ему плохую службу, во всяком случае поначалу. В 1809 году за сатиру на командира полка он несколько месяцев провел под арестом. В кондуитных списках Булгарин был на плохом счету, и в 1811 году его уволили из армии. Как говорят, в это время, будучи в Ревеле, Булгарин голодал, нищенствовал, пил и даже воровал.
Он вновь решил поступить на военную службу, правда, теперь уже во французские войска. В 1811 году в составе польского легиона французских войск он воевал в Испании, участвовал в походе на Россию, был награжден орденом Почетного легиона. А после войны поселился в Петербурге, познакомился с литераторами и видными сановниками, с невероятной энергией взялся за издательскую деятельность. Он издавал журнал «Северный архив», первый театральный альманах «Русская талия», где раньше, чем в других изданиях, появились отрывки из «Горе от ума», с 1825 года был соиздателем «Сына отечества» Греча, наконец, с этого же времени и до конца жизни Булгарин — издатель одной из самых читаемых газет — «Северная пчела».
Булгарина по праву можно назвать первым профессиональным журналистом. Он хорошо знает, для кого пишет. Его интересует массовый читатель, а не избранная публика. Он был действительно королем гостиного двора. Как бы ни отзывались о литературных достоинствах его творчества, тем не менее его роман «Иван Выжигин» стал настоящим бестселлером. За один год (1829–1830) он выдержал два переиздания — случай небывалый для XIX века!
С чисто журналистской легкостью Булгарин брался за любые жанры — писал рассказы, исторические записки, повести, философские сказки и аллегории, утопии, нравоописательные очерки и романы. Он по сути дела создал газетный фельетон, и некоторые принципы его журналистики до сих пор звучат весьма актуально: «Публика… любит только тогда политику, — говорил Булгарин, — когда в политике таскают друг друга за волосы и бьют по рылу. Абстрактной политики… публика не любит и не понимает».
Александр Ваттемар (1790–1864)
10 июня 1834 года цензор Никитенко записал в дневнике: «Был на представлении Александра, чревовещателя, мимика и актера. Удивительный человек. Он играл пьесу „Пароход“, где исполнял семь ролей, и все превосходно! Роли эти: влюбленного молодого человека, англичанина-лорда, пьяного кучера, старой кокетки, танцовщицы, кормилицы с ребенком и старого горбуна волокиты. Быстрота, с которой он обращается из одного лица в другое, переменяет костюм, физиономию, голос, просто изумительна. Не веришь своим глазам. Едва одно действующее лицо ступило со сцены за дверь — вы слышите еще голос его, видите конец платья — а из другой двери выходит тот же Александр в образе другого лица. Он говорит за десятерых, действует за десятерых. В одно время бывает и здесь и там. Необычайное искусство!».
Француз Александр Ваттемар, знаменитый трансформатор, вентролог (то есть чревовещатель) и мим, стал настоящим потрясением для России 30-х годов XIX века. Мастерство его казалось невероятным. Константин Булгаков передает, как на обеде у князя Голицына Ваттемар испугал своим чревовещанием дам, представляя драку на улице. «Про него говорили, что он раз довел будочника, стоявшего на часах у будки, до того, что тот стал ломать будку алебардой, полагая, что в углу постройки скрывается нечистый. В другой раз он довел бабу, несшую в охапке дрова, до полного отчаяния, разговаривая с нею из каждого полена».
Медик по образованию, Александр Ваттемар был не только неподражаемым артистом, но и библиофилом, нумизматом, антикварием. Он объездил всю Европу, посетил Германию, Бельгию, Голландию, Россию, Англию, Шотландию, Ирландию и везде, где бы ни был, отнимал у театра несколько часов на посещение библиотек, музеев, на чтение рукописей, на изучение памятников и медалей. Он изобрел систему международных обменов и пополнений государственных и частных коллекций и добился ее одобрения законодательными органами Франции, вошел в сношение с учеными, которых не раз удивлял разнообразием и обширностью своих познаний, собрал уникальную коллекцию автографов и рисунков выдающихся людей. В Германии Гете написал ему записочку, исполненную восхитительной благосклонности, в Шотландии он получил от Вальтера Скотта остроумные и лестные стихи. Томас Мур в Ирландии, Ламартин во Франции, в свою очередь, пожелали похвалить артиста. В России свои рисунки подарили ему Федор Толстой и замечательный акварелист Гагарин, наконец, Пушкин, восхитившийся талантом Ваттемара, написал ему стихотворение с эпиграфом из Евангелия: «Имя Ваше легион, потому что Вас много».
«Так как я вынужден сегодня уйти пораньше, — писал Ваттемару Жуковский, — спешу Вас об этом предупредить, чтобы Вам не пришлось напрасно ко мне подниматься. К тому же, чтобы принять Вас, нужно выждать, пока я найду другое помещение, так как моя комната слишком мала, чтобы вместить одновременно офицера… унылого слугу, страдающего водянкой охотника, пьющего доктора, маленькую горбунью, юную красавицу, надоедалу, полдюжины собак, пилу, рубанок и тысячи других одушевленных и неодушевленных предметов. Что касается лично Вас, любезнейший господин Александр, Вы всегда желанный гость».
«Желаю Вам всякого благополучия, любезный Александр, — писал во „Всемирном альбоме“ Ваттемара И. А. Крылов, — я не говорю о славе — Вы ею богаты. Прошу иногда вспоминать человека, который удивлялся Вашему таланту и любовался им. Желание и стремление сердца, чтобы Вам опять охотно приехать в Россию, где, хотя, по словам злословия, живут варвары, но умеют чувствовать прекрасное и отдавать ему справедливость».
А. Ф. Вельтман (1780–1870)
Александр Фомич Вельтман был сыном шведского дворянина и до 1820-х годов подписывался Вельдман. Мать его была русской (урожденная Колланичева), она и воспитывала Вельтмана, который с детских лет испытывал на себе в равной степени влияние германской пунктуальности и педантизма отца, порывистой артистичности матери и особой атмосферы московского патриархального быта, важную роль в которой играли удивительные сказки отцовского денщика Бориса. Столь разнородные влияния к разладу личности не привели, а, как ни странно, наоборот, придали натуре Вельтмана целостность, не говоря уже о том, что благотворно сказались на его творчестве.
Он учился в московских пансионах, в том числе и в Благородном пансионе при Московском университете, поступил в Московское учебное заведение для колонновожатых, где готовили военных топографов, инженеров и штабистов. Окончив училище, Вельтман отправился в Бессарабию. Он изучает историю и быт края, — результатом явилась книга «Начертание древней истории Бессарабии», — пишет поэмы, сказки, стихи. Все это отнюдь не мешает карьере: Вельтман вскоре получил чин штабс-ротмистра и был назначен начальником исторического отделения главной квартиры армии. В это же время он знакомится с Пушкиным. По воспоминаниям Липранди, Вельтман был одним из немногих, кто мог доставлять пищу уму и любознательности Пушкина. При этом он резко выделялся среди кишиневского общества, «не принимал живого участи