, Гольской, Скольпской, Литвин, а в балете – Цукки, Мальби. Все эти ангажементы получили свое оправдание в сборах.
В отношениях Всеволожского к представителям режиссуры, как, например, к оперным главным режиссерам: в Петербурге – к Кондратьеву, в Москве – к Барцалу, равно как и к драматическим: управляющему труппой Потехину, Медведеву, Карпову, – и к балетмейстерам, – чувствовалось некоторое недоверие и в деловом, и в нравственном отношении. Это, однако, не мешало любезному их приему директором. К капельмейстеру Э. Ф. Направнику Всеволожской относился с большим уважением. Рядом с этим он критиковал его в деле оценки достоинства музыкальных произведений. Случалось, что Всеволожской сердился на Эдуарда Францевича за проявление его капризов в распределении оперных исполнителей. Вообще Иван Александрович беспристрастно и правильно расценивал и таланты, и технические достоинства, и служебную репутацию артистов. Но иногда он увлекался в ту или иную сторону своими личными симпатиями и антипатиями и погрешал в справедливости. Можно привести два примера подобных погрешностей. Певца Мельникова Иван Александрович ставил высоко как артиста, но преувеличивал в раздражении самомнение этого певца и излишнюю требовательность в отношении вознаграждения. Наоборот, московский певец баритон Г. Г. Корсов[131], далеко не первоклассный артист, настойчивым посещением директора и бойкой французской речью успевал выпрашивать у Всеволожского те или другие маленькие преимущества и снисхождения по ангажементу как самого Корсова, так и дружившей с ним певицы Крутиковой.
В казовой части сценического дела, во внешней обстановке спектаклей, директор Всеволожской явился бесспорным знатоком и компетентным руководителем, какого русские театры раньше, вероятно, не знали, да и заграничные, сколько слышно, не могли похвастаться. Монтировочная часть была центром художественных забот Ивана Александровича в театре. Он отдавался ей всецело и без устали, не разбирая ни места, ни времени. Личное активное творчество свое он проявлял преимущественно в рисунке костюмов и бутафории. Работы специального художника-рисовальщика Дирекции Иван Александрович проводил через свою предварительную корректуру. Иногда, до сдачи в мастерскую, он изменял и рисунок вещей, и род материала, и краски. Раза три в неделю, а иногда и чаще, в залу директорской квартиры являлись тот или другой костюмер с набором манекенов и образцов портняжных изделий для осмотра. Директор был строгий критик, не любил возражений и редко уступал в спорах. Нередко приходилось видеть, как под талантливой рукой Всеволожского на глазах у присутствующих перерождался заготовленный костюм. Подобные же указания делал директор при осмотре бутафорских вещей, совершая для этого поездки в мастерскую в Тюремном переулке. По отношению к декораторам Всеволожской был менее требователен и более считался с компетенцией художников. На усмотрение директора представлялись сперва эскизы декораций, по исправлении и одобрении которых художник делал макет, т. е. небольшую модель сцены, с расставленными маленькими, в соответствующем масштабе, набросками декораций. К работе в живописном зале декораторы приступали лишь по утверждении макета Всеволожским. Случалось, что декорации, поставленные уже на сцене, подвергались переделке и исправлению по указаниям директора. К присутствию на всех осмотрах монтировочных заготовлений Иван Александрович приглашал меня и заведывавшего монтировочной частью П. П. Домерщикова, а иногда и режиссеров. Он внимательно прислушивался к замечаниям присутствующих. Завершением постановочной работы являлся осмотр на сцене осветительных эффектов, к которому привлекались техники этой части, режиссеры и монтировочные специалисты. Этот отдел работы представлял наибольшие трудности и в изобретении, и в выполнении его. Всеволожской в этих случаях был чрезвычайно требователен, и нередко заготовленные декорации, бутафория и всякие приборы направлялись в переделку.
Хотя настоящий очерк оставляет без рассмотрения вопрос театральной школы, но я считаю нужным для полноты характеристики Всеволожского упомянуть об отношении его к этому вопросу. Он был поборник основательной подготовки артистов к сценической деятельности вообще, а к драматической – в особенности. Надо сказать, что вопрос школы в Дирекции, в особенности в Москве, Всеволожской застал в большом запущении. Драматической школы не существовало, о чем глубоко скорбел известный и почтенный Самарин. Он лично немало работал по подготовке актеров. Ученицей его была, между прочим, тоже известная артистка Марья Васильевна Ильинская, имевшая в свое время большой успех в Москве на ролях инженю[132]. Самарин сообщил Всеволожскому свои доводы о необходимости открыть параллельно с балетной школой также и драматическую. Эти доводы не были бесплодны. Всеволожским был возбужден и благополучно проведен вопрос об открытии в каждой из столиц драматических курсов. В технику педагогического дела Иван Александрович не входил и успокоился поручением этого дела лицам, управлявшим училищами. Изредка посещал Петербургскую балетную школу. С детьми обращался ласково. Ежегодно на свои средства устраивал роскошную елку с подарками. Строгости при взысканиях с провинившихся детей он не проявлял. При выпускных испытаниях воспитанников был снисходителен и всегда уважал в этих случаях заключения преподавателей, как по научной части, так и по искусству.
