[112], как и для былой московской просвирни[113]. Связное изложение сложной мысли ему было недоступно. Прием служебных докладов, сколько я мог судить по личному опыту и по рассказам сослуживцев, являлся для барона Фредерикса источником мучений. С добродушным и приветливым вниманием выслушивал он доклад по какому-нибудь вопросу, допускающему решение и в положительную, и в отрицательную сторону. Доклад кончен. Фредерикс одобрительно кивает головой докладчику и говорит: «Да!.. Прекрасно!.. Это дело ясное… Надо отказать!» «Ваше превосходительство, вы изволите положить резолюцию?» – спрашивает докладчик. Лицо барона меняется. Морщины на лбу выдают мучительное напряжение мысли. «Да! Конечно, нужна резолюция… Вы как думаете?» – «Я полагаю, что необходимо мотивировать отказ». – «Да, конечно, нужна мотивировка!.. Вы бы как думали мотивировать?» Докладчик излагает формулировку мотивов. «Вот, вот!.. Прекрасно, я именно это и хотел сказать… Совершенно правильно… Пожалуйста, вот кусок бумаги, напишите мне это». Докладчик пишет полный проект резолюции, а барон Фредерикс тут же переписывает ее на полях доклада.
Это приводило к тому, что умудренный опытом докладчик приходил докладывать, имея в портфеле запас писаных вариантов на вероятные резолюции по отдельным вопросам.
При мимолетных встречах моих с бароном Фредериксом мне ни разу не случалось слушать его в спорах по каким-нибудь вопросам. Он либо молчал, либо быстро соглашался, либо, наконец, лаконично произносил свой взгляд, без всякой аргументации, которая не укладывалась в его голове. Как исключение, могу рассказать один случай, относящийся к эпохе более поздней, в котором мне пришлось выслушать логично мотивированное мнение барона Фредерикса, немало меня удивившее. Дело касалось частного вопроса о служебных перипетиях графа Воронцова, бывшего тогда кавказским наместником. Случилось это в 1909 году. От времени до времени посещая графа Воронцова в Тифлисе, я ознакомился с возникшим гонением на начальника канцелярии наместника Петерсона. Косвенно оно касалось и самого графа. Гонение шло от оголтелых представителей Союза русского народа: Дубровина, Маркова, Пуришкевича и им подобных. Мотивировалось оно потворством представителей наместника революционному движению на Кавказе, проводником чего был якобы Петерсон. Гонение нашло сочувствие в прессе, особенно в «Новом времени». Газета резко нападала на Петерсона, который обратился к наместнику с просьбой об исходатайствовании расследования возводимых на Петерсона обвинений. Рассказывая мне об этом обстоятельстве, граф Воронцов спросил моего мнения по поводу направления ходатайства Петерсона. Я высказал сомнение в пользе испрашиваемого расследования, которое могло бы лишь раздуть дело. Вскоре после этого, будучи у Фредерикса, тогда уже получившего графский титул, я рассказал ему о сомнениях графа Воронцова в желании по доброте сердца помочь Петерсону. Граф Фредерикс, к удивлению моему, горячо отнесся к вопросу и резко высказался против исполнения желания Петерсона. По его мнению, уже одна наличность производимого дознания в управлении наместника поставит графа Воронцова в неприятное положение лица подследственного. Совершенно разделяя мнение Фредерикса, я немедленно сообщил содержание разговора с ним графу Воронцову. Не знаю, согласился ли граф с заключением Фредерикса, но дело обошлось без производства дознания.
Барон Фредерикс всей крупной карьерой своей был обязан главным образом дружеским отношением к себе графа Воронцова, как товарища по службе в конной гвардии. Граф Воронцов дал ему место начальника придворной Конюшенной части, а затем исходатайствовал назначение его помощником министра двора. Осведомленные люди говорили, что Александр III, соглашаясь на такое назначение, в резолюции своей по этому поводу сделал такую оговорку: «…но чтобы не рассчитывал на место министра двора». Судьба не уважила царскую резолюцию. За уходом из министерства графа Воронцова Фредерикс был назначен его заместителем. Что побудило Николая II на такое назначение, остается загадкой. Молва приписывает это обстоятельство тому, что образовавшаяся вокруг министерского поста скачка претендентов на таковой побудила молодого царя прекратить происки и ходатайства разных лиц. Он остановился на назначении человека, к которому успел уже приглядеться за несколько лет частых замещений графа Воронцова.
В деятельности своей по Министерству двора Фредерикс нигде не проявил своей индивидуальности. Исключением оказался вопрос о замещении ответственных должностей в придворном ведомстве знакомыми ему офицерами Конногвардейского полка. Таким образом, на должность управляющего Кабинетом Государя попал полковник Рыдзевский, на должность начальника канцелярии Министерства двора – полковник Мосолов, а затем полковник Теляковский занял место управляющего Московской конторой театров, а позднее назначен директором театров.