Подводя итоги в своих воспоминаниях о Всеволожском как о человеке и как о директоре театров, я нахожу полное основание высказать убеждение, что Фредерикс сделал большую ошибку с перемещением Всеволожского в Эрмитаж, лишив театр драгоценного руководителя. С заменой И. А. Всеволожского В. А. Теляковским произошло несообразное ис кажение воззрений на театральную службу. В особенности обидно то, что с тем вместе необдуманно ампутирована была неоконченной та хорошая эволюция в реформе театрального дела, которую в свое время серьезные ценители театра по справедливости именовали золотым веком Дирекции правительственных театров.
Всеволожской назначен был директором Эрмитажа. Замещение его сперва было предложено Государем графу Бобринскому, который хотел предварительно хорошо ознакомиться с делом. Для этого он был направлен ко мне. В течение нескольких дней я прочел ему нечто вроде краткого курса театроведения. Новизна, сложность и обширность дела устрашили добросовестного, солидного человека, и он отказался от принятия поста директора. Вскоре же в Дирекцию вступил молодой, самонадеянный эстет князь Сергей Михайлович Волконский. Он не имел никакого служебного опыта, но явился с предвзятым новым взглядом на сценическое искусство и намечал коренную перестановку всего театрального дела. Но он не успел заявить себя на деле. Не поладив с артисткой Матильдой Кшесинской, Волконский был обижен отменой наложенного на нее штрафа и подал в отставку. На место Волконского немедленно был назначен В. А. Теляковский, который оказался последним директором придворных театров.
Глава 7. Силуэты личного состава. Должностные лица дирекции театров
При желании очертить весь служебный состав Дирекции я был бы принужден привести полный список чиновников отметкой их характеристики. Но это дало бы однообразный сухой перечень хороших, дурных и безразличных аттестаций, и только. Масса отдельных двадцатилетних впечатлений перепуталась в моей голове, а значительная часть их испарилась. А потому об ординарных явлениях я молчу. Все же выделяющееся будет отмечено в своем месте. В этой главе я ограничиваюсь краткой характеристикой лиц, обращающих на себя внимание своим служебным положением и работой и оставивших более значительные воспоминания.
А. П. Фролов. Во главе управления Петербургским театральным училищем, за увольнением в конце [18]70-х годов упомянутого уже выше Павла Степановича Федорова[133], поставлен был отставной кавалерист Александр Петрович Фролов. Это был седой старик очень высокого роста, с размашистыми манерами и высоким голосом. Всеволожской имел сведения, что Фролов был вылитый портрет своего отца, с которого Грибоедов писал своего Скалозуба в «Горе от ума». Фролов был неглупый и добрейший человек, крикун, полный энергии. Он был знаток искусства, сам недурно рисовал красками. Писанные им цветы, в особенности сирень, вызывали похвалы. В суждениях своих Фролов был упрям и в спорах горяч. Всеволожской нашел удобным поручить Фролову, кроме школы, управление также балетной труппой в Петербурге.
Ни в школьном деле, ни в балетной службе Фролов не вносил своей индивидуальности, но и не оказывался тормозом дела. В труппе, среди танцовщиц, он питал особое расположение и симпатии платонического характера к незначительной артистке Петровой. Но это не имело никакого значения в служебном отношении. Вообще он шел на помочах воспитателей и классных дам в школе и режиссерской части в балете, всегда и везде в контакте с балетмейстером Петипа. В соблюдении школьной и сценической дисциплины Фролов был весьма строг и педантичен.
В службе своей как по школе, так и по балету Фролов не оставил никакого следа и вышел в отставку за упадком сил, передав свое место И. И. Рюмину.
И. И. Рюмин. Иван Иванович Рюмин, бывший товарищ и приятель Всеволожского по университету, сменил Фролова в управлении как школой, так и балетной труппой. Это был очень добрый и покладистый человек, без всякого значения в делах. Всегда спокойный, ни с кем не споривший, он бескорыстно исполнял свое служебное дело, нигде не проявляя личной инициативы. Иван Иванович любил хорошо поесть и услаждал себя при всяком удобном случае кофеем с коньяком. Он выпивал его в изрядном количестве, в особенности после обеда. Коньяк приводил Рюмина в сонливое состояние. Высиживая в театре на своем кресле второго ряда тот или иной спектакль, он часу в десятом обыкновенно клевал носом, засыпал и обязательно ронял с шумом свой бинокль. Это обращало на себя внимание публики и создало Рюмину репутацию чудака. Дети школы и артисты балета хорошо относились к Ивану Ивановичу. В конце [18