В сношениях с подчиненными Фредерикс был приветлив и изысканно вежлив. Он всегда внимательно принимал доклады и с удовольствием выслушивал иллюстрации их рассказами о каком-либо сенсационном событии, в особенности марательного свойства. При удобном поводе он вставлял такого же характера эпизоды. Мне не случалось слышать из уст Фредерикса похвалы кому-либо из лиц, о которых заходил разговор. Наоборот, всегда слышалась лишь критика и порицание. Но по адресу разговаривавшего с бароном лица он любил выражать комплименты. Вообще в поведении Фредерикса зачастую замечалась фальшь. Он был скор на обещания, но от исполнения их легко отлынивал, приводя малоосновательные доводы, а иногда беззастенчиво отрицал существование самого обещания. В этих случаях он не оправдывал репутации «настоящего джентльмена», которую присваивали ему близкие к нему былые конногвардейцы.
Отношение барона Фредерикса к театру и, по-видимому, к искусству вообще было совершенно безразличное. Мне не случалось замечать в нем интереса к какой-либо пьесе или к карьере и достоинствам какого-нибудь артиста. Ни разу не видал я его за кулисами, вникающим в технику сценического механизма. Интересы барона не шли далее пикантных сплетен о Кшесинской и рядом с ней – о великом князе Сергее Александровиче или о столкновении артиста Вальбеля со Всеволожским. О работе театральной Дирекции, о сложности репертуарного дела, о положении театральной школы Фредерикс не имел представления. Для Фредерикса интересны в театре были только сборы, соблюдение расходного бюджета и мирное, без всяких неприятностей и затруднений для высшего начальства течение сценической жизни. На всякое новшество в театральном деле, в особенности сопряженное с расходами, он смотрел неодобрительно и с раздражением.
Статс-секретарь Н. С. Петров. Николай Степанович Петров занимал выделяющееся место в Министерстве двора, сперва в качестве главного контролера, затем управляющего Кабинетом Государя. Кончил он свою службу статс-секретарем и членом Государственного совета.
Карьера Н. С. Петрова не была заурядной. Получил очень малое образование в уездном училище одного из захолустьев Сибири. После этого он служил незначительным чиновником там же, в Сибири. Выделяясь удивительной памятью, редкой работоспособностью, умом, добросовестностью и усердием, он счастливо двинулся по служебной лестнице. Вскоре же он приобрел репутацию знатока и практика контрольного дела. Рекомендованный графу Воронцову министром государственных имуществ Островским именно в качестве контролера, он вскоре успел своей деятельностью завоевать расположение и полное доверие графа. Получив затем место управляющего Кабинетом Государя, Петров оказался фактическим заместителем министра во время его отлучек из Петербурга. Изредка ему приходилось делать доклады царю. Благодаря этому он занял положение влиятельного лица в Дирекции театров в качестве посредника между нею и Министерством двора. Это посредничество, касаясь преимущественно вопросов административно-экономических, немало тормозило добрые начинания Дирекции, если не по существу, то по оттяжке решений о мероприятиях.
Недостаток образования, с одной стороны, а с другой стороны – долгая сосредоточенность на канцелярском деле привели Н. С. Петрова к необычайной узости в деловых отношениях. Воспитанный на канцелярской рутине, на усиленном изучении буквы закона, Петров сделался виртуозом в канцелярском формализме и доходил в этом отношении до Геркулесовых столбов, а в вопросах экономии был близок к типу барона Кистера. В отношении форм и обрядов он доходил до смешного. Получая, например, какой-нибудь доклад или иную бумагу, он, не углубляясь в содержание их, немедленно брал карандаш и перечитывал текст бумаги, делая на ней исправления грамматических ошибок, вставляя недостающие знаки препинания, а иногда вносил, притом не всегда удачные, стилистические поправки.
В излишествах канцелярского увлечения Н. С. Петров доходил до плюшкинской мании сбережений канцелярского материала. Мне приходилось не один раз видеть, как он, получив пакет с бумагами, аккуратно распечатывал его для прочтения и, прерывая начатый деловой разговор, занимался более интересным для него делом. Он выворачивал наизнанку полученный конверт, надписывал на этой изнанке новый адрес и вкладывал приготовленную для отправки собственную записку или бумагу. Он собирал и прятал листки и обрывки чистой бумаги и свои краткие деловые записки присылал написанными на мелких кусочках бумаги. Такая мелочность, конечно, отражалась на серьезных вопросах.
На Н. С. Петрове, как управляющем Кабинетом, лежало широкое дело хозяйственного управления громадными алтайскими и нерчинскими богатствами. Несмотря на желание Воронцова оживить и обновить это хозяйство, Петров вел его по ранее проторенной, малопроизводительной рутине. Ко всяким новшествам он относился с опаской, всячески оттягивая усовершенствования под предлогом опасения убытков и необходимости внимательного изучения дела. А к изуче нию не торопился приступать. За все время управления Кабинетом ст[атс]-секр[етарь] Петров ни разу не собрался лично съездить ни на Алтай, ни в Нерчинск, чтоб озна комиться с рудничными работами, с залежами огромных лесных богатств и с местным населением страны